Лицо с обложки - Белкина Юлия

День последний

Брану поднялся по винтовой лестнице, открыл раздвижную дверь и прошел через разгромленную подпольную видеостудию. Под ногами хрустело битое стекло, повсюду валялись разноцветные кабели и штативы.

Черный фотограф лежал за диваном. Вернее, оттуда торчали его неподвижные ноги… Вряд ли живые лежат в такой позе.

Рона я увидела на полу рядом с лестницей. Он лежал на боку, скрючившись, уткнувшись носом в ковер, подтянув к животу окровавленные острые колени.

Брану перешагнул через него и стал подниматься по лестнице. Явление, зажмурившись, перепрыгнуло через покойника и испуганно взбежало вверх за нами, боясь отстать даже на шаг… Брану принес меня в спальню Хозяина и уложил на узкую, хоть и роскошную, кровать. Никогда бы не подумала, что Райман предпочитает спать в кровати не шире гроба.

— Как себя чувствуешь? — спросил Брану.

— Глупый вопрос, — едва усмехнулась я.

Он ударом кулака взломал антикварный шкафчик, достал открытую бутылку «Камю», плеснул в стакан и протянул мне:

— Пей.

— Открой непочатую.

Брану выплеснул коньяк из стакана прямо на ковер, распечатал новую бутылку.

Судя по тому, что творилось в доме, возвращения Хозяина здесь никто не ждал.

Брану дал мне выпить. Потом предупредил:

— Сейчас будет немного больно, терпи.

Он разорвал на мне ошметки блузки, плеснул на спину, на плечи пригоршнями коньяка и принялся растирать. Я заорала, словно в меня плеснули серной кислотой… Потом коже стало прохладно, легко, хорошо…

Брану ощупывал мои кости, искал переломы: «Здесь болит? Подними руки. Набери воздух, выдохни… Болит?» Мне казалось, что у меня не осталось ни одной целой кости, но Брану обнаружил только пару сломанных ребер. Тут же разорвал льняную простыню и перемотал меня так туго, что я едва могла дышать, как дама в корсете.

Явление, не вынимая жвачки изо рта, стояло, прислонясь к косяку, и смотрело на меня. Простая девчонка, как три копейки, кого-то она мне напоминает?

Я вскочила:

— Где Лора? Что с ней?

Явление фыркнуло:

— Хотела бы и я знать!

— Сейчас мы туда поедем. — пообещал Брану, глядя на меня.

Он закатал окровавленную штанину, перебинтовал раненую ноту, разорвав зубами остатки простыни на две широкие полоски и предварительно плеснув на рану коньяк. Вторая царапина была у него на предплечье. Я помогла затянуть потуже повязку. Остатки «Камю» Брату вылил себе в горло, бросил бутылку под кровать и вытер губы ладонью. Подошел к столу, взял черный атташе Раймана, взломал его широким лезвием складного ножа, осмотрел содержимое. Пистолет Хозяина, мобильный телефон и пачку банкнот обстоятельно рассовал по своим карманам.

Я смогла встать и подойти к гардеробу. Нашла подходящий по размеру пуловер и натянула прямо на голое тело, поверх тугой повязки. Отыскала более-менее подходящие по размеру брюки, сбросила свои — грязные, в пятнах крови и натянула эти.

Брану листал деловом ежедневник Хозяина. Подумав, и его положил во внутренний карман. Окинул меня взглядом:

— Ты готова? Идем.

Свою одежду он менять не стал, да в шкафу хозяина и не нашлось бы ничего на его рост.

Путь до гаража мы совершили в обратной последовательности: через мертвого Рона, мимо ног черного фотографа, по битому стеклу, сквозь раздвижные двери… В гараже Брану выбрал новый «мерседес» Хозяина. Распахнул передо мной дверь:

— Садись.

Я села я обернулась. Явление дергало задние ручки машины, но они были заблокированы. Бpaнy включил двигатель.

— Эй! — по-русски завопила незнакомая девчонка, поняв, что мы не собираемся ее брать с собой. — Не оставляйте меня, вы что?!

Она захлопала ладонью по стеклу с моей стороны, заверещала белкой:

— Не бросайте меня здесь, имейте совесть! Довезите хоть куда-нибудь!

— Чего она воет? — спросил Брану, медленно выезжая из гаража.

