Развод в 45. Я не вернусь (СИ) - Невинная Яна

Алексей едко улыбнулся и зашел с другой стороны.

– Какая ты стала, дочь! Забыла, как хотела квартиру? Забыла, как помогала мне? Ты была со мной заодно, а теперь решила кинуть в трудную минуту? Мы с тобой только вдвоем остались. Мне помочь некому. Не делай так, дочь! Папе нужно проблемы решать. Разговаривать с важными людьми. Возвращать всё назад. Ты же понимаешь, что я не могу сейчас контактировать с Верой. Ее муж может узнать.

– Всё, всё, хватит, папа! – оборвала она его. – Я поняла, поняла! Привезу ей вещи. Но только это последнее, что я сделаю, – сказала она с такой ненавистью, что Алексей с удивлением посмотрел на телефон, отодвинув его от уха.

В голове всплыли слова жены о том, что его дочь сделала аборт с подачи Веры.

И если бы он был сентиментальным. Менее эгоистичным. И вообще имел больше времени, чтобы подумать, он бы понял, что отправлять дочь к беременной любовнице не лучшая затея.

Но у него не было времени на лишние сантименты и чувства.

Поэтому Алексей просто выдохнул, довольный тем, что еще одна проблема решена.

На следующий день он всё-таки поехал в университет.

Всё-таки жена хорошо о нем заботилась. Было много чистых, выглаженных, идеальных костюмов, рубашек. Всё висело на вешалках. Бери и пользуйся.

Только самой ее не было. Но ничего, это он исправит.

Ректор ждал его, и, судя по выражению лица, не с распростертыми объятиями.

– Ну что, Алексей Дмитриевич, – начал он с места в карьер, – где вы пропадали? Как Лидия Анатольевна? С ней всё в порядке? Почему всё зависло в подвешенном состоянии?

У Алексея вытянулось лицо. Он принял страдальческий вид и заунывно сказал:

– Понимаете, обстоятельства изменились. Мать в больнице, онкология. Говорят, агрессивная форма. Я…

Ректор так и застыл. Его ярость как ветром сдуло.

– Понимаю… сочувствую… Это… Да… – пробормотал он, потом резко пришел в себя: – Но что же нам делать? Я всё понимаю и очень сочувствую вашей матери, но дела не ждут, думаю, это лишний раз объяснять не надо. С рутиной мы еще кое-как разберемся, но вот дело с грантами нужно решать.

– Пока нет… я попробую… постараюсь… – замямлил Алексей.

Он ожидал большего участия. Думал, что ректор войдет в его положение и даст больше времени для маневра, но тот наседал, проходясь по Алексею, как каток по горячему асфальту.

– Ладно, – ректор надулся от своей важности. – Знаете, если честно, я не мог ждать и времени зря не терял. И уже попытался кое-что решить.

– Да? – Алексей с интересом посмотрел на собеседника.

– Да… Я, наверное, был не прав, когда сказал, что Лидии Анатольевне нужно убрать свое авторство. Недооценил риски. Наверное, нам всё-таки нужно переиграть, – сказал он мрачным тоном, и было видно, как ему претит брать свои слова назад. – Так вот. Сам Фарафонов со мной говорить отказался, но ответил его помощник и передал – Фарафонов не вложится, пока не будет точно знать, кто официальный автор работы.

Глава 25

Лидия

Деревянные половицы поскрипывали, когда я по крыльцу вошла в дом.

Пахло сушеными яблоками, и этот аромат переносил сейчас прямо в детство. Помню, бабушка собирала целые корзинки яблок разных сортов, резала их на тонкие дольки и раскладывала сушиться. Мы с мамой ей помогали.

Дом буквально пропитывался свежим, чуть пряным яблочным ароматом. Я даже зажмурилась в блаженстве, настолько он был приятным, вкусным.

Отец прошелся вперед на кухню и свернул направо к печке и умывальнику, а я пошла следом, только налево, села на краешек кухонного дивана и обвела взглядом убранство.

Всё было на своих местах, прибрано, чисто.

Пахло деревом и свежестью. На окне даже стояли недавно собранные полевые цветы в глиняном кувшине. Ромашки, колокольчики. Тикали деревянные часы с кукушкой, а со стены сурово смотрели бабушки и дедушка – с блеклого черно-белого портера.

