Слово Ветра (СИ) - Гордеева Алиса

— Не подходи! — верещу что есть мочи и, пересилив свой страх, навожу револьвер на Ветрова.

— Марьяна! — испуганно выдыхает Сава и, округлив глаза, замирает. — Ты чего?

— Я тебя ненавижу! — вытянутые вперёд руки гудят от тяжелеющего с каждым мгновением кольта.

— Опусти пистолет, девочка! — взволнованно бормочет Ветер, бегая взглядом от моего зарёванного лица к револьверу и обратно. — Не дури! — произносит он чуть спокойнее, а потом снова, наплевав на мои угрозы, ступает ко мне.

— Стой, где стоишь! Не подходи! — ору навзрыд, ощущая, как пальцы рук сводит от напряжения. — Выстрелю! Мне терять нечего!

— Господи, Нана! — Ветров делает паузу. Его глаза — калейдоскоп, заглянув в который успеваю уловить обломки самых противоречивых чувств. Здесь и страх, и жалость, и излишняя уверенность в себе. — Да что с тобой?

— Я всё знаю, — продолжаю удерживать парня на мушке и что-то отчаянно искать в его взгляде, как в старом сундуке на чердаке, но, кроме ненависти и отвращения, ничего не нахожу. Глупая, я до последнего верила, что со дна откопаю любовь…

— Я видела тебя! — звучу глухо. — И внедорожник твой чёрный…

Не знаю, что пугает меня сейчас больше: оружие в руках или правда, которая вот-вот выползет наружу.

— Это Чертова ты можешь держать за идиота! Меня — бесполезно! Признайся, Ветров, ты же всё это время был в России и никуда не улетал?

— Не улетал, — соглашается не раздумывая. Так просто, равнодушно, что всё внутри холодеет от его жестокости.

— Ты был на кладбище! — слёзы до боли царапают горло.

— Был, — кивает Ветров. — Не мог не прийти…

— Вдоволь насладился увиденным, верно?

— О чём ты? — мотает головой Сава, а потом снова начинает подходить ближе. — Мне очень жаль…

— Вот только не надо переигрывать! Дешево смотрится! — перебиваю сорванным от слёз голосом, а сама невольно пячусь к стене. Сейчас понимаю, что я не Ветров – никогда не смогу нажать на курок. — Отец был трусом, но даже ему хватило смелости признать свои ошибки. Ты же действуешь исподтишка! Грязно мстишь! По головам идёшь!

— Ты в своём уме, Свиридова? — огрызается Сава, хватаясь за голову, и даже забывает на время о бесстрашном наступлении. Хорош артист! — Я бы никогда…

— Осина! — с остервенением смеюсь в ответ. — Я уже много лет как Осина!

Удар приходится в самую точку! Ветров столбенеет. Смотрит на меня, словно видит впервые. Хмурится. Силится выйти из воды сухим, но чувствует, что проиграл! Он даже перестаёт оправдываться, негласно признавая свою вину в смерти папы.

— И каково оно? — губы Савы кривятся, как от горькой редьки.

— О чём ты?

— Ты счастлива с ним? — голос рваный, сухой, под стать нашему дыханию.

— Была счастлива, — солью посыпаю собственные раны на сердце. В руках дрожит кольт, в глазах напротив — океан несбывшихся надежд. Сейчас мне особенно остро хочется сделать больно Ветрову, а потому вру: — Я была счастлива, Сава, пока ты не появился и всё разрушил!

— Я ещё даже не начинал! — угрожающе шипит парень и в запале отшвыривает в сторону один из стульев. Тот с треском летит в стену, а мне становится не на шутку страшно: вот оно истинное лицо Ветра — озлобленное, безжалостное, агрессивное.

— Подонок! — спиной вжимаясь в грубую штукатурку, глотаю слёзы. Даже с револьвером в руках ощущаю себя загнанной в угол.

— Сумасшедшая! — словами плюётся в лицо Сава. Он почти не моргает и, кажется, даже не чувствует, как холодное дуло упирается ему прямо в грудь.

— Я не шучу, Ветров! — из последних сил удерживая в руках проклятый кольт, пыжусь казаться смелой. — Я выстрелю!

— Это всё ложь! — Савелий отрешённо качает головой, словно не слышит моих угроз, и, вопреки здравому смыслу, продолжает напирать.

Руки, и без того уставшие держать раритетный револьвер старика, начинают все сильнее дрожать, а под наглым напором парня и вовсе безвольно сгибаются в локтях.

