Принц Голливуда (ЛП) - Карр Ким

Разувшись, я оборачиваюсь и, дрожа, еще сильнее укутываюсь в пиджак Бруклина.

Макайла тут же замечает это.

— Нам всем нужно переодеться в сухую одежду, затем я сделаю чай.

— Все мои вещи в доме по соседству, — отвечаю я сухо. Зная, что она в этом не виновата, я изо всех сил пытаюсь не быть грубой.

— Я принесу их, — предлагает Кем.

Меня охватывает страх. Не знаю почему. У меня нет причин бояться, что Кем узнает о нас с Бруклином, особенно учитывая то, что нас с Бруклином нет.

И всё же я думаю, что сегодня лучше избегать каких-либо стычек.

— Это не обязательно. Мои вещи разбросаны по всей комнате. Я заберу их завтра, — я смотрю на Макайлу. — Не одолжишь мне что-нибудь теплое?

— Конечно, — улыбается она. — Сейчас вернусь.

Как только она выходит в коридор и скрывается в их комнате, я обращаю свой взгляд на Кема.

— Вы обручились, но ты даже не позвонил мне?

По лицу брата видно, как его грызет совесть.

— Это не было запланировано. Был подходящий момент, и я пытался позвонить, но не было сети.

Не способная злиться на это, я на мгновение откидываю на второй план свои проблемы и обнимаю его.

— Я так рада за тебя, за вас обоих.

— Он сказал тебе без меня? — Макайла кажется не очень довольной.

Я отпускаю брата и спешу к девушке, обнимая и ее.

— Нет, я увидела кольцо и спросила его.

Макайла долго и крепко обнимает меня. Знаю, у нас всегда будет эта связь. У меня никогда не было сестры, как у моего брата был брат, но теперь я наверстаю упущенное. И слово благодарность даже близко не описывает мои чувства.

Отстранившись, я забираю у нее одежду, после чего беру ее левую руку. Каким-то образом, несмотря на весь кошмар, творящийся в моей голове, мы трое обнимаемся вместе и любуемся кольцом, которое в скором будущем сделает Макайлу Александер частью семьи Уотерс — благословение это или проклятье еще предстоит выяснить.

— Иди переоденься, — приказывает она, изящно забирая свою руку из моей. — Я приготовлю чай, а потом оставлю вас двоих поговорить, — Макайла бросает взгляд на Кема, и он кивает.

Краем глаза наблюдаю, как наедине мой брат притягивает свою невесту в объятия, пока я иду в гостевую комнату, в которой однажды уже останавливалась. Прикусив большой палец, я лишь надеюсь, что не сильно испорчу их праздничные выходные.

Переодевшись и приготовившись к разговору, я иду по коридору, растирая лицо, и надеюсь, что все следы опьянения исчезли.

Когда захожу на кухню, приходится прикрыть рукой глаза и быстро заморгать из-за яркого света, чтобы не ослепнуть.

Кем смеется.

— Тяжелая ночка?

— Совсем нет.

И это не ложь.

Кем на кухне один. Две чашки чая стоят на красивом круглом столе из дерева. Кухня, как и гостиная, оформлена в вишнево-красных тонах с бежевыми стенами и большими смелыми картинами чашек кофе на них.

— Я подумал, ты можешь быть голодна, — говорит брат.

— Ты слишком хорошо меня знаешь, — признаюсь.

Он не оборачивается.

— Я хорошо тебя знаю.

Я сажусь на один из стульев из кованого железа и беру чашку с цветочками.

— М-м-м... мятный.

— Да, Макайла сказала, что тебе нравится этот вкус, — говорит Кем, на этот раз отворачиваясь от плиты, на которой готовил яйца — единственное, насколько я знаю, что он умеет готовить, и делает это хорошо.

— Нравится, — говорю ему, дуя на чай, чтобы остудить его.

Он поворачивается к сковороде.

— Хочешь тост к яйцам?

Я кручу перед собой чашку.

— Да, пожалуйста.

Кем делит яичницу на три тарелки и добавляет тост, когда он выпрыгивает из тостера.

— Ты станешь прекрасной женой, — шучу я.

Он поворачивается с тарелкой в одной руке и стаканом апельсинового сока в другой, но ничего не говорит. Ни «заткнись, Амелия», ни «пофиг», ни «поцелуй меня в...» — ну, знаете, фразы, которыми все время обмениваются браться и сестры, к которым я привыкла.

