Мост висельников (ЛП) - Валенти Сюзанна

Я никогда не видел, чтобы что-то могло сломить Лютера Арлекина за все те годы, что он провел в крови и ярости, но, стоя здесь, перед сыном, которого он чуть не потерял, я видел, что его смерть сделала бы это. Когда я посмотрел вниз на Фокса с его взъерошенными светлыми волосами и ярко-зелеными глазами, я снова увидел его ребенком и без сомнения понял, что я бы тоже сломался.

— Черт возьми, почему в жизни нет кнопки перезагрузки? — Пробормотал я, злясь на все это. На то, как мы оказались здесь и как многого из этого можно было избежать.

Лютер вздохнул, когда я отпустил его, обняв меня за плечи, и, черт возьми, это было очень приятно. Но я не мог избавиться от скованности мышц — слишком много лет я отгораживался от него и всех остальных. Это было уже неестественно, и, возможно, уже никогда не сможет стать нормальным, но я должен был попытаться.

В конце концов, это была единственная семья, которая у меня когда-либо была, и мы причинили друг другу боли больше, чем следовало бы, но мы все еще были одной крови. И как оказалось, родной крови, даже если мне не нравился источник моего происхождения, я знал, что это не изменило отношения Лютера ко мне. В этом тоже было что-то необыкновенное. Ни за какие деньги в этом мире нельзя купить такую безусловную любовь. Несмотря на всю ненависть и слепую ярость, которую я изливал на него годами, наряду с пулями, выпущенными в его банду, и проблемами, которые я создавал в его доме, он ни разу не оттолкнул меня, ни разу не отвернулся. Он ждал, был уверен, что однажды я вернусь. И черт бы меня побрал, если я не считал, что он сошел с ума, но теперь, когда он все это время был чертовски прав, сказать ему это было довольно сложно.

Именно поэтому впустить их обратно было так трудно, потому что я не из тех, кто легко признает, что был неправ. Но неужели я действительно позволю своему упрямству оставить эту стену между мной и моей семьей, чтобы мы никогда не смогли снова стать единым целым? Чтобы я навсегда оставался снаружи, на расстоянии от той любви, которую мы когда-то разделяли?

Я искал нужные слова, но ничего не приходило в голову. Молчание затягивалось, а Лютер продолжал стоять, обняв меня за плечи, пока Фокс гладил Дворнягу, и вся та неприязнь, что была между нами, словно застаивалась в воздухе. Как я должен был от нее избавиться? Что нужно было сделать, чтобы исправить это раз и навсегда?

Я вспомнил свое детство, время, когда у нас все было хорошо, затем годы, когда мы стали подростками и Лютер начал навязывать нам бандитскую жизнь.

Хотя все было не так уж плохо. Да, у нас были ссоры, мы с Фоксом сопротивлялись требованиям Лютера, бунтовали, когда могли. Но таков был путь подростков, не так ли? Несмотря на все это, у нас все было хорошо. Лютер время от времени брал меня с собой, обучая обращаться с пистолетами и ножами. Он также иногда втягивал меня в дела банды, позволял увидеть темную сторону своей жизни, и, честно говоря? Мне это нравилось. Я был создан для этого, как он и сказал, даже если тогда я не хотел этого признавать. Потому что ни один ребенок не хотел, чтобы его жизнь была спланирована за него, особенно когда у меня были свои планы с друзьями.

Мы мечтали о чем-то большем для себя, но никогда толком не представляли, как мы все этого достигнем. И, я думаю, теперь мы достигли этого окольным путем. Или, по крайней мере, у нас появился шанс на это. Разве мы все когда-то не говорили, что будем жить вместе в большом доме и встречать каждый рассвет, жить так, как жили эти дети, всегда?

Вот он. Наш путь к этому, возможность, наконец, ждущая с распростертыми объятиями. И да, возможно, некоторые из нас добрались сюда разными путями, наши ноги были испачканы дорогами отчаяния и страданий, на которых мы оказались, но суть в том, что сейчас мы все были здесь. Так что я должен был воспользоваться этим шансом, ради ребенка, которым я когда-то был, потому что я был в долгу перед ним.

Наконец-то мой язык развязался, и я глубоко вздохнул, борясь со своим упрямством, и надеясь, что это исцелит нас.

