Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 55
Нет, все, нет никаких больше сил, и все чаще навестить приходит отчаяние, задавая вопросы: зачем так себя истязать, и проку пока не видно, и будет ли он, тот прок? А ведь тебя и так любят, жалеют и прощают, и будут любить, и жалеть, калеку убогого…
Сдаться! И придет ненависть самого к себе, Лили к нему, сломавшему вместе со своим позвоночником ее молодую жизнь, и не бросишь же просто так, муж все-таки!
Кирилл смог уговорить ее пожить у родителей. Она приходила, навещала, приносила лекции и задания из института, очень старалась не плакать, но с жалостью справиться так и не смогла.
А он отгородился стеной не только от нее, ото всех — забором! Зная, чувствуя, что только сосредоточившись на самом себе, на жестком распорядке и самодисциплине сможет встать.
Встал. Справился.
Когда осознал, что научился немного управлять болью, и в упражнениях продвинулся так, что уже мог садиться, спускать ноги с кровати, вдруг испугался!
«Неужели?! — с замиранием, удерживаемым рвущимся восторгом, кипятком окатила мысль. — А если ничего больше не получится?»
И с этим справился, изничтожив страх.
Потом первый раз встал с кровати, первый шаг, первые упражнения стоя, ходить начал, увеличивая, увеличивая, увеличивая нагрузки. И в институт вернулся постепенно. А когда пришел к своему доктору, тот поднял его на руки и орал на все отделение:
— Вот, парень, ты и стал мужиком!! Войну свою прошел и выиграл!! Не подвел меня!!
В тот же день, после консультации с врачом, махнувшим «боевые» сто грамм в ординаторской, Кирилл вернул Лилю домой и отметил победу жарким сексом с молодой женой.
Он стал полноценным здоровым мужиком, заимевшим на всю жизнь личный прирученный страх, навещающий иногда по ночам красочным видеофильмом-кошмаром, накачанные до металлической, стальной твердости мышцы, огрубевшие от железа тренажеров ладони с буграми мозолей и неуклюжими пальцами, с привычкой контролировать любое движение тела и каждодневными силовыми занятиями.
Нормально. Все в порядке — у каждого своя Голгофа!
Бойцов посмотрел на сидевшую напротив за столом Катерину, внимательно слушавшую его рассказ, и внезапно совершенно отчетливо понял, что обязательно с ней переспит!
Нет, не переспит — займется любовью. Именно так — любовью!
И будет это у них жарко, горячо, необыкновенно. И обязательно искренне!
И пусть она сто раз дамочка из тех, на которых красными буквами алеет плакат: «Не влезай, убьет», потому что простота и незатейливость незамысловатого траха с ней невозможна, и вдряпаешься по полной программе, с переживаниями и чувственной заинтересованностью — это не имело никакого значения!
Самая сладкая победа, завоеванная в трудном поединке с равным противником, которого уважаешь.
И чем будет расплачиваться за эту победу — тоже не имело значения! Расплатится потом, когда придет время!
«Эта бы слезы не лила потоками, и не жалела, и никуда бы не ушла, как бы я ни посылал! А тюкнула бы по башке уткой больничной за глупость и лишний раз заставила упражнения делать, и спала бы рядом в одной кровати, какой бы убогий инвалид я ни был! И ругала, прикрикивала, спуску не давала, и всякое мое отчаяние и безнадегу гнала бы матом подальше! И рыдала бы в туалете, чтобы я не слышал, от обиды за меня и боли моей! И не сдалась бы! Ни за что! И мне бы не дала!»
Кирилл тряхнул головой, отгоняя воспоминания, накрывшие с головой, совсем уж странные мысли о ней, рядом, в самый страшный момент жизни, и, как бы это сказать? — помыслы-мечтания, красочные картинки о горячей любви.
Да с чего это вдруг его растащило?
Кто она такая, что он ей тут рассказывает о том, о чем никому никогда не говорил и себе вспоминать не разрешал?!
Наваждение какое-то!
— В таком случае, — спокойно сказало «наваждение», не подозревавшее о жарко-порочных мыслях и видениях господина Бойцова, — вам лучше спать на полу, можно возле Сони. Мягкая кровать, как я понимаю, вам запрещена.
— Правильно понимаете, — «включил» начальника тот.
