Кексики vs Любовь (СИ) - Шэй Джина "Pippilotta"

— Может, сегодня какой-нибудь яблочный спас? — шепотом интересуется у меня Маринка, явно передумав меня сдавать. И правда. Гонцу, принесшему весть о неполучившихся внуках может и ложки плова не достаться.

— Он же через две недели еще! — возражают мои полторы извилины. И это страшно, что они возражают, мне не положено знать, когда отмечаются такие праздники. Это же первые симптомы надвигающейся старости.

— А, Юлечка, Мариночка, приехали! — мать моя, восхитительная женщина, выглядывает из кухни, будто желая нарочно подтвердить наши сомнения. — Ну и чего вы стоите? Проходите, умойтесь, поди с дороги все в пылище.

Не то чтобы мы никогда не видели нашу мать в приветливом настроении. Не то чтобы никогда она к нашему приходу не устраивала пир на весь мир. Но все же…

Обычно к нашему приезду у матушки уже готов был долгий список той работы в огороде, что ей здоровье и хитровыдуманность делать не позволяли. И первое приветствие у неё обычно звучало как: “Боже мой, девоньки, вы от Москвы пешком, что ли, шли, через Австралию?” И чаще всего умыться нам не предлагали. Потому что нафига умываться, если тебе прям щас на свидание с колорадским жуком бежать? Они должны тебя увидеть во всей красе. А тут…

— Идите, идите, — мама машет на нас полотенцем, — Юлечка, и кремом увлажняющим нос намажь. Он у тебя шелушится чего-то.

Наверное, выйди нам навстречу какой-нибудь рептилоид в мамином любимом передничке в ромашку — мы с сестрой и то гораздо меньше выпали бы в осадок.

— Ты что нибудь понимаешь? — шпионским шепотом интересуется Маринка. — Что могло случиться такого, что ей плов понадобилось приготовить?

— Может, она в кои-то веки нашла нам нового “папу”? — предполагаю, критично разглядывая свой нос. Честно говоря, я о нем особо никогда не заботилась, парой мазков крема этот шнобель было не спасти. Но в целом, мама оказалась права. Мой клюв действительно слегка подшелушивался.

— А кого? — озадаченно уточнила Маринка. — Она же не вылезает из деревни. А мы в Муханках всех знаем. Здесь если мужик не женатый — значит, или нарик, или бухарик.

— Или голубой фонарик, — хихикаю, вспоминая Серафима Сергеевича — манерного мужичка, который даже в свои пятьдесят не брезговал автозагаром и цветными шарфиками.

— Может быть, из дачников кто-то новый понаехал? — предполагает Маринка, а потом отжимает у меня крем — и мажет уже и свой нос, вместе со щеками. — Представляешь, какой-нибудь состоятельный, шикарный дед…

— Увидел нашу матушку и решил подарить ей Мерседес и половину нефтяной вышки впридачу? — хихикаю.

— А что! — Маринка упирает руки в боки. — Думаешь, мама такого не достойна?

— Достойна, достойна, — я и не собиралась спорить с сестрой. Матушка наша действительно была еще весьма и весьма. Это её темные гладкие волосы мне достались. Это её яркие зеленые глаза унаследовала Маринка. А шикарной фигурой “огонь-бабы” мать моя женщина ни с кем делиться не пожелала.

— Ну чего вы там шепчетесь? — грохочет мама из-за двери. — На стол накрывать мне кто-нибудь собирается? Или мне третью дочь надо родить, если так уж хочется помощницу?

— Ну точно кого-то встретила! — округляю глаза до страшных. — Вот и разговоры о возможной дочке пошли. Может, она нам про сестричку сказать и хочет?

А что? В Европах пятидесятилетние вовсю рожают, чем наша маман хуже? У неё вроде климакс не начинался еще!

— Значит так, — сестра решительно выдвигается вперед, — давай-ка очень аккуратно… Очень осторожно её допросим. Ласково. Кто, где, какие у него намеренья?

— Давай-давай, — поддакиваю, в душе приплясывая. Сейчас Маринке точно будет не до сплетен про меня. Матушкин хахаль — это гораздо более интересная наживка.

План был прост, план был шикарен. Только у мамы оказались на нас другие планы. Точнее — на меня.

— Юлечка, солнышко, а сходи-ка переоденься, — огорошивает она меня, когда я выглядываю из ванной, — а то что это ты в таком виде приехала?