— Сейчас вернусь, — вместо этого произносит он.

К этому я не привыкла.

— Макайла может поесть с нами.

Взгляд Кема всё говорит за него.

— Думаю, нам нужно поговорить наедине.

При этом я сглатываю ком в горле, зная, что пришло время для правды. Пока брата нет, я беру тарелки и вилки, соль и перец, наливаю каждому из нас сок и ставлю всё это на стол.

Кем возвращается и садится на место рядом со мной. Даже не поднимая вилку, он смотрит на меня.

— Что случилось, Амелия, что тебя так испугало?

Я тянусь к соли и слегка солю свою яичницу. Не знаю точно, что сказала ему на оставленном голосовом сообщении. Не знаю, с чего начать. Так что просто выпаливаю, как есть.

— В канун Нового Года я столкнулась с Ванессой.

Кем тихонько фыркает и отпивает сока.

— И что она на этот раз решила мне передать?

Не ожидая такого нелогичного вопроса, я замираю с вилкой на полпути ко рту, но решаю прожевать и проглотить кусок, прежде чем ответить.

Это правда — в прошлом Ванесса отправляла Кему подарки, затем писала мне в соцсетях, когда он не отвечал. Так как Кем отказывался вступать в современный мир и пользоваться фейсбуком, твиттером или инстаграмом, так она убеждалась, что он получил ее сообщения. Но вскоре после того, как я начала работать на отца, всё это прекратилось. Если не считать встреч на работе, мы с ней не контактировали.

Я кладу вилку на тарелку.

— Ее слова не были сообщением для тебя.

Хруст поджаренного тоста, когда Кем его кусает, раздается слишком громко.

— Ладно, тогда что заставило тебя пересечь страну и оставить мне сообщение, в котором ты говоришь, что мне нужно как можно скорее вернуться в Лагуну?

Есть такое понятие — слишком острая реакция, и теперь, спустя пару дней, я чувствую себя глупо из-за того, что а) вообще приехала сюда, чтобы обсудить это лично; б) оторвала брата от праздничных выходных, заставив приехать домой и столкнуться с тем, что, как я знаю, он лучше бы не стал обсуждать вовсе.

Но я здесь, он тоже, так что уже можно всё выяснить.

— Ванесса сказала, что отец изменял много лет, и потому мама бросила его.

Думаю, яичница застревает у Кема в горле, потому что он кашляет и бьет себя в грудь.

— Она что?

Я пододвигаю стакан с соком ближе к нему.

— Ты слышал меня.

Сделав быстрый глоток, он ставит его обратно.

— У нее длинный язык.

Снова подняв вилку, я ковыряю яичницу, но не ем.

— И? — спрашиваю я, сглатывая горечь во рту. — Это правда?

— Да.

Одно слово. Ничего больше.

Злость на мужчину, которого я всю свою жизнь считала героем, поднимается к горлу, и я отталкиваю тарелку, не чувствуя больше аппетита.

— Дай угадаю: значит то, что Ванесса рассказала мне о ней и отце тоже правда.

На меня смотрят пустые глаза.

Я выдавливаю из себя слова.

— Наш отец встречался с твоей девушкой, пока вы всё еще были вместе?

Кем кивает. Очевидно, ему совсем непросто обсуждать это.

— Почему ты не сказал мне? — спрашиваю я.

Серые глаза Кема смотрят на меня, в них виднеется искренность.

— Это было не мое право, Амелия.

Мои руки неподвижно лежат на столе.

— Но я винила маму за разрушение нашей семьи, а точнее того, что от нее осталось.

— И мама знала, что рано или поздно ты ее простишь.

Мои руки трясутся, и я пытаюсь успокоить их, взяв чашку.

— Почему? Почему она не сказала мне, что это была вина отца?

Кем встает, относит тарелку в раковину и, повернувшись, наклоняется над стойкой.

— Мама знала, что ты боготворила отца, и после смерти Брэндона она хотела, чтобы в твоей жизни осталось хоть что-то светлое.

— Светлое! — закричала я. — Всё это было ложью!

— Это всё, что у тебя осталось после Брэндона! — закричал он.

И я застываю. Он прав. После смерти Брэндона все мы были разбиты, но я была совсем плоха. Моей жизнью стали обвинения себя и угождения отцу. Закончила школу на отлично, прошла у него стажировку, заставляла себя быть похожей — такой была моя жизнь, мой способ искупления вины за то, что не смогла спасти Брэндона.