— Ты говоришь, что видела меня, — безумная улыбка касается губ Ветра, — я тебя тоже, Нана! Сложно было не заметить, как ты смотрела на Влада, а потом на меня; как смеялась в компании Чертова, вместо того, чтобы бросить всё и быть рядом с Осиным. Да и то, как ты только что дымом рассеивалась в моих руках, лишь подтверждает прописную истину…

Сава накрывает мои ладони своими и направляет револьвер чуть выше, в самое сердце, чтобы без промаха… А потом снова приближается…

— Ты не умеешь любить, Нана! — шепчет, когда расстояние между нами сужается до размеров кольта.

— Замолчи! — прошу исступлённо и зажмуриваюсь, устав искать ответы в глазах Ветрова. Там вечная мерзлота, выжженная дотла пустошь.

— В чём я неправ? — продолжая одной рукой удерживать револьвер, второй Савелий касается моей мокрой от слёз щеки. — Давай, Нана, скажи, что деньги здесь ни при чём! Попробуй меня убедить в своей любви к Владу!

Шероховатой подушечкой большого пальца Сава грубо размазывает солёные ручейки по лицу.

— Скажи, что любишь его! — надсадно хрипит, горячим дыханием на моей воспалённой коже вырисовывая маршрут в никуда. — Только так скажи, чтобы я поверил!

Тихий голос Ветрова притупляет мою бдительность. Обездвиживает. Лишает воли. Сава мастерски уводит нить нашего с ним разговора совершенно не в ту сторону, замещая мысли об отце и Владе бесконечными угрызениями совести. Я и правда непутёвая дочь, да и подруга никудышная, раз ни отцу, ни Владу не успела сказать, как люблю!

— Убери от меня руки! — решительно открываю глаза, моментально натыкаясь на ледяные кристаллы Ветрова. — Иначе…

— Выстрелишь?

— Да! — не верю само́й себе, но и быть слабой не имею права. Сава меня не пощадил, когда чуть убил на пешеходном! Его рука не дрогнула, когда он целился в Осина. Да и отцу Ветров отомстил хладнокровно, без эмоций…

— Ты не сможешь, Нана! — смеётся надо мной Сава, своим неверием подталкивая к окаянной бездне. — Потому что знаешь, что я прав! Потому что не любишь никого, кроме себя!

— Ты ошибаешься, — онемевшими пальцами нащупываю курок. За отца, за Влада, за своё сердце, ещё в семнадцать разучившееся любить.

Глава 14. Погасший маяк

Савелий.

В полумраке чужого кабинета только и слышно, как громыхают наши с Марьяной сердца. Ещё немного, и одно рискует замолчать навеки. Холодное дуло раритетного револьвера упирается в самую цель — не промахнуться! Но я до последнего верю, что Нана не выстрелит. И пусть ни капли не сомневаюсь, что под курком пустой патронник (а иначе хранить эту реликвию — просто опасно), я не готов к новым разочарованиям в Свиридовой. Впрочем, мне не впервой…

Смотрю, как трепещут реснички на её закрытых от страха глазах. Пытаюсь понять, силюсь услышать, но бессвязные вопросы сбивают с толку, а ручейки слёз на разрумянившихся щеках сводят с ума.

— В чём я не прав? — извилины изрядно дымятся от неразгаданных тайн, а сама Марьяна действует мне на нервы. Смотреть на неё до рези в глазах тошно! Знать, что не моя, — слишком больно. Заглядывать глубже — опасно и бессмысленно. И всё же что-то внутри заставляет меня тянуться к любимым чертам. Наверно, быть зависимым от этой девочки — моё проклятие.

Больши́м пальцем смахиваю слёзы с её нежной кожи. Чувствую, что готов обмануться. Поверить. Понять. Простить. Оружие в руки берут либо по великой глупости, либо от слепого отчаяния. В том, что Марьяна не дура, не сомневаюсь. Остаётся отчаяние...

— Давай, Нана, скажи, что деньги здесь ни при чём! — готов принять любую ложь, но Нана молчит. Зажмурилась, словно проклинает. Так сильно ненавидит? Или действительно любит другого…

— Попробуй меня убедить в своей любви к Владу! — шепчу, забывая про кольт. Тянусь ближе. Боюсь не расслышать её слов. — Скажи, что любишь его! Только так скажи, чтобы я поверил!

— Убери от меня руки! — требует осипшим голосом и открывает глаза, полные боли. — Иначе…

— Выстрелишь? — перебиваю Марьяну, не скрывая ухмылки. Глупая! Её неумелые пальцы едва удерживают револьвер, где она надеется взять силы, чтобы заставить эту железяку работать?