Жизнь (СИ) - Ларосса Юлия

– Однажды летом, – заговорил Себастьян с теплотой в голосе, и подвел меня к широкой витой лестнице, украшенной зеленым ковром. – Виктор, я и твой брат, решили прокатиться на сноуборде вот по этим ступеням. Наш эксперимент закончился сломанным мизинцем на моей ноге, рассеченной бровью Виктора, и лихим спуском Макса, который сбил с ног твою сестру, снимавшую нас на отцовскую видеокамеру. После оказалось, что она стерла запись с юбилейного дня рождения твоей бабушки. Тогда ей исполнялось девяносто лет.

Я усмехнулась, представив всю эту картину и расплату за это баловство.

– А вон из того гаража, – он указал в окно на двухэтажную постройку рядом с особняком. – Мы с Максом по ночам выкатывали авто твоего отца. Мы не включали двигатель и толкали ее до начала дороги без света фар, чтобы остаться незамеченными.

Себастьян тоже улыбался, глядя в окно:

– Так мы проделывали несколько раз, но однажды стали катить машину на стоящего в воротах твоего отца. Мы, испугавшись, бросились на утек, а автомобиль так и покатился, пока не врезался в кованые прутья ворот. Потом долго работали, продавая газеты и журналы, чтобы хоть как-то покрыть расходы на ремонт машины.

Я сочувственно улыбнулась, представляя испуганных мальчишек.

– Строго, но справедливо! – негромко подметила я.

Себастьян перевел на меня взгляд, и стал серьезным:

– Таким и был Рамон Солер. И чем больше я познаю тебя, тем сильнее убеждаюсь, что вы очень похожи.

Воображение тут же создало ситуацию, в которой Рамон Солер узнает, к каким отношениям склонял его дочь этот мужчина.

Улыбка сошла с моих губ, и я первой отвела взгляд:

– Пока он для меня чужой.

– Понимаю, – он сильнее сжал мою руку и повел к ступеням лестницы.

Вместе мы поднялись на второй этаж и двинулись по коридору. По его нежно-зеленым стенам были развешаны детские рисунки и фотографии.

– Кажется, здесь, – пробормотал он и остановился напротив одной из дверей.

Себастьян нажал на ручку и открыл, пропуская меня вперед.

Я осторожно вошла и осмотрелась. Нежно-розовые шторы, такого же оттенка балдахин над постелью, густой ворс белого ковра обволакивал ноги, маленький диванчик, столик, зеркало на стене и книжные полки.

– Здесь жила твоя сестра, – тихо пояснил Себастьян за моей спиной.

Нежные мечты, робкие детские надежды, переживания и ожидания чудес – все это читалось в окружении комнаты, дышало такими же чувствами. Глаза хотели плакать, когда я проводила пальцами по поверхностям стола, книжного шкафа и корочкам книг.

– Сколько ей было лет? – шепотом спросила я, не глядя на Себастьяна.

– Восемь, – ответил красивый голос, с нотками печали.

По моим щекам покатились слезы. Головокружение всколыхнуло картинку перед глазами, и ледяные тиски перехватили мои легкие. Я ухватилась за перила кровати и опустила голову.

Словно невидимым ножом мне прямо в спину наносят удары. Хотят добраться до сердца...

– Зоя.

Вдалеке я услышала голос Себастьяна, но не смогла отозваться. Я убежала прочь из комнаты, пытаясь вырваться наружу, в мир, где нет этой боли. Не думая, я помчалась по коридору.

Как вдруг яркая и жестокая мысль озарила мое сознание. Я замерла на месте, превратившись в каменную статую.

Я должна все узнать!

Я обязана все испытать и проникнуться этой трагедией. Мне необходимо знать больше, чтобы возненавидеть сильнее и победить то чудовище, которое убило стольких людей.

Решительность вселила в меня силы, и я отказалась от побега. Я двинулась к ближайшей двери и взялась за ручку. Мягко отворившись, она показала мне просторную комнату в темно-бордовых тонах с белыми пятнами в виде постели, подушек на диване и занавесок. Я, сделав первый шаг в эту обитель, заметила колыбель. Глаза уже не смогли оторваться от детской постельки, под кружевным балдахином и таким же бельем.

Здесь должна была спать я.

