Закон бумеранга (СИ) - Шнайдер Анна

От этого было даже обиднее. Лучше бы он мне череп проломил.

— До связи, Марин, — услышал я его весёлый голос, а потом отдаляющиеся шаги. Поднял голову, посмотрел на Марину — и едва не выругался, увидев, с каким презрением она смотрит на меня в ответ.

Как на дохлую псину.

— Он тренер по самбо, чтоб ты знал, — произнесла она с гордостью и фыркнула. — Мастер спорта, а не самоучка, как ты. Вставай и пошли. Или ты копчик себе отшиб?

— Ничего я не отшиб, — парировал я со злостью и резко поднялся. Невольно схватился за спину — нет, всё-таки отшиб… Давно не тренировался, расслабился, зажировал. Пора исправляться. — Поехали.

— Угу, — буркнула Марина, и только в этот момент я заметил, что она держит на сгибе локтя букет оранжевых тюльпанов. Её любимых, между прочим.

Значит, он уже знает, какие у неё любимые цветы. И что я — кобель, он тоже в курсе.

Да, Виктор* наверняка поржал бы над этой ситуацией… (*Виктор — один из героев книги «Если ты простишь».) А потом обязательно сказал бы, что больнее всего по нам ударяют бумеранги.

Теперь я знал, что это действительно так.

3

Саша

Как только мы сели в машину, Марина сразу попыталась включить радио. Она всегда так делала, когда не хотела разговаривать, эту её привычку я хорошо знал. Бац музыку на полную мощность — и ничего не слышу, не вижу, не трогайте меня.

Но этот номер провернуть я не дал.

— Никакого радио, — сказал я, стоило Марине потянуться к кнопкам на панели. — Поговорить надо.

Она уместила до тошноты бесящие меня цветочки на своих стройных коленках, показательно вздохнула, пожала плечами и выдала:

— Ну давай, бухти мне.

Хотелось заорать. Во весь голос — так, чтобы распугать голубей, которые сидели прямо перед нашей машиной, посреди дороги, и что-то клевали. Тупые птицы, терпеть их не могу, вечно под колёса лезут. Задавишь одну такую — и настроение на весь день испорчено.

Я исподлобья зыркнул на Марину, всю из себя такую невозмутимо-насмешливую, и решил, что мне надо немного успокоиться. Иначе я и правда заору, а этого лучше избегать.

За последние несколько месяцев мы с Мариной ни разу так и не поговорили нормально, по-человечески, чтобы без крика и взаимных претензий. Только если о чём-то нейтральном — Дашкины сопли, которые она приносила из детского сада, покупка новой новогодней ёлки, потому что старая развалилась, день рождения Вики, нашей старшей дочери — ей в феврале исполнилось десять, — сломанный смеситель в ванной… В общем, обычные семейные дела, которые практически не требуют эмоциональной вовлечённости. Марина умела быть нейтрально-равнодушной, это я давно знал, но по-настоящему подобное умение раскрылось в ней только за последние четыре года.

Именно последние четыре года я ощущал себя не человеком, а тараканом.

— Позже, — буркнул я и начал аккуратно выезжать с парковочного места, стараясь не раздавить ни одного голубя. Кто бы знал, как я ненавижу этих крылатых тварей, которые вечно сидят на дорогах и вылетают из-под колёс в последний момент!

Марина молча следила за тем, как я выбираюсь из этой голубиной сходки, и, когда мы наконец миновали птиц, не повредив вроде бы ни одну, вздохнула с облегчением. А мне неожиданно захотелось нервно заржать и побиться головой об руль.

Блядь, у меня в жизни происходит хрен знает что, брак рушится, у жены любовник, а может, и не один, а меня волнует, задавлю я голубя или нет?! И Маринку, судя по этому облегчённому вздоху, тоже. Хотя с ней всё понятно как раз, для неё любая божья тварь имеет большую ценность, чем я, мерзкий таракан, кобель и козёл. Именно так она меня и называла четыре года назад. С тех пор не повторяла, но все эти слова я регулярно видел в её взгляде.

— Слушай, Марин, — глухо произнёс я минут через пять, когда понял, что орать больше не хочется. Наоборот — мной завладела какая-то жуткая апатия. — Мы так и будем жить теперь?

