Нелюбимая для Крутого - Ромеро Екатерина

Она молча смотрит на меня. Глаза красные, заплаканные. Я не лезу ей в душу, хотя и так видно, что над ней здорово поиздевались. Крутой, сучара, постарался на славу.

Я знал, что он без тормозов. И Фари такой же был жестокий, Брандо и Соловей, но они своих никогда не трогают. “Своих” тут ключевое. Даша больше не входит в Прайд, а предателей они не прощают.

Вижу, как осторожно поворачивается, тянет руку к трубке в носу.

– Нет, не вытаскивай! Это воздух. Тебе так легче будет дышать. Ладно, отдыхай. Зайду позже.

Не реагирует – так бывает у пациентов, перенесших насилие. Они либо не могут успокоиться, либо, наоборот, впадают в оцепенение, не могут спать.

У Даши были истерики в первые несколько дней, которые мы глушили успокоительным, так что теперь она либо ревет, либо спит. И еще она не говорит и не ест ни хрена. Это беспокоит меня даже больше, чем ее выбитое к чертям плечо.

Удивлен ли я? Нет, с такой силой, как у Крутого, это скорее закономерность. Странно, как он ее реально не задушил. Синяки на шее от пальцев очень даже заметные.

Я не знаю, что с ней будет теперь, но очень надеюсь на то, что Даша быстро отойдет от этого состояния, начнет говорить и есть, потому что вызывать еще и психиатра мне точно не хочется.

Глава 3

Прихожу в себя в большом зале. Вокруг бильярдные столы, я лежу на диване, и никого нет рядом. Прошел час? Нет, больше, смена даже другая.

Вообще не помню, как пришел сюда, пацаны, наверное, перетащили.

Голова гудит, перед глазами все двоится. Я не знаю, сколько выжрал, вообще ни хера не понимаю.

Жека, бармен, говорит, что я был в отключке почти сутки. Сутки, блядь, как Фари мертв. Нет его. Нет, блядь, больше с нами.

Сорок три пропущенных в телефоне. Брандо, Ганс, Соловей, Гафар даже проснулся, а я все еще с трудом верю, что жизнь поломалась на “до” и “после”. Из-за нее.

Предала, сука, предала, тварь!

Боже, как же я ненавижу ее. Даша. Моя девочка с голубыми глазами. Я ей сердце открыл, а она мне в душу наплевала. Я ее в свою семью принял, а она нас погубила.

Гребаная засланная крыса с внешностью ангела, а ведь Фари был прав. Он с первого дня ее подозревал, тогда как я был настолько очарован этой ведьмой, что не слышал, тупо не воспринимал его предупреждений.

Фари, прости. Если бы я не поплыл от нее, ты был бы жив. Твой сын не остался бы без отца, а жена без мужа. Брандо не лишился бы брата, и я тоже.

– Где она? ГДЕ?!

Встаю с дивана, осматриваюсь по сторонам. Я помню, как прямо на этом столе бильярдном эту змею душил, как она извивалась, пыталась царапаться, отбиваться.

Я трахал эту ведьму и клянусь, я хотел ее удавить и удавиться сам следом.

Сначала она сопротивлялась, а после просто стонала, пищала, рыдала. Я не знаю, что это было. Какой-то ад, безумие. Я просто драл ее и ненавидел себя за то, что не смог эту тварь убить сразу.

Нет, я выстрелил в нее, но в последний момент слегка отвел руку в сторону, и пуля пролетела рядом с ее ухом. Нет. Это было бы слишком просто, девочка, а легко я не хотел.

Я хотел ее боли и страданий, я хотел, чтобы Воробей хоть на секунду поняла, каково теперь мне. Каково всем нам потерять Фари.

– Савелий Романович, все в порядке?

– Где девка? Даша. Где она, Жека?

– Когда я на смену утром пришел, никакой девушки тут не было. Охрана и вы. Все. Пацаны сказали клуб пока закрыть. Никого не пускать, пока вы тут.

Перевожу дыхание, хотя в груди все просто разрывается от боли. Мне орать хочется и биться об стену головой. Сестру потерял еще мелкой, мать вышла в окно, а теперь и Фари. Кто угодно, но только не он.

Единственный, кто меня понимал, кто был ближе брата, и это все Она. Назло. Мне назло или что?!

