Не небом едины (СИ) - Стальная Виктория

— Венчаться можно один раз, — тихо произнёс бывший.

— Ой, не смеши, за тобой столько грешков водится, что ты можешь и трижды повенчаться. Тебе же плевать было на клятвы данные перед Богом, когда ты жил со мной, венчался со мной, а параллельно спал с Элиной. — я лишь озвучила свою догадку, но она увы подтвердилась.

— Мы как бы не сразу с Элиной снова сошлись. Пару лет я свято верил, что мы с тобой теперь едины небом и будем вместе до конца своих дней. А потом, — Лёня затих на полуслове, не закончив мысль.

— А потом небеса разверзлись?

— Что ты прицепилась ко мне с этим венчанием? — завопил бывший.

— Я прицепилась? — я схватила Леонида за руку и затрясла в отчаянии. — Это ты настаивал на венчании, мы поклялись хранить верность друг другу, жить в благостном единодушии и после смерти встретиться на небесах, сохранив нашу любовь. Но, если ты меня не любил, как любил Элину, то для чего было грешить и вести под венец нелюбимую тебе женщину?

— Я любил тебя, Марта, — неубедительно воспротивился Лёня, — но, как тебе объяснить?!

— Не надо ничего объяснять, Леонид, — выдохнула я, — всё банально, прозаично и пошло, как в плохом бульварном романе. Тебе пресытилась пресная, сытая жизнь с послушной, покорной женушкой, захотелось страстей, новизны. Ты устал от обожествления домашней курицей, с которой и поговорить то не о чем, которая примитивна в сексе и лежит как бревно. А тут Элина вся из себя, к ней просто не подъедешь, надо постараться, чтобы заслужить внимание и благоговение такой особы. Со мной же было быстро и просто, да? Я тебе легко досталась, вот ты меня легко и отпустил.

Леонид призадумался, расстегнул пару верхних пуговиц у помятой рубашки и удрученно кивнул, неохотно соглашаясь с моими словами.

— Ты стала слишком домашней, простой, понятной. Но курицей я тебя никогда не считал. И наш разнообразный секс меня вполне устраивал.

— И на этом спасибо, дорогой бывший муж. Сам же меня посадил дома, отгородил от всех, лишил полноценной, интересной жизни, а потом, видите ли, я стала слишком домашней. Элина пади дома не сидит, живёт с огоньком, праздно и весело?

— Давай не будем об Элине? — умоляюще попросил Липатов.

— Давай без давай. Ты меня не ради ли своей Элины похитил и басни несусветные про дочку отказную рассказываешь?

— Ильинская, — бывший впервые назвал меня по девичьей фамилии, чего за ним, отродясь, не водилось, — не дерзи. Решим вопрос полюбовно?

— Я тебе счас как решу полюбовно, мало не покажется. Вещай уже, что вы придумали, — психанула я и стукнула кулаком о больничную койку.

— Твоя задача — найти свою дочь и сделать так, чтобы она тебе доверилась. А дальше дело техники, — звеняще процедил Лёня и навис надо мной.

— Дело какой техники? — напряглась я, чувствуя нарастающее внутреннее волнение. — Ты так говоришь, будто вы собрались девочку силой заставить стать донором.

— В твоих же интересах, милая женушка, чтобы твоя дочурка согласилась на наш призыв о помощи. В противном случае мы можем и силу применить, ты меня знаешь. Я своего не упущу и ни перед чем не остановлюсь.

Лицо бывшего мгновенно исказилось пугающей гримасой, от его подавленного чувства вины не осталось и следа. Он с силой вдавил меня в койку, больно сжимая шею. Опасный блеск во взгляде Липатова не предвещал мне ничего хорошего. Его глаза налились кровью, руки отяжелили и свинцово продолжили сжимать моё горло до тех пор, пока я не погрузилась в леденящую темноту и не увидела отца в белом одеянии.

Глава 26

Вся боль куда-то ушла, будто и не ранила меня Алёна осколками вазы. Душа волшебным образом очистилась. Мысли невыразимо просветлели. Я ощутила восхитительную лёгкость в теле и словно воспарила. Нет, я шла, к своему удивлению, босиком, но шла невесомо, не чувствуя прозрачного пола под собой и не слыша своих шагов, рассекая пространство и время воздушными рукавами белого подвенечного платья, в котором рука об руку ступала с Леонидом к алтарю когда-то давно в той другой, чужой жизни. Возникший в памяти благочестивый образ бывшего резанул мою душу больнее, чем осколки вазы прошлись по моему телу. И я мысленно отогнала от себя подальше Липатова, дабы не омрачать нашу с папенькой встречу.