Катерина заварила себе кофе покрепче, подумала и добавила немного молока в чашку, а то можно дырку в желудке проделать, если жить на одном кофе.
Устала.
Прихватив кружку, села за рабочий стол в ординаторской записать в истории болезни о только что законченной операции. Мальчик. Восемь лет. Упал с велосипеда на острый угол качелей. Разрыв брюшины и еще парочка «сюрпризов» во время проведения операции.
Да уж! Лето. С детским спортом, отдыхом, активными играми и соответствующим травматизмом.
Устала.
Ночь выдалась, как и прогнозировала доктор Воронцова, беспокойная. Они разложили диван в гостиной, и Валентина легла рядом с Соней, Кирилл Степанович Бойцов, презрев комфортность, устроился на выданном Катериной одеяле на полу возле дочери.
Кате удалось поспать часов до трех ночи, пока у ребенка не начался кризис.
Они с Валентиной обтирали девочку, переодевали, Кирилл Степанович носил дочь на руках, пока женщины перестилали постельное белье, промокшее от пота, укачивал, что-то рассказывал обессиленной болезнью девочке.
Часам к шести утра температура спала до спокойных тридцати семи градусов, и Сонечка заснула глубоким исцеляющим сном, как и успокоенный папаша.
А вот Катерине спать было уже поздно, вернее рано, все равно через час вставать на работу. Она расписала назначения: какие таблетки и когда принимать, какое питье и когда давать, передала вместе с запасными ключами от квартиры неугомонной Валентине и пораньше сбежала из дома.
Закончив описание операции, захлопнула историю болезни, откинулась на спинку кресла, отпила кофе. М-да! Простые действия и движения не помогали! Можно, конечно, еще встать, походить по кабинету, пойти детишек своих проверить в отделении с обходом.
Ну что еще? Полы, скажем, помыть вместо санитарки Федосеевны или чего позаковыристей — поругаться «за правое дело» с завотделением! Хотя нет, чего с ним ругаться, он и сам за «правое», и еще как! Ну, тогда с коллегой Малюковым на вечную тему его наплевательства к больным, тягу к взяточничеству и плохую работу.
— А нету Малюкова, — вслух пожурилась Катерина. — У него сегодня ночное.
Тогда что?
«Тогда правду, — вздохнула Катерина Анатольевна. — Сбежала. Точно!»
Она вспомнила тот взгляд Бойцова, которым он посмотрел на нее, до конца не выйдя из прошлого, из воспоминаний непростых.
Ну ладно, ладно, не вспомнила — не забывала! Несла в себе все время, пока спала недолгие часы, проснулась, занималась Соней, кожей чувствуя его близкое присутствие, ехала на работу. Только во время операции отодвинула, убрала, забыла, а из операционной уже с ним вышла.
Этот. Его. Взгляд!
Поняла, услышала, почувствовала, что он подумал! Кирилл решил, постановил и принял, как уже свершившееся, что займется с ней, Катериной Воронцовой, любовью. И ее понимание, согласие-несогласие уже не имели значения.
Мужик с такой силой воли, которую жизнь, обстоятельства, преодоления пропустили через кузнечное горнило, закалив в дамаск, в рассюсюкивания, ухаживающее расшаркивание не играет.
Она, само собой, тоже не учебная шпажка, а боевой клинок, и закалкой в том же кузнечном цеху не уступает! Но…
Но Катерина знала, честно признавалась себе, что уже шла ему навстречу, и ни черта не зависит теперь от ее осознанного противостояния, нежелания уступать, вполне оправданного возмущения из серии «фи, разве можно так прямолинейно!».
Осмысленное, осознанное — это наносное, игры в социальную мораль и потакание выкрутасам своего характера. Внутри, неосознанное, темное, пугающее, подсознательное — вот настоящее!
Как решиться на что-то запретное, тайно желаемое, неразрешенное? И уже знаешь, что сделаешь вопреки всему, и уговариваешь себя, с восторгом осознавая, что не уговоришь: «Ой, ой, это же страшно, нельзя!»
И «ой», и «нельзя», и «страшно», но уже решился и шагнул, еще до всех этих «ой», которые и произносишь больше для очистки совести, что-то из разряда правильных поступков: «Я же себя отговаривала!»
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 55
