Укротить ловеласа (СИ) - Сойфер Дарья

Воскобойников уговаривал ее остаться, братья с сестрами подготовили интервенцию, Римма Ильинична строчила проникновенные сообщения. Надя не отвечала никому. Она приняла решение и никому не позволяла сдвинуть ее ни на йоту. Заблокировала Платона везде, где только можно, сдала все пароли начальству, затарилась едой, как будто вот-вот должен был грянуть апокалипсис. И заперлась. Так ведь лечат зависимость, — только полной изоляцией.

Конечно, ее ломало. Конечно, подмывало залезть в инстаграм, проверить, не выложил ли Платон новое видео. Хотелось позвонить хоть кому-нибудь из бывших коллег и узнать, кому откомандировали Платона. Но Надя крепилась. Отчасти, потому что в кои-то веки решила взять жизнь в свои руки, отчасти — из-за Лизы. Если бы Платона отдали ей, Надя бы просто не выдержала.

Первые дни оказались самыми трудными. Атаковала родня, звонили и писали разные люди по поводу концертов Платона. Да и сам он не унимался: то набирал ей с незнакомых номеров, то вот решил вломиться в квартиру. Честь и хвала Людмиле Сергеевне, обошлось.

Надя не знала точно, сколько времени ей понадобится, чтобы собраться с духом. Денежные запасы таяли, а идей, где работать дальше, не прибавлялось. Собственно, их вообще не было.

Любая работа, не связанная с музыкой, вызывала у Нади тошноту. Любая работа, связанная с музыкой, — тем более. Сидеть взаперти становилось невыносимо, и на четвертый день Надя поняла, что еще немного — и она превратится в овощ. Оделась, — даже правильнее сказать, принарядилась, — накрасилась, и вышла из квартиры, куда глаза глядят.

Вечер был на удивление тихий и теплый, и, сверившись с календарем, Надя выяснила, что уже воскресенье. Город значительно опустел, видно, весь офисный планктон дружно хлынул на шашлыки. И Надя решила, что грех этим не воспользоваться, а потому рванула прямиком на Пушкинскую, чтобы прошвырнуться по бульварам.

Деревья на Тверском мирно шуршали кронами, чирикали и пересвистывались разгоряченные весной птицы. Все вокруг дышало гармонией, и трудно было гонять взад-вперед депрессивные мысли и думать о работе. Надя позволила себе мороженое и просто брела вперед, позволяя легкому ветерку фамильярно трепать себя за волосы и щекотать под юбкой.

Как давно Надя не выходила на улицу просто так, безо всякого дела! Как давно не оглядывалась по сторонам, погруженная в вечные хлопоты! Платон со своей виолончелью казался теперь чем-то далеким и эфемерным. Сном, выдумкой, фантазией. Кем бы он ни был, сейчас Наде даже дышалось легче. И если бы в ушах не пели тихонько струны, она бы и вовсе забыла о существовании симфонической музыки.

Надя тряхнула головой, стараясь избавиться от отголосков прошлого, но мелодия не стихла. Напротив, чем дальше шла Надя, тем громче становились звуки, пока не показались, наконец, за деревьями и сами музыканты. У памятника Тимирязеву расположился на лавочках струнный квартет. Играли «Маленькую ночную серенаду» Моцарта, живо так, явно больше ради удовольствия, чем из-за денег: слишком уж хорошие инструменты, да и одежда приличная.

Надя попросту не смогла пройти мимо. Как и другие зеваки, коих набралось немало, остановилась в сторонке и вытянула шею, чтобы получше разглядеть артистов. Девочки-скрипачки были совсем молодые, скорее всего, только-только из училища. Альтист — чуть постарше, длинный и угловатый, как будто весь состоящий из бамбуковых палок. И все же не лишенный обаяния: с модным хвостом, выбритыми висками и залихватской серьгой в ухе. Эдакий стиляга. А вот за виолончелью, — и тут Наде пришлось даже на цыпочки приподняться, — сидел не кто иной, как Игорь Заславцев. Надя моргнула, — не показалось ли ей? Нет, спутать было невозможно. Более того, он мгновенно заметил ее в толпе и коротко, едва уловимо, кивнул, чтобы не сорваться с ритма.