Гостиная виделась из кухни – тот же интерьер, что я помнила. Кровати с составленными на них подушками, сверху которых были наброшены кружевные накидки. Сервант с хрусталем, телевизор с рогатой антенной, ну и обязательный предмет декора в виде ковра с оленями.

И всё это выглядело невероятно уютно. А еще было очень тихо.

Душа здесь отдыхала и даже дышалось легче.

– Пап, давай я тебе помогу? – пошла я за ним в зону кухни, но он только руками замахал.

– Да я сам, ты отдыхай.

– Тогда я руки помою, – сказала я, и он пропустил меня к умывальнику.

Я ополоснула руки, вернулась к столу, поставила телефон на зарядку.

Отец вскоре вынырнул из-за занавески, отделяющей две зоны. В руках он держал чайник, а когда водрузил его на доску, достал из шкафчика пару чашек в кружочек, банки с вареньем.

Всё это поставил передо мной на чистую клеенчатую скатерть.

Он не суетился, ничего не спрашивал, не донимал вопросами, не смотрел тревожно в лицо, а просто налил мне чаю, поставил передо мной кружку, положил батон, нарезал его и сел напротив.

– Ты отдохни с дороги, Лидок. Торопиться некуда.

Я благодарно кивнула. Чай был крепкий, немного терпкий, и от первого же глотка глаза наполнились слезами, не от жара, а скорее, от нахлынувших чувств.

– У тебя здесь так чисто, – прошептала я, чтобы как-то скрыть волнение, – ты молодец, пап.

Он пожал плечами. В уголках губ мелькнула едва заметная усмешка.

– А чего ж не прибраться-то? Надо ж чем-то весь день заниматься. Да я и в доме-то не часто бываю, всё больше в огороде, в саду. На речку хожу, в лес за грибами, ягодами, – делился он со мной.

Мы немного посидели в тишине. Тишина в деревне особенная, не такая гнетущая, какой она бывает, не наполненная тревожным ожиданием, а уютная, спокойная. Не требующая разговоров.

Едва допили чай, как он встал и кивнул в сторону сада.

– Пошли, Лидок, покажу тебе свое хозяйство. Увидишь, что твой отец вырастил. Только калоши надень. Тут по деревне в туфлях не ходят.

Во дворе всё было не менее аккуратно, чем в доме. Кустарники, деревья, грядки с овощами, теплица, клумбы с цветами, бочки с водой и дорожки, выложенные галькой, а в траве я с удивлением обнаружила кур, топтавшихся на месте.

– Ну, пойдем, познакомлю тебя со своими девочками, – сказал отец и протянул мне миску зерном. – Придется их тебе подкупить, чтобы они тебя к себе подпустили, – улыбнулся он мне. – Особенно Валентина Степановна.

Я так и подняла глаза, удивленно смотря на отца. Он серьезно назвал упитанную курицу именем преподавателя по экономике, которая уже ушла на пенсию?

– Пап, – позвала я его, оглядывая куриц.

– Ну а что ты удивляешься? Валька такая и была, вечно недовольная, клевала всех без разбору. Одно лицо, честное слово. Как ее было так не назвать? – усмехнулся отец.

А наглая курица подошла ко мне и без малейшего стеснения клюнула в калошу, да еще так посмотрела, что я невольно согласилась с отцом.

Одно лицо!

Я улыбнулась, в глубине души подозревая, что отец сам от себя скрывает, что всё-таки скучает по университетской жизни.

Поскольку в руках у меня была миска, куры окружили меня, но смотрели с недоверием. Правда, когда я стала кормить их зерном, они начали клевать с азартом. Только Валентина продолжала усердно атаковать мою калошу.

– До чего вредная курица. Вот уж не думала, что и у пернатых есть характер, – рассмеялась я, убирая ногу, а отец улыбнулся в ответ, отгоняя курицу.

– Вот у тебя уже и щеки зарумянились. Это хорошо, Лидок! На свежем воздухе сразу здоровье прибавится, – отметил отец.

Сердце у меня сжалось от благодарности.

Дальше он повел меня в сад, показав кустики земляники. Я сорвала горсть и положила в рот.

– Очень сладкая, – похвалила я, – просто тает во рту.

– Ты ешь, ешь, – приговаривал отец. – У меня ее много. И всего много.

– Вот бы Алинка с Егоркой приехали, – протянул он, а я…

Я нахмурилась, и будто серая угрюмая туча на небо набежала. Стало холодно. Зябко. Захотелось даже обнять себя и потереть предплечья, по которым побежала гусиная кожа.