Вилья на час (СИ) - Горышина Ольга

Вот тогда я и оступилась, и Альберт тут же рассыпался в извинениях: не заметил лужи, спешил успеть до дождя, забыл про мои каблуки… Я не стала уточнять про вампиров. Он не бледный, ногти подстрижены достаточно коротко, и сердце у него билось — я слушала его стук, как учил в «Грязных танцах» герой Патрика Суэйзи. Но напоминать про сердечную неувязочку не стала, потому что хотела услышать продолжение вампирской истории.

— Нам, деревенским трансильванцам, тяжело надолго оставаться в чужом городе, а Моцарт не Бах и добровольно никогда бы не приехал в наше захолустье. Отец хотел убедить его по-своему, но я устроил скандал и не позволил применить насилие к гению. Я вообще против насилия.

Я кивнула. Вампиры-пацифисты, наверное, в Австрии сейчас в тренде, как и неофашисты. Думаю, нам с тетей Зиной придется купить теперь ящик водки для пересказа сумасшедших вампирских историй.

— Моцарт часто устраивал вечера у себя дома, но попасть туда без приглашения было нереально, но нам повезло послушать его в чужом салоне. Я даже сидел на том же месте, что и сегодня, а на твоем сидел отец. Он умер. Давно. Но я до сих пор скучаю по нему.

И Альберт опустил глаза. Я крепче вцепилась в его руку:

— Я тоже очень скучаю по матери. Она умерла три года назад. А отца я никогда не знала.

— А я не знал мать, — с той же тихой улыбкой отозвался мой сумасшедший вампир. — Она умерла при родах, и потому отец часто смотрел на меня с ненавистью. Думаю, он хотел убить меня за нее, но случайно подарил бессмертие. Но я любил его всей душой, хотя часто впадал в ужас от его непомерной жестокости к женщинам, которым он мстил за мою мать. Но тебе это неинтересно. В городе Моцарта можно говорить только о Моцарте и о его музыке, ведь так?

Я кивнула. История болезни прорисовывалась достаточно ярко — пусть было темно, и клумбы потускнели. Мы пошли дальше, ежеминутно поднимая глаза к мрачному небу. Хотя я скорее их закатывала на очередную фразу про Моцарта.

— Закончив играть, он быстро покинул залу и отправился домой по этой самой дороге. Был февраль. Мокрый снег в считанные минуты занес всю мостовую и присыпал хрупкую фигурку музыканта, зябко кутавшегося в потрепанный плащ. Мимо проносились экипажи, но он, как обычно, шел пешком из-за бережливости. Мы с отцом старались держаться ближе к домам, чтобы лошади в зимних попонах не шарахались от нас, и все равно паре кучеров с их пассажирами пришлось несладко. Снег залепил фонари, было темно, пустынно — самое время выйти на охоту…

Я следила за ботинками, считая шаги, словно новичок в вальсе, и при последних словах непроизвольно взглянула по сторонам и безотчетно порадовалась, что улица оставалась многолюдной. Да, саспенс полный — этот сумасшедший завораживает голосом так же великолепно, как и танцем.

— Я имел в виду других ночных охотников, — улыбнулся мой спутник. — Тех, которых интересовало не содержимое сонной артерии, а кошелька. Только двое молодчиков выбрали неправильную жертву — пусть у Моцарта в кармане и лежал кошелек с гонораром, но за ним шли двое вампиров. В первую минуту отец готов был окропить снег кровью злодеев, но я напомнил ему про осторожность — при таком развитии сюжета рассчитывать на уроки мы не могли.

О, да, сюжет хорош. Не триллер, но все же. Наверное, Альберт решил попробовать себя в ином сочинительстве и сменил ноты на буквы, и я, возможно, его первый слушатель.

— Тогда отец решил воспользоваться силой убеждения и мило поговорил с ночными охотниками, и они, что удивительно, согласились с его доводами и удалились, пообещав завтра же, вместо разбоя, отправиться за город добывать соль.

Я улыбнулась. Забавно он меня развлекает. У Димки не хватает фантазии поддержать обычный треп. Правда, он не страдает от своей неразговорчивости. Он уверен в себе и не считает нужным выпендриваться. О, да, многословность удел неуверенных людей, а рассказы про родителей — еще и чрезмерно стеснительных. И все же Альберт не терял очарования. Наоборот с каждым шагом, с каждым словом я завязала в сетях его обаяния, что муха в варенье.