— Я хочу начать все сначала, — заявил я, и Лютер поднял брови, но я продолжил прежде, чем он успел заговорить. — Я хочу по выходным ходить в походы, а днем плавать под парусом, я хочу ездить в твоем грузовике и стрелять по консервным банкам в лесу. Я хочу остаться здесь, в этом доме, и я хочу, чтобы он снова стал моим домом. Я хочу остаться здесь, Лютер. — Я посмотрел ему прямо в глаза, и мое горло сжалось от следующих слов, а по шее пробежал жар. — И я хочу, чтобы ты снова стал моим отцом. А ты — моим братом. — Я дернул подбородком в сторону Фокса, и его глаза тоже расширились. — Я хочу счастливую семью, которую мы заслуживаем. Я хочу, чтобы наш день под чертовым солнцем снова наступил, и я хочу греться под ним до конца наших дней, потому что к черту позволять миру отнимать его у нас. Я хочу, чтобы сегодняшний день стал первым днем из бесчисленного множества дней, когда нам просто, блядь, хорошо.

— Да, сынок. Давай начнем сначала, — сказал Лютер с чувством в голосе, притягивая меня к своей груди, и я растаял в его объятиях, как гребаный снеговик на солнце.

Фокс встал, присоединяясь к нам, и, клянусь, у меня было так много групповых объятий в последнее время, что я действительно бы размяк, если бы быстро не сделал что-нибудь особенно мужественное, чтобы противостоять всему этому слащавому дерьму.

Дворняга вскочил со своего табурета, положив лапы мне на спину с радостным тявканьем, а Лютер обхватил меня рукой за голову, натирая костяшками пальцев мою голову.

— Эй, — рявкнул я, с ухмылкой отталкивая его, и Фокс со смехом попятился, когда Лютер замахнулся на меня кулаком.

Я едва избежал удара, бросившись на него и прижав спиной к стене кухни, а затем мы вступили в яростную борьбу, как тогда, когда мы с Фоксом были мальчишками, и он учил нас драться. Только теперь ему придется потрудиться, чтобы победить меня. Я был таким же большим, как он, но более подлым ублюдком, чем он.

— Маверик? — Позвала Мейбл, когда мой смех стал громче. — Это ты?

Я с ухмылкой оттолкнул отца и направился к ней. Струящееся белое платье, в которое она была одета, развевалось вокруг нее на ветру, пока она сидела в шезлонге. — А, вот и ты. — Она улыбнулась мне, когда я опустился рядом с ней, и потянулась, чтобы взять меня за руку. — Ты уже нашел этого грубияна? Ты принес домой мои бриллианты?

— Пока нет, — выдохнул я. — Но скоро. Обещаю.

Она улыбнулась, сжимая мои пальцы в своей крошечной морщинистой ладони. — Они твои, ты знаешь? Я хочу, чтобы они были у тебя. Используй их, чтобы построить жизнь твоей мечты, милый мальчик. Прости, что я не смогла принести их тебе сама, прости за всю эту чертову суматоху.

Я нахмурился, придвигаясь ближе к ней, когда что-то острое кольнуло меня в груди. — Меня не волнуют какие-то гребаные бриллианты, Мейбл. Я просто рад, что ты в безопасности и что ты подальше от этого засранца.

— Да, так приятно снова увидеть солнце, — вздохнула она, поднимая голову, чтобы посмотреть на небо, прежде чем снова повернуться ко мне. — Но эти бриллианты твои, я хранила их все эти годы, и я сделала это не для того, чтобы какой-то негодяй забрал их и украл состояние Роузвудов. Мне неприятно думать о них в его скользких ручонках.

— Я верну их, — поклялся я, видя, как это разъедает ее изнутри. — Для тебя.

— Нет, для тебя, мой мальчик. — Она протянула руку и провела пальцами по моей щеке. — Боже мой, ты действительно чем-то похож на нее, теперь я это вижу. На мою дорогую Ронда.

Мой пульс забился немного быстрее, и я почувствовал непреодолимое желание узнать больше о своей матери. Мой отец мог гнить в аду, мне все равно, но Ронда Роузвуд была той, о ком я хотел узнать больше. Что ж, я надеялся, что узнаю.

— Какой она была? — спросил я.

— О боже, — вздохнула Мейбл, улыбка озарила ее губы, а в глазах заплясали какие-то воспоминания. — Она была красивой, доброй, щедрой, к тому же настоящей деловой женщиной. О, в ней была такая свирепая жилка, я вижу ее и в тебе. Она сделала бы что угодно для тех, кого любила, и, полагаю, в конце концов сделала. — Она печально посмотрела на меня, и в ее голосе послышались хриплые нотки, а мое сердце разорвалось в груди.