В лицо мне ударил яркий, слепящий солнечный свет. Я зажмурилась, закрылась руками. Нашарила на козырьке солнечные очки… Узнала оплетенный плющом тупик и улицу в Бабельсберге, чугунную ограду вокруг особняка Хозяина.

Брану проехал метров сто вперед и притормозил. Щелкнула блокировка.

Девчонки, запыхавшись, добежала до машины и бухнулась на заднее сиденье, так что скрипнули подушки. И тут же, повиснув на спинке моего сиденья, попросила:

— Эй, не знаю, как тебя зовут, скажи своему, что моя сумка осталась на крыльце. Пусть вернется.

— Сядь и заткнись, пока он тебе мозги не вышиб, — не поворачиваясь, посоветовала я сквозь зубы.

Машина плавно набрала скорость и понесла вперед.

Я знала, куда мы мчимся. Меня не интересовало, куда делся сам Райман, но я не понимала другого: неужели Брану всерьез думает, что я смогу открыть сейф Хозяина в квартире на Потсдамском шоссе?

Ведь Райман не идиот. Сколько времени прошло!. Он должен был сменить код!

Глава 5. НИКТО НИКОГДА НЕ УЗНАЕТ…

Райман проснулся совершенно разбитым. Прописанное снотворное закончилось, и, чтобы уснуть после нервного перенапряжения последней ночи, он выпил в комнате Май полбутылки коньяка. Вернувшись в Потсдам, свалился спать как убитый, но через час проснулся, словно кто-то сдернул его за ноги с постели. В сердце — нытье, во рту — Сахара, в животе мучительные спазмы.

Доплелся до очка и свалился, подпирая руками голову, в позе роденовского «Мыслителя», разглядывая плитку на полу и задавая себе вопрос всех людей, оказавшихся в подобном положении: «Что же я вчера ел?» Ответ: не ел ничего. То есть не то чтобы ничего вообще, но точно ничего такого, отчего потом можно так мучиться. И не первый день. И даже не второй…

Медвежья болезнь… даже как-то стыдно… Где-то он читал, что многие известные люди страдали подобными желудочными расстройствами. Знаменитый неврастеник-кинорежиссер Ингмар Бергман, кстати говоря, заводил в каждом театре в кабинете персональное очко… Слабое утешение!

В юности, читая скандальные мемуары знаменитого шведа, Павел надрывался от хохота, особенно над тем отрывком, в котором Бергман признается, как обделался на Эйфелевой башне. Поднялся полюбоваться весенним Парижем и не заметал, что лифт закрылся на обед. Когда прихватило — пришлось ему бежать со всех ног с эдакой верхотуры. Бежал, бежал — и не добежал, обделался. Да не один, а в компании любовницы. Комедия!

Да, когда-то ему казалось это очень смешным. Нo теперь было не до смеха.

Райман пытался вспомнить, когда это началось? И с ужасом думал, что давно, очень давно, еще зимой, только поначалу он не обращал на это внимания. Принимал обычные лекарства, продающиеся в аптеках без рецепта. Временами наступало облегчение. Потом лекарства помогать перестали. Пробовал пить антибиотики. Корень женьшеня. Отвар сушеной груши. По совету Май принимал толченый древесный уголь. Советовался с лечащим врачом, но Манфред, как ему показалось, отнесся к жалобам несерьезно. Порекомендовал пройти обследование.

Павел отмахнулся:

— Нет времени.

Да и причина какая-то смехотворная. Ладно бы, как у людей, болело сердце или почки (тьфу-тьфу, лучше не надо!), а то — диарея в течение двух месяцев. Да это просто смешно!

Однако в последнее время, глядя на себя в зеркало, Райман не смеялся. Собственный вид не забавлял. Щеки ввалились, под глазами залегли лиловые тени, нос заострился. Одежда вдруг повисла мешком, так что пришлось сменить весь гардероб. По-настоящему стало страшно, когда однажды за ужином Лора захихикала:

— А что это граф Суворов ничего не ест? — и обменялась с Зоей многозначительным взглядом.

Зоя заметила нервное подергивание щеки хозяина, объяснила:

— Это из одного рекламного ролика. Просто глупость.

В самом деле, бывало, он целыми днями сидел на одних орешках, но и радикальное голодание не помогло.