— Так мы и познакомились с Моцартом, а через четверть часа уже поднимались на второй этаж в его квартиру. Увы, нам пришлось отказаться от предложенного Констанцей ужина и сразу перейти к цели своего визита. Моцарт по-отечески взял трясущегося меня под локоть, и я, как марионетка, на негнущихся ногах проследовал за ним к клавиру. Моцарт присел рядом на стул и тепло посмотрел на смертельно-бледного меня, и в тот момент мне казалось, что у меня пылают уши. Он недоуменно глянул на мои довольно длинные ногти, и я их тут же обгрыз, чем вызвал еще большее недоумение. И все же Вольфганг предложил мне сыграть что- нибудь на мой вкус, и я заиграл мазурку собственного сочинения, повергнув отца в ужас — тогда он явно в очередной раз пожалел, что не убил меня. Моцарт же глядел с улыбкой, тихо отбивая такт ногой, то и дело теряя домашнюю туфлю. Закончив играть, я сложил на коленях руки и в ожидании приговора, стал изучать клавиши первой октавы. И вот тут случилось то, чего я никак не ожидал. Моцарт поднялся со стула и, став позади, обхватил руками мои плечи и заиграл только что услышанную мазурку. С моего лица сошла последняя краска — от стыда за отсутствие музыкального таланта и близости живого человека. У меня кружилась голова, будто я не ел месяц. К счастью, Вольфганг скоро закончил играть и молча вернулся на свой стул. «Что вы хотите услышать от меня, молодой человек?» — спросил он тихо. Я молчал, не в силах вымолвить и слова из-за заполнивших рот клыков. Да и сказать, по правде, мне было нечего. Отец пришел мне на выручку, отчеканив, что мы прекрасно поняли, что мастерства не хватает, и что посредственное сочинение его сына, сыгранное мастером, звучит намного эффектнее. На что Моцарт спокойно улыбнулся и, встретившись голубыми глазами с моим печальным взглядом, спросил, знаком ли я с его сочинениями? Я кивнул, и он сказал: «Тогда сыграйте что-нибудь на свой выбор!» Я опять внутренне покраснел и заиграл сонату соль минор, которую Моцарт написал еще в детстве. Моцарт все так же отбивал такт ногой. Я нарочно брал неверный размер — это моя природа требовала близости человека. Я манил к себе Моцарта, и тот покинул стул, не зная, что-то уже не его собственное желание, а желание монстра, охваченного жаждой человеческой крови. Монстра, позабывшего, что рядом с ним гений…

— И ты его укусил? — не выдержала я длинной паузы в конце такого же длинного монолога.

Альберт улыбнулся, и я поймала себя на мысли, что высматриваю под его тонкими губами клыки. Вот дура-то! Но это жирный плюс рассказчику!

— Нет. Отец вновь пришел мне на выручку. Не буду пересказывать тебе тогдашние его мысли в отношении меня, потому что к музыке они имели весьма отдаленное отношение.

Заняв свое прежнее место, Моцарт спросил, кто был моим учителем. Всему, что я знаю, меня научил отец, но мне было стыдно за свою игру, и я не решился позорить отца еще больше и сказал, что моими учителями были музыканты, играющие на деревенских свадьбах. Тогда Моцарт улыбнулся еще мягче: «Вы неплохо играете для самоучки, несомненно у вас талант. Но я бы вам посоветовал хотя бы немного отойти от народных мотивов и играть более лирические вещи. И еще, мой мальчик, вы не пробовали играть на скрипке? У нее такой нежный звук. Я лично до сих пор храню свой детский инструмент…» А, затворив за нами дверь, Моцарт подумал, что в Трансильвании вряд ли кто-то узнает его творения в исполняемых мною произведениях… Виктория, ты уже посетила квартиру Моцарта? — спросил Альберт так неожиданно, что я чуть не провалилась каблуком в выбоину на асфальте — мы тогда переходили дорогу к ресторанчику.

— Планирую завтра. Я только сегодня приехала в Зальцбург.

— После моего рассказа тебе будет интересно ее посетить, — улыбнулся Альберт, придерживая для меня дверь.

Я кивнула. Он джентльмен. И разбивает шаблон чопорных немцев. О, да, он же трансильванец, то бишь венгр. Или это только нынешнее его амплуа?