— Так — это как? — поинтересовалась она равнодушно. Ещё и зевнула. Да-да, дорогая, я отлично знаю, что тебе со мной скучно.

— Вот так, — с нажимом сказал я. — Как чужие, блядь, люди. Ты в субботу упёрлась на потрахушки, со мной разговариваешь только по крайней необходимости. Это долго будет продолжаться?

— Ну, ты же сам так жил много лет, — пожала плечами жена. — И тебя всё…

— Да не жил я так! — заорал я, тараща глаза, и всё-таки треснул кулаком по рулю. Попал, естественно, в гудок — по закону подлости. Маринка вздрогнула, и налёт равнодушия с неё сразу слетел.

— Не ори! — рявкнула она сама командирским тоном и, прищурившись, сыронизировала: — Скажи спасибо, что я вообще с тобой разговариваю. Мы уже обсуждали этот момент, Саша. Да, так я и собираюсь жить, пока девчонки не вырастут, тогда я смогу от тебя свалить. Сейчас им слишком сильно нужен папа, я не собираюсь их его лишать. А ты можешь продолжать жить, как и жил, я тебя ни в чём не ограничиваю.

— У меня нет никого уже четыре года. — Мне показалось, что я сказал это с максимальной откровенностью, практически с открытым до мяса сердцем, но Маринка только фыркнула:

— Ага, так я тебе и поверила.

4

Саша

Я не знал, что сказать. Вот вообще.

И мои навыки ведения переговоров вновь оказались бесполезны. Когда дело касается Марины, всё, чему я учился и в институте, и по жизни, превращается в тлен. И, несмотря на то, что я понимаю, откуда растут ноги у подобного ступора, сделать с ним ничего не могу.

Когда ты с кем-то о чём-то договариваешься, главная причина, почему у тебя может не получиться достичь нужного результата, — это твой страх. Страх, что ничего не выйдет, что ты попадёшь впросак, что-нибудь забудешь, скажешь не то — короче, сядешь в лужу. Конечно, когда живот от этого всего крутит и приходит жёсткий понос, не до переговоров.

Я уже начинал чувствовать, как у меня сводит кишки. Опять Маринке всё не так и ничему она не верит! Я уже чуть было не заявил ей, что готов хоть пояс верности носить и чтобы ключ от него только у неё лежал, когда жена продолжила:

— Врёшь ты всё. Я сама видела твою переписку с какой-то девкой в «Телеграме». Она тебе ссылку кинула на альбом со своими фотками, и ты, видимо, всё просмотрел — написал ей, что она огонь и очень секси.

На ближайшем к нам светофоре загорелся красный, и я, отвлёкшись на Маринкины слова, едва не врезался в тачку впереди. Всё же успел затормозить и, когда машина остановилась, повернулся к жене и переспросил, глядя ей в глаза:

— Какие фотки, какой альбом? Я не помню этого даже!

Марина смотрела на меня, и теперь в её взгляде не было равнодушия — там плескалась огромная обида. Но хрен мне стало от этого легче!

Я теперь не знаю, что хуже — равнодушие или такая больная обида размером с чёрную дыру. И точно так же, как и любая чёрная дыра, она без пощады поглощает любой свет и позитив. Что бы я ни делал, Маринка теперь всё видела исключительно в чёрном цвете.

— Обычные фотки, — съязвила жена, и её глаза, к моему полнейшему ужасу, наполнились слезами. — Такие фотки любовницы посылают своим мужикам. В купальнике.

Я просто моргал, глядя на Марину как баран на новые ворота.

Но я и правда баран, наверное. Потому что я ни хуя не помнил.

Чистый лист, твою мать.

— Марин, я вообще не понимаю, о чём ты говоришь, — выдал я гениальное оправдание, залез в нагрудный карман куртки и вытащил свой мобильник. Отдал его жене. — На, держи. Пароль тот же, ты его знаешь. Найди мне эту хрень, потому что я не врубаюсь, о чём речь. Я тебе чем угодно могу поклясться, что у меня четыре года никого не было. Только ты.

Маринка презрительно фыркнула, вновь ни капли мне не поверив, разблокировала телефон, ковырялась в нём минут пять и, когда мы стояли на следующем светофоре, протянула мне трубу обратно.

— Вот, любуйся. Контакт называется «Милка». Отличное прозвище для твоей мокрощёлки, но мог бы…