Моя идеальная ошибка (ЛП) - Хейл Оливия

— Пришел поговорить с руководительницей детских групп.

— Магдой? Зачем?

— Моя дочь хочет начать здесь заниматься.

— Оу, — произносит Изабель. Затем ее глаза округляются. — Но учебный сезон уже начался...

— Да. Именно, — я улавливаю в ее взгляде понимание и задумываюсь, насколько далеко оно простирается.

В портфеле лежат бумаги на щедрое пожертвование от «Коннован» – спонсорская программа для одаренных детей из малообеспеченных семей На случай, если директор откажет.

Стоит только сказать, как высоко, и люди начнут прыгать, думаю я.

— Уилла хочет танцевать? — спрашивает Изабель.

Я смотрю на нее.

— Ага.

— Извини, просто Конни время от времени упоминает племянников, — она делает неуверенный шаг в сторону двери. — Это хорошая академия. Я, будучи ребенком, тоже здесь занималась.

— Правда?

— Угу. Они строго относятся к датам начала семестра, — она пожимает плечами. — Да и ко всему остальному, если честно.

Может, именно такая дисциплина и нужна дочери. Мы направляемся к выходу, и я замечаю, как с каждым шагом Изабель все сильнее напрягается. Едва уловимо, но я это вижу.

Я хмурюсь.

— Ты не сможешь поехать на велосипеде.

Она останавливается у дверного проема.

— Еще как смогу.

— Тебе больно.

В ее темных глазах мелькает нечто вроде протеста. Но быстро гаснет.

— Ну да. И что?

Я поворачиваюсь к лифту.

— Пойдем. Моя машина снаружи.

— Алек, я не могу...

— Да, можешь.

Она начинает шагать рядом по коридору.

— Мне все равно нужен велосипед, поскольку приехала на нем из дома.

— Положим в багажник, — понятия не имею, как именно, но Мак что-нибудь придумает.

Изабель качает головой. Странное ощущение – идти рядом, когда она во всем таком. Во время наших встреч, она всегда была в джинсах. Рубашках. Не в балетном наряде, открывающем слишком много обнаженного тела, много кожи.

Не стоило добавлять эту картинку к уже имеющимся.

— Нет, я не могу этого принять, — возражает она.

— Конни меня убьет, если я тебе не помогу.

Губы Изабель изгибаются в легкой улыбке.

— Да, похоже на нее.

— Так что ты делаешь мне одолжение.

Изабель бросает на меня взгляд. В ее глазах отражается немой вопрос и что-то еще. Любопытство? Но затем она кивает.

— Ладно, спасибо. Я схожу за вещами.

— Подожду внизу.

Девушка исчезает за дверью, и, прежде чем та закрывается, я успеваю заметить ряды шкафчиков. Логично. Я откидываюсь на стену и пишу Маку, чтобы подъезжал. Пока жду, открываю почту и за то короткое время, что отсутствовал в офисе, вижу появившийся шквал сообщений.

Сделка в Лондоне пока не подтверждена. Финансовый директор настаивает на срочной встрече. Подтверждение от ассистента по поводу чартера для руководящего состава.

Я пролистываю письма, помечая как «прочитанные», и тут дверь снова открывается. Изабель выходит с огромным рюкзаком за плечами и сосредоточенным выражением лица. Она накинула свитер и обулась в кроссовки, но длинные ноги все еще на виду.

Рюкзак кажется больше ее самой.

— Дай, я понесу.

Наверное, говорю это жестче, чем собирался, потому что она на секунду замирает. Но все же кивает и позволяет забрать эту громадину. Тяжелую громадину.

— Ты ездишь с этим на велосипеде?

— Не каждый день, — говорит она. — Сегодня просто больше вещей...

Мы молча идем к лифту. Кажется, никогда раньше не разговаривали так долго. А в голове все еще крутится сцена в зале. И мысль о том, всегда ли она танцует в одиночестве. Раньше наши встречи были...

Дискомфортными. Заряженными. Опасными.

Каждый раз, сталкиваясь с ней, я ловлю себя на том, что слишком остро все ощущаю. Ее мимику, улыбку и то, как она говорит.

Мы едем в очень уж тесном лифте. Изабель молчит, но когда мельком бросаю на нее взгляд, то вижу, как девушка смахивает слезу с щеки. Она снова плачет?

Черт.

Изабель выходит первой в холл.

