Пожалуйста, не уходи (ЛП) - Сальвадор Э.

Шаг за шагом сокращает расстояние, пока не оказывается передо мной. Я рад, что она не пытается прыгнуть, но потом понимаю почему.

Она сжимает ладони в кулаки и бьет меня в грудь. Снова и снова толкает, и я мог бы остановить ее, но не делаю этого. Позволяю бить. Позволяю выместить на мне всю злость.

— Я была готова! Я не хотела больше здесь оставаться! Что, черт возьми, ты наделал! Что ты наделал! Что ты наделал! — она наносит каждый удар с яростью, но я не чувствую ее; боль, такую сильную боль. В ее хриплом, срывающемся на крик голосе, в ослабевающих ударах, в том, как ее тело обмякает. — Что... — она захлебывается рыданиями, задыхаясь, будто легкие не могут вдохнуть достаточно воздуха. — Ты наделал? Что...

Отчаяние в ее голосе прожигает насквозь. Я тянусь к ее рукам, но та падает на колени, закрывая лицо ладонями.

Я опускаюсь рядом, пытаясь до нее дотронуться. Хотя знаю, что не должен трогать, все равно делаю это. Осторожно притягиваю к себе в объятия и держу.

Она рыдает, содрогаясь всем телом, ее слезы льются сквозь пальцы.

Я позволяю ее горю окружить нас, потому что это единственное, что я могу сделать. Единственный способ дать понять: она не одна.

— Я не мог тебя отпустить, — пытаюсь проглотить ком в горле, легонько вожу ладонью по ее спине.

Она пытается что-то сказать, но слова тонут в рыданиях.

Я моргаю, прижимая ее крепче.

Надеюсь, что могу стать ее якорем. Что она почувствует и поймет, я буду ее спасательным кругом. Стану кем угодно, если это означает, что она останется и не прыгнет.

Не знаю, сколько времени проходит, но постепенно ее рыдания сменяются всхлипами, а тело лишь изредка вздрагивает в моих руках. Она не отстраняется; остается со мной.

— Не надо было этого делать, — ее голос хриплый и хрупкий, пропитанный скорбью. Даже рев волн, бьющихся о скалы, теперь не пугает.

— Я не мог... — слабо и жалко отвечаю я, потому что больше ни на что не способен. Потому что в голове, как заевшая пленка, мелькает ее силуэт на краю. Не могу выбросить из головы вопрос: что было бы, если б я не пришел.

Крохотная часть меня злится. Хочет спросить – о чем, черт возьми, она думала? Но большая просто беспомощна. Я не знаю, что делать, что предложить, что сказать, чтобы убедить ее остаться.

Когда она отстраняется, я нерешительно отпускаю ее. Следя за каждым движением, готовый в любой момент рвануть следом, но она удивляет меня. Отшатывается в сторону, опускаясь на землю, поджав ноги, а затем ложится на спину. Ноги медленно вытягиваются, а руки безвольно раскидываются, укладываются вдоль тела.

Я не свожу с нее глаз, и та, кажется, читает мысли, поскольку приподнимает голову, чтобы взглянуть на меня.

— Я больше не решусь, — шмыгает она, ее голос пуст. — Обещаю, не стану прыгать, — и снова опускает голову, уставившись в темное небо.

Я выдыхаю, не осознавая, что задерживал дыхание, но тяжесть в груди не уходит. Расслабляю руки и делаю единственное, что приходит в голову: ложусь рядом.

Ложась рядом, смотрю вверх на него, поражаясь количеству звезд.

Она, видимо, думает о том же, потому что тихо шепчет:

— Их так много.

Я поворачиваю голову и замечаю, что она уже смотрит на меня. Рот приоткрывается, но я закрываю его, не в силах подобрать слова.

— Я не хотела тебя в это втягивать, — она звучит искренне, поворачиваясь на бок, лицом ко мне. — Думала... здесь никого нет.

— Как тебя зовут? — вопрос вырывается прежде, чем успеваю его обдумать.

Она не отвечает сразу, и по мере того как тянутся секунды в тяжелой тишине, я лихорадочно перебираю другие вопросы, но зацикливаюсь только на ее имени.

— Джозефина.

— Джозефина, — повторяю я, тоже поворачиваясь к ней. — Я остаюсь ради тебя, Джозефина.

— Ты меня не знаешь, — в ее словах слышится раздражение.