Я продолжила свой полёт, шаг за шагом, окрыленная радостью встречи с отцом. Родной, любимый отец стоял там…в конце длинного, ослепительно светлого коридора. Он стоял и манил меня рукой к себе. А я парила и парила, но коридор удлинялся, словно, нарочно, и мне никак не удавалось приблизиться к отцу. Но я стремилась к нему, не отступая и не останавливаясь, ведь мне было надо к нему за ответами, ибо один отец мой на том свете мог знать правду и помочь восполнить пробелы в моей памяти. Я оживленно помахала отцу и улыбнулась, но он отчего-то не разделил моей радости. Напротив, папенька выглядел напряженным и раздосадованным, хмурил гневно брови и сердито сжимал губы, сложив руки плотно на груди своей искрящейся на солнце, белой рясы.

Мои силы иссякали, но я сделала шаг, другой и протянула руку в надежде уловить, поймать отца, в какой-то момент мне почудилось, что он вовсе — видение, потому столь недосягаем и далек. Но вот из глаз брызнули слёзы, слёзы от заоблачного счастья, и я горячо прильнула к каменной, холодной груди отца, обнимая его крепко-крепко. Отец прервал мои нежности и презренно оглядел меня с головы до ног.

Я делаю шаг, другой и реву от счастья, горячо обнимая каменного, холодного отца. Он размыкает мои объятья и смотрит на меня с осуждением.

— Марта Юрьевна, ёшки-матрёшки, и чему ты радуешься, как дитя неразумное? — отец укоризненно покачал головой.

— Папка, родненький, папка! — я закричала, что было мощи в лёгких. — Как чему? Как чему?! Нашей встрече!

— Ты радуешься встрече на том свете? — возмутился отец.

— На том свете? — испугалась и подивилась я того, что понимала и так. — Да, разумеется, на том свете, где же нам встретиться, как не здесь?

Леонид лишил меня жизни, поэтому я и встретилась с отцом. Признаюсь, я не знала, огорчаться или радоваться своей скоропостижной кончине в 42 года от рук бывшего. Как вообще к такому положено относиться? Эй, кто-нибудь попадал на тот свет, там как себя вести надобно? Ой, а мы в раю с папкой? Судя по тому, как тут светлым светло, точно не в чистилище. А где же лодка и этот, который переправляет в загробный мир грешных и никчемных людишек, как я? Прав был Платон, над уверенностью в себе мне работать и работать. Хотя тут как не работай, а появится снова Лёня и вырубит мою уверенность на корню. Какая работа? Какая уверенность в себе? Мне теперь лишь упокоение души уготовано и отпущение грехов земных. Да где эта ладья, что в мир иной доставит меня? Или это у Аида в мифологии? Никчёмная и тёмная, перемешала в кашу-малашу религии и мифологии. Всё я перепутала как курица, да, Алёна Игоревна? Надо же, как Она запала мне в душу, по самое не балуй, вон аж на том свете свою нерадивую начальницу вспомнила.

— Ну и пусть, что на том свете, — заключила я, покорно принимая неизбежное.

— Какое пусть, Ильинская? — рассвирепел отец, сотрясая воздух эхом.

— На то воля Божья, — улыбнулась я робко под рассерженным взглядом тёмных медово-карих глаз.

— Глупенькая моя девочка, — отец наконец-то обнял меня, погладил по сбившимся тонким прядям каштаново-золотистых волос, — рановато тебе Богу душу отдавать, рановато сдаваться. Твоя жизнь только начинается, милая.

— Как рановато? Разве я не умерла, и ты не переселяешь мою душу?

— Откуда и куда переселиться изволишь? Тоже мне нашла Ивана Сусанина, — папенька по-доброму засмеялся, — я и сам, знаешь ли, планирую пока пожить в здравии.

Я опешила и зависла в немом вопросе, во множестве новых, можно сказать, первозданных вопросов.

— Что ты смотришь на меня так? — папа интригующе улыбнулся. — Ты жива ещё, моя старушка? Жив и я. Привет тебе, привет! Пусть струится над твоей избушкой тот вечерний несказанный свет. Пишут мне, что ты, тая тревогу,