— Пойду заберу велосипед.

— Я подожду у обочины, у машины, — говорю я и наблюдаю, как она быстро спускается по ступеням на тротуар.

Направляется к велопарковке, вытирая лицо тыльной стороной левой руки.

Наверное, бедро. Я слышал, насколько больно бывает танцорам. Травмы, переломы... Неужели настолько все плохо? Я хмурюсь, глядя ей вслед и перебирая в голове возможные варианты помощи.

Бентли плавно подъезжает к бордюру, и Мак выбирается из салона.

— Сэр? — спрашивает он, взглянув на рюкзак в моей руке.

— Положи его в багажник, — говорю я. — Велосипед влезет?

Он хмурится, но не задает лишних вопросов.

— Да, если сложим одно из сидений.

— Давай.

Я присоединяюсь к Изабель у велопарковки.

— Все нормально?

Она заканчивает с замком и оборачивается ко мне с широкой улыбкой. Глазах все еще блестят, но щеки сухие.

— Да, уже гораздо лучше. Ты уверен, что велосипед влезет?

— Да. Слушай, я могу отвезти тебя к врачу.

— Нет-нет. Все в порядке. Мне просто нужен отдых, — она все еще улыбается. — Поверь, это не первый раз.

Мы с Маком поднимаем велосипед и аккуратно устраиваем его в багажнике.

— В Грейстоун, — говорю я.

Он кивает и выезжает в плотный поток. Мы с Изабель не разговариваем всю дорогу, пока машина не останавливается у ее дома. Я узнаю это место – бывал часто, когда Конни еще здесь жила.

Мак достает велосипед, и я двигаюсь, чтобы помочь, когда Изабель останавливает меня, коснувшись предплечья.

— Алек, — говорит она.

Я замираю.

— Да?

— Спасибо. Правда, — ее улыбка мягкая, спокойная, и глаза больше не блестят от слез. — Я очень это ценю.

Я прочищаю горло.

— Что угодно для подруги Конни.

Мы с Маком провожаем ее до холла Грейстоуна, помогая с велосипедом и рюкзаком. Смотрим, как двери лифта закрываются, и девушка исчезает из виду. Воспоминание о ее танце остается со мной, как и слезы. Образ, как Изабель плачет – оседает где-то глубоко, тяжело, как заноза, которую не вытащить.

В горле образуется ком, и я расстегиваю верхнюю пуговицу рубашки, ослабляя воротник. Непрактично, думаю я и знаю, что это правда. Но одно лишь знание не остановит притяжение.

Только когда машина отъезжает от Грейстоуна, я осознаю, что так и не поговорил с директором младших балетных групп о занятиях для дочери.

3. Изабель

Я сижу на диване и смотрю на письмо, пришедшее несколько дней назад. Открыв конверт, так и оставила бумаги разложенными на двухместном диванчике, как затаившаяся и готовая к броску кобра.

Я знала, что этот момент наступит, просто не думала, что так скоро. Прошла всего неделя с тех пор, как я ушла из Академии с набитым рюкзаком, в котором были все вещи из шкафчика, и ноющей болью в бедре. Лед и отдых помогли унять боль, но теперь, когда я осталась без работы, травма – далеко не самая большая проблема.

Я живу в этой маленькой однокомнатной квартире уже шесть лет. Одной из немногих, что сдаются в субаренду Нью-Йорской Балетной труппе по девяностодевятилетним договорам. Напоминание о тех временах, когда богатые покровители искусства дарили балетным солистам доступное жилье в новостройках. Готова поспорить, имя заказчика Грейстоуна и по сей день красуется на золотистой табличке в холле Нью-Йорской Балетной Академии.

Когда попала в труппу, мне выделили это жилье с минимальной арендной платой. Шесть лет я платила за него то, что в масштабах Нью-Йорка даже арендой назвать трудно.

Надо было больше ценить, пока оно у меня было.

Телефон вибрирует на деревянной столешнице кофейного столика. Один раз. Второй. Третий. Семейный чат с младшими братьями и сестрами не умолкает все утро, что нередко. В отличие от моего молчания. Я никому не сказала, что меня списали. Просто забилась в маленький закуток с льготной арендой, из которого меня теперь выгоняют.

Даже почитать нормально не получается. Электронная книга лежит рядом с телефоном, нетронутая. Остается только один вопрос, заполняющий все пространство внутри меня. Что, черт возьми, теперь делать?