Я не понимаю. Я же по-доброму к ней. Подарки, квартиры, цветы. Своей уже считал. Сука. Все бабы, видно, такие твари бездушные. Ничего в них святого нет, греебаная продажная змея.

За что… почему, блядь, ты так поступила? Эта крыса сделала мне так больно, что я дышать теперь нормально не могу. Горит все внутри, переворачивается, и, как оказывается, змейки моей больше здесь нет.

Свалила, а точнее, ее спасли. Очень красиво и тихо, пока я блевал у входа, ее кто-то вывел. Камеры есть внутри помещения. Скрытые, но не для меня.

Валера.

Сука, гребаный щипач Чародей!

Вот он входит, я его даже не замечаю. Вот к предательнице подходит, берет ее на руки и выносит через черный вход.

Его никто не видел. Как… Блядь, нас там было восемь человек! Он вор. Это его профессиональный навык.

И что самое интересное: трубку теперь Валера не берет. Знает, конечно же знает, что я башку ему оторву, сучара, потому шифруется.

Если он с ней, удавлю тоже, только сначала мне узнать надо, на кого эта тварь работает. Воробей не могла все делать одна. Документы на казино она точно кому-то левому передавала.

***

Я смотрю в окно. Там пролетают редкие снежинки, хотя небо такое черное, холодное, страшное. Это мое зеркало. Это то, что у меня внутри.

Я не могу двигать левой рукой, ее туго забинтовали вместе с плечом. Недавно заходила санитарка. Принесла мне мыло, халат, расческу, тапочки и полотенце, потому что ко мне никто не приходит.

Никто крысу навещать не собирается, незачем. Уверена, это либо Валера, либо Игорь передали вещи. Не знаю, честно говоря, почему они мне помогают. Я чувствую себя изгнанницей, а такие обычно долго не живут.

Те, кто попадает вне зоны стаи, как правило, сдыхают, потому что для них больше не остается никаких благ и защиты.

Кстати, о защите: Крутой как-то сказал, что всегда будет за меня. Я поверила, и какое-то время защита у меня была, но она оказалась довольно быстро проходящей. Такой тонкой и хрупкой… как пергамент.

Как только меня признали крысой, в тот же миг эта мнимая защита треснула, как хрусталь, и ее острые осколки со всей дури врезались мне в сердце.

Покровительство Крутого пало, рассыпалось, точно песочная крепость на солнце. Защита кончилась, он сорвал ее с меня вместе с одеждой и заставил танцевать голой. При всех.

Я не знаю, сколько прошло часов или дней, все слиплось с одну долгую черную кляксу. Когда я просыпаюсь, вижу, как медсестры меняют мне капельницы, тыкая в руку иголки и смотря на меня то ли с осуждением, то ли просто с пустым безразличием.

Я не могу сама встать и банально без помощи санитарки дойти до туалета. Ощущение такое, что меня сбил поезд, и, если честно, я боюсь убрать одеяло, чтобы увидеть свое тело.

Там все болит, печет, жжет. Везде, особенно ниже пояса: бедра, промежность. Крутой не церемонился, он драл меня, как последнюю суку, которой я теперь для него и являюсь.

Кажется, вопрос только времени, когда меня добьют. Я уже спустилась с небес на землю, я все понимаю. Савелий Романович подписал мне приговор, и я сама в этом виновата. Я наделала столько ошибок, но время не вернешь назад, как бы долго теперь ни плакала. Плевать, к черту.

Главное, чтобы моя Алиса была и дальше в безопасности. Тетка о ней позаботится, пусть сестра простит меня тоже. Я сделала все, что могла, я не хотела ничего плохого, а в итоге получилось все самое страшное, что только можно представить.

Первые сутки я не помню, все как в тумане, я думала, что умерла, но нет. Игорь упрямо не хотел меня отпускать, и мне в руку то и дело тыкали иголки.

Санитарка сегодня приходила снова. Принесла мне на тумбочку поднос с едой. Синеватая манка и чай, гречневый суп.

Я не тронула, мне очень больно глотать. Игорь сказал, что говорить можно, но я почему-то не могу. Не получается. И не хочется. Какой смысл? Тот, кто мог меня услышать, не сделал этого. Я просто его предала.

Превозмогая боль в плече, осторожно поднимаюсь на кровати. Смотрю на этот снег через окно. Травматологическое отделение, четвертый этаж. Этого хватит, интересно, чтобы все закончилось?