— Позволь узнать тебя, — умоляю я.

— Мне нечего рассказать.

— Всегда что-то есть.

— Уверяю, нет.

— Джозефина, пожалуйста... — я замолкаю, лихорадочно ища новую тему. — Ка...какой твой любимый цвет?

Она устало вздыхает.

— Желтый.

Желтый.

— Просто желтый, или есть определенный оттенок?

— Не большой фанат неонового желтого.

Значит, не неоновый.

— Лучше бы ты отпустил меня.

— Не мог, — не знаю почему, но протягиваю руку к ее ладони и, на удивление, Джозефина позволяет ее взять. — Я рядом, Джозефина.

Жду возражения, но его нет. Она устало выдыхает и снова ложится на спину, но не отпускает мою руку.

Я слегка сжимаю ее пальцы, но не отпускаю. Смотрю в небо, а в голове снова и снова прокручивается ее фигура на краю. Боюсь нарушить хрупкое спокойствие, поэтому молчу.

Мы лежим, уставившись на звезды и когда, наконец, нахожу нужные слова, поворачиваюсь к Джозефине, но ее глаза закрыты. Может, притворяется, а может, спит – я не знаю, но и не тревожу ее. Просто остаюсь рядом и сторожу сон.

Я внутренне стону, поднимая руку, чтобы прикрыть глаза от света. Боже, как ярко, почему так яр... черт.

Поднимаюсь на ноги, чувствуя дезориентацию, и часто моргаю, чтобы зрение прояснилось. Оглядываюсь по сторонам в поисках Джозефины, но ее нигде нет.

Черт. Черт. Черт. Осторожно подхожу к краю, но не смотрю вниз.

Кажется, вот-вот начну задыхаться, но, обернувшись, замираю: на земле, где я лежал, замечаю желтый стикер.

Хватая его, я чувствую, что наконец могу дышать, прочитав:

Не хотела, чтобы ты это видел.

Обещаю, я не прыгнула.

Не знаю, сколько раз перечитываю это, и пусть я верю ей, в груди по-прежнему тяжело, накатывает волна грусти.

Почему я не спросил ее фамилию? Почему не дал свой номер?

Из всех возможных вопросов, которые мог задать, я спросил про любимый цвет.

Отличная работа, идиот.

3

Дэниел

— Какого хрена?

Голос Энджела доносится сзади, но я не шевелюсь и даже не поворачиваю голову в его сторону. Смотрю прямо перед собой, будто если отведу взгляд, пропущу внезапно решившую появиться Джозефину.

— Какого хрена, чувак? — громко стонет он, подходя вплотную. — Я думал, ты прыгнул с чертовой скалы. Едва не обделался со страху!

— Почему ты так подумал? — рассеянно бросаю я, не отрывая глаз от того места, где впервые ее увидел.

— Дэнни! — Энджел бьет меня по плечу, выдергивая из внутреннего хаоса.

Я резко поворачиваю голову, уставившись на лучшего друга.

— За что? — я тру плечо, морщась.

Он сует мне в лицо телефон, яркий свет слепит, но через пару секунд зрение фокусируется. Вверху горит мое имя, а по центру экрана мигает синяя точка, которая, по всей видимости, показывает, будто я посреди океана.

— Вот же ты гад! — он снова бьет меня, выхватывает из рук бутылку и залпом выпивает половину. — Чуть чертов инфаркт не схватил! — орет он, допивая мое пиво.

— Господи...

— Ага, я думал, ты прямо сейчас с ним встречаешься! — Энджел резко выдыхает, трясет головой и швыряет пустую бутылку мне на колени. Затем яростно тыкает в экран, наверное, отсылая кому-то сообщение.

— Тебе нужен новый телефон, — констатирую я, поднимая бутылку и закидывая ее в переносной холодильник.

Он опускается на землю рядом, но молчит. И это меня шокирует, ведь Энджел никогда не замолкает, но секунды тянутся, а он все сохраняет тишину. Долгую, невыносимо тяжелую.

— Твоя мать звонила моей, спрашивала, видели ли мы тебя, потому что с ночи ни слуху, ни духу, — наконец выдавливает он, разрывая давящий пузырь. — Я посмотрел твою геолокацию и подумал... Я запаниковал.

Мы с Энджелом знакомы лет с одиннадцати. Забавно, что с первой встречи мы друг друга терпеть не могли, но как только наши мамы подружились, мы стали неразлучны.