Я робко вошла внутрь комнаты, и потянулась к кроватке. Она стояла рядом с родительской постелью. Очевидно, они хотели всегда быть рядом. Как и все родители. Невыносимо жаль, что не у всех это получается…

Я коснулась перил колыбели и почувствовала прикосновение кружевной ткани. Я заглянула в нее и увидела белоснежную подушечку и одеяльце.

За спиной послышались шаги. Тактичный Раблес или волнующий меня Эскалант?

Я смахнула слезы слабости и презрительной жалости к себе, услышав, как кто-то вошел в комнату.

– Зоя? – голос Себастьяна звучал напряженно.

Я не обернулась. Прикрыв глаза, я сделала глубокий вдох.

Ну-ка соберись, Рольдан!

– Малышка…

Я услышала нежный оклик Себастьяна уже ближе, и ощутила его руку на своем плече.

Ему нельзя меня касаться!

Резко обернувшись, я отступила:

– Король дал мне ключ от какого-то тайника.

Как твердо прозвучал мой голос! Завидная решительность так и сквозила в нем.

Эскалант изучал меня суженным взглядом волнующих глаз.

– Я знаю, где он. Пойдем.

Он протянул мне руку и ждал, когда в его раскрытой ладони окажутся мои пальцы.

Моя слабость – это моя любовь к тебе, Себастьян. Но в ней заключается и моя сила. Парадоксально.

Я вложила свою ладонь в его, и волна дрожи проскользнула по мне от его касания. Он заметил это или кажется, испытал нечто подобное. Себастьян развернулся и повел меня к выходу. Я шла за ним и размышляла о даре судьбы, который мне уготовила жизнь. Что было бы со мной не полюби я этого мужчину? Как бы я себя чувствовала без муки безответности? Как я жила бы без волнения и предвкушения встречи с ним? Без тех воспоминаний…

Моя любовь – это дар, который помогает жить среди драм и трагедий реальности. Это мое спасение от ночных кошмаров. Возможно, моя любовь поможет выжить или сделает гибель желанной.

Глава 22

Занавес истины

Себастьян и я остановились перед массивной двустворчатой дверью на первом этаже особняка.

– Кабинет твоего отца.

Еще одна игла пронзила мое израненное сердце. Мой отец? Для меня он был другим.

Эскалант взялся за ручку двери и открыл ее, пропуская меня вперед. Едва переступив порог, я застыла. Будто ледяной шторм накрыл меня и заморозил все вокруг. Остановилось даже время. Но лишь на миг, а после побежало вспять. День сменяла ночь, хлопья снега за окном превращались в дождь. Так проходила жизнь человека, у которого отобрали возможность стать для меня родным.

Но навсегда ли? Именно сейчас я понимала, что передо мной ответ на этот, казалось, уже давно решенный вопрос.

Я увидела их. Они были всюду. Прямоугольные, круглые, квадратные, большие и малые… Они наполняли интерьер мрачного кабинета Рамона Солера.

Мольберты.

Свет осененного дня проникал сквозь огромные окна, украшенные тяжелыми синими портьерами. Он освещал картины на полотнах – пейзажи и портреты лежали, стояли и, накренившись, подпирали друг друга.

Время вновь обратилось в сегодня, и лед хлынул невидимой водой с моих плеч. Я прошла вглубь комнаты и стала блуждать среди леса из мольбертов и полотен. Удачные мазки дышали профессионализмом и отражали талант мастера.

– Кто? – прохрипела я, поднимая глаза к подошедшему Себастьяну.

– Рамон Солер.

– Он был художником? – выдохнула я, снова глядя на рисунки.

– Тогда я был слишком мал, чтобы понять его, – вздохнул тот. – Но мой отец говорил, что творчество было его отрадой. Он рисовал для себя.

Что-то в груди дернулось. Словно одна из давно мертвых частей сердца получила живительный толчок, и снова стала жить. Кусая губы от переизбытка нахлынувших чувств, я перебирала глазами работы своего… родного отца.

– Рамон очень любил рисовать Белен, – тихо рассказывал Себастьян, двигаясь следом за мной. – Порой она ему позировала, но чаще он рисовал ее в одиночестве. Твой отец не показывал свою работу, пока не завершал ее. Он уверял, что это нарушает воссоединение творца с творением.

Я увернулась от взгляда Себастьяна, не желая показывать выступившие слезы на глазах. Они лишь мои. Не для чужого взора.