Теперь развернуться и уйти было бы попросту невежливо. Надя улыбнулась в ответ и аккуратно протиснулась в первый ряд. Ей стало до чертиков любопытно, почему вдруг Игорь решил играть на улице. В первую встречу он произвел на нее впечатление типичного симфонического сноба. Платон тоже порой этим грешил, но все-таки чаще заигрывал с публикой, играл не для себя, для людей. Подмигивал, отпускал музыкальные шуточки вроде мелких импровизаций, цеплял слушателя, чтобы тот не успел заскучать.

Игорь же, как думала Надя, принадлежал к той категории музыкантов, которые считают искусство самоценным и высоким. Кому скучно — тот сам виноват, кто уснул на концерте — презренный мещанин. А уж позволить себе фамильярность в трактовке классики… Нет, это сущее преступление против музыки. Подобные адепты академизма забредали иногда в комментарии под роликами Платона, устраивали высококультурную ругань, а один даже окрестил фривольную манеру игры кабацкими понтами.

С чего Надя взяла, что Игорь относится к числу педантов? Во-первых, он не улыбался с афиш. Одухотворенный взгляд вдаль, серьезнейшее выражение лица. Будто он — носитель важной миссии, а не простой смертный. Во-вторых, он заявился тогда в «Кукушкино гнездо» в рубашке, застегнутой на все пуговицы, причесанный, словно только что из парикмахерской. Идеально ровный пробор против Платоновского художественного беспорядка. А если прибавить к этому витиеватую манеру общения и неприкрытую неприязнь к Платону… Словом, Надя была уверена, что Заславцев — тот еще зануда.

Теперь же, глядя, как он сидит на бульваре в окружении студентов и кайфует от задорной маленькой серенады, Надя понимала, что поторопилась с выводами. От Платона Игорь все же отличался: он не стремился солировать, не тянул одеяло на себя. Было очевидно, что девочки-скрипачки куда слабее и неопытнее его, и все же он, как щедрый партнер в танце, позволял им вести.

Конечно, звездой Игоря трудно было назвать, но все же за его плечами был не один сольный концерт на престижных московских площадках. И Надя искренне удивилась, что он так скромно влился в студенческий квартет. Еще и бесплатно, к тому же. Огляделась вокруг, но не заметила ни камер, ни Лизы. То есть пиаром здесь и не пахло.

А народ тем временем ликовал: кто же не любит Моцарта? Сажали детей на плечи, хлопали, селфились всласть. Когда же музыка стихла, грянули такие аплодисменты, что Надя опешила. И кто после этого скажет, что в наше время упали нравы, а вкусы испортились? Толпа улюлюкала, кричала «браво», и Надя не сомневалась: будь тут у кого-нибудь шляпа, она бы непременно взлетела в воздух.

Дождавшись, когда восторги улягутся, Надя уже собралась подойти к Игорю, чтобы поздороваться, расшаркаться, как того требовал этикет, и двинуться дальше, но музыканты скучковались, перешептываясь, а потом Игорь встал и поднял смычок, требуя тишины.

— Здесь сейчас стоит одна особенная девушка, — возвестил он, не сводя с Нади взгляда, и она поежилась, внезапно оказавшись в центре внимания. — И следующую вещь мы хотим сыграть для нее.

Пьесу Надя узнала с первых нот. Знаменитый «Чардаш» Монти. Губы сами собой растянулись в улыбке, — после такого назвать Игоря занудой у Нади бы точно язык не повернулся. Какое там! Музыка раскачивалась, набирая обороты, затягивала, зазывала в пляс. Скрипачка подошла к Игорю, и Надя ахнула: тот перехватил ее партию. Инструменты будто переговаривались друг с другом, Заславцев перебрался в самую верхатуру. Пальцы бегло летали по грифу, заставляя Надю восхищенно затаить дыхание. Она словно оказалась в цирке и наблюдала, как без страховки раскачиваются вниз головой под куполом акробаты. И для скрипки-то эта партия считается виртуозной, а уж исполнить ее на виолончели…

— Браво! — Надя давненько не кричала на концертах, а тут просто не могла смолчать. — Бра-во!

Народ подхватил ее крик, и квартет еще долго купался в овациях.

— Еще! — заорал какой-то мужик в подпитии. — Даешь «Мурку»!

— Нет, на сегодня все, простите, — извинился альтист, но его голос потонул в разочарованном реве.

На сей раз музыканты не поддались на уговоры и «бисы». Игорь встал первым, убрал виолончельный шпиль, потянулся за чехлом, и лишь после этого люд стал потихоньку разбредаться.