— Я картошку ехала окучивать! — возмущаюсь, но мама перебивает меня бесцеремонным кивком головы.

— Ну, за стол-то ты в этом не сядешь? Иди-иди. Я там тебе в зале на диване платье приготовила.

Кажется, мамкин хахаль придет к нам на обед, знакомиться. Необходимость в допросе отпадает. Нам все сдадут добровольно, похоже.

Платье мама мне пожертвовала свое. На удивление — симпатичное, хоть и простенькое, темно-синее с глубоким вырезом, в мелкий белый горох. Размер у нас с мамой совпадает, да и шмотками меняемся мы не в первый раз…

— Ну вот, другое дело, — мама заглядывает в комнату, одобрительно кивает, а затем отдает свежую команду, — и духами побрызгайся, дочка. Вон там, те французские, что ты мне и подарила.

И уносится, обратно на кухню, доколдовывать плов.

— Можно подумать, это она мне жениха приглядела, — бормочу под нос, зная, что никто меня не услышит. И от этой мысли становится досадно. Настолько, что духами я пшикаюсь от души, чтобы если вдруг я верно догадалась — несчастный сразу убежал, чтобы не задохнуться.

Смотрю на себя в зеркало, позволяю себе чуть-чуть перед ним покрутиться. Вздыхаю.

Платье село на самом деле шикарно. Хоть у мамы и весьма старомодный вкус, но есть что-то в этих платьях с широкими юбками и бантами на груди. И даже меня-то оно красит.

Почему-то испытываю сожаление от того, что в таком виде меня увидит лишь только ухажер моей мамы или какой-нибудь очередной женишок, непристроенный сын какой-нибудь знакомой. Хотелось бы кой-кого другого, с нахальными голубыми глазищами и руками-лопатами…

Мысль моя обрывается на полуслове, и вовсе не потому, что я сама себя одергиваю. Нет. Просто, крутясь у зеркала, я нечаянно цепляю взглядом окно, из которого у мамы открывается шикарный вид на огород, и в частности — длинный картофельник, разбитый по дальней границе участка.

И там, среди картофельных кустов, абсолютно внаглую, напротив окон деловито копошится какой-то мужик в камуфляжной кепке.

Они совсем оборзели, картошку среди бела дня воровать?

Конечно, я бы могла позвать мать. И Маринку. И все вместе, большой бабьей толпой мы бы однозначно спугнули паршивца как только вынеслись бы из дома.

Тем более, зачем мне мама и сестра? Мы и сами с усами! Хотя вот насчет “с усами” — я все-таки надеюсь, что нет!

Соображаю я быстро, маршрут продумываю еще быстрее. И бегом-бегом, пока мама с Маринкой щебечут на кухне, лечу вприпрыжку во вторую половину дома. Ту самую, что ближе всего к картофельнику.

Вообще-то этот дом некогда был разбит на две половинки, но мама когда приняла решение уехать из Москвы и провести свою пенсию поближе к земле — решила, что заслужила ни с кем не делить выстраданную рабочими потом и кровью избушку и выкупила обе половины дома. Тогда еще юный сестрицын Рашид отчаянно старался матушке понравиться и снес ей фанерную перегородку между половинами дома абсолютно бесплатно.

Поэтому из маминой спальни так легко попасть на заднюю веранду, тут — сунуть ноги в голубые огородные галоши, а уже с веранды — скрючившись в три погибели, нырнуть за раскидистый куст смородины. Все на моей стороне — я не успеваю шагнуть, как галоша задевает предмет, который после секундного размышления признается мной достойным орудием для мщения. Только беру я его аккуратно, двумя пальчиками, с двух сторон. И держу на расстоянии от себя. Конечно, я не сомневаюсь, что матушка оценит мой героизм в битве с картофельными ворами, но подвиги — подвигами, а новое платье, выданное для яркой презентации “дочек” для будущего “папы” пострадать не должно ни в коем случае.

Крадусь по кустам, выглядываю из-за них, все ближе и ближе любуюсь на картофельного вора, все больше поражаюсь его наглости. Среди бела дня! Напротив окон! И не ползком, по-пластунски, на пузе, с совочком, нет. В полный рост, не особо наклоняясь даже. Видимо, решил, что густой малинник, отделяющий грядки с клубникой от картофельника, защитит его от подслеповатой хозяйки дома.

Защитит!