Я сказала правду - Гир Керстин

– Да, пожалуйста. – Я плюхнулась на один из плетеных стульев, расставленных вокруг старого кухонного стола. На столе лежал большой толстый пакет в голубую и розовую полоску, а на нем – два письма. Одно из них от меня.

– Хорошо, а то Чарли теперь у нас пьет чай из фенхеля, – сказал Ульрих.

– Ты бы тоже пил, если бы тебе было так плохо, как мне. – Чарли села рядом со мной. – Про то, что тошнит по утрам, все вранье. Я чувствую себя отвратительно целыми днями.

– Я тоже, – сказала я и уставилась на свое письмо. Можно было бы схватить его и съесть. Этот номер я уже однажды проделала в школе с запиской, которую Чарли подсунула мне тайком.

«Дайте-ка сюда записку, барышня, – прорычал Роте. – Ну же, быстро! Считаю до трех. Раз, два...»

До счета три я успела засунуть записку в рот. Ничего другого не оставалось, потому что в записке было написано: «Роте – пузатый садист и неофашист», что, к сожалению, было правдой.

– Ты помнишь, как я спасла тебя от Роте, Чарли? – спросила я. – Мне тогда пришлось сто раз написать: «В Германии не принято есть бумагу».

– Да уж, методы воспитания и обучения у него и правда были средневековые, – сказала Чарли. – А ведь ему тогда было, ну, самое большее, лет сорок. Стоит задуматься. Если мне не повезет, он и моего ребенка еще будет учить. О, что это? Письмо от тебя, Герри? Мне? Ты что, не могла позвонить? – Она рассмеялась.

У меня внутри все опустилось.

– Знаешь, Чарли, я на прошлой неделе очень много пила и вела себя неадекватно... Прочитаешь это письмо потом.

Но Чарли в полном восторге вытащила листок из конверта и развернула его. Она пробегала глазами строчки моего письма:

– Почему ты пишешь... Да-да, к сожалению, это так... Нет-нет, ржавчину дезинфицируй не дезинфицируй... – Она хихикнула, потом на глаза ей вдруг навернулись слезы. Это она дошла до того места, где я писала, что она лучшая из всех, кого я встречала, и что я желаю ее дочери найти такую же подругу, как она. – О, как чудесно! Ульрих, Герри написала мне любовное послание. Ах, Герри, это правда? Как это мило!

Я закусила нижнюю губу.

– Такая замечательная идея могла прийти в голову только тебе... – Тут она нахмурилась – вероятно, дошла до постскриптума. Несколько последних предложений она прочитала вслух: – «Лучше удалить себе корни зубов без обезболивания, чем слушать, как Чарли поет». Поэтому, пожалуйста, воздержись от мысли исполнить на моих похоронах «Ave Maria» или нечто подобное. Потому что я не хочу, чтобы у людей, собравшихся около моей могилы, появились веские причины посмеяться от души». Что все это значит?

Ульрих потрясенно на меня уставился:

– Герри!

– Э-э... – Я не знала, что сказать, и лишь пожимала плечами.

У Чарли был очень сердитый вид.

– Это правда, Ульрих? Ты действительно говорил такое?

– Э-э... ну да, может, когда-то и говорил – точно не помню, – кивнул Ульрих. – Но Герри...

– Но ты ведь говорил это несерьезно!

– Ну, раз уж ты так прямо меня спрашиваешь, то я говорил это с определенной долей серьезности, – сознался Ульрих. – Но ты лучше спроси, почему Герри тебе...

– Ты хочешь сказать, что я плохо пою? – перебила его Чарли. – Я ведь очень много выступаю. У меня... куча заказов. В следующие выходные, например, я опять буду петь на свадьбе. Ты хоть знаешь, сколько раз я уже пела в церкви «Ave Maria»? Не говоря уже о песнях «Я берегу всю свою любовь для тебя» и «Свеча на ветру»!Я их пела столько раз, что уже и не сосчитаешь.

– Правильно, – согласился Ульрих. – Но поэтому Герри и не...

– Ты никогда не замечала, что везде поешь только один раз? – Я уставилась в пол. – Никто два раза тебя не приглашает.

– Ну да, потому что я чаще всего пою на свадьбах, а свадьбы у нормальных людей в жизни случаются не так уж часто. То же самое касается и похорон. Ульрих, ну ты же помнишь, как я почти заполучила тот контракт на запись диска? А ведь это была солидная компания! У них записываются звезды, а они хотели пригласить меня!

– Да, – произнес Ульрих. – Но это было до того, как они услышали твое пение.

Чарли словно остолбенела.

– Мне очень жаль, – сказала я.

– Да, мне тоже! – воскликнула Чарли. – Я вот уже десять лет пытаюсь сделать карьеру в этой области. И вот, наконец, кому-то пришло в голову сообщить мне, что я совсем не умею петь! Хорошие же у меня друзья, ничего не скажешь.

– Ну, ты, конечно же, умеешь петь, – возразила я. – Только плохо.

– То есть, ты хочешь сказать, недостаточно хорошо! Мне уже тридцать, а у меня, получается, нет профессии.

– Но у тебя же, есть я, – заявил Ульрих.

– Ой, да заткнись ты! – прикрикнула на него Чарли. – Вы оба ничего не понимаете в музыке. Вы абсолютно не музыкальны.

– Но и ты тоже, – сказала я.

– А ты вообще молчи, – напустилась на меня Чарли. – Хороша подруга! И вообще, чтобы сказать мне такое, необязательно было писать письмо! Не беспокойся, на твоих похоронах я петь не буду! Только танцевать! – Она запнулась и снова посмотрела на письмо. – А что это за чушь с похоронами?.. И почему ты даришь мне свою подушку с розами?

Я снова опустила глаза.

– О боже! – прошептала Чарли.

– Я сразу же понял, как только ты сюда вошла: что-то не так, – произнес Ульрих. – У тебя был такой взгляд...

– Герри. – Чарли смотрела на меня большими глазами, ухватившись рукой за сердце. – Пожалуйста, скажи, что ты не хочешь этого делать.

– Я хотела это сделать. Ты даже не представляешь себе, как сильно.

– Пожалуйста, скажи, что ты не хочешь этого делать, – повторила Чарли, на этот раз в ее тоне послышалась угроза.

– Мне жаль. Все должно было быть совсем не так. Я все точно спланировала. Но потом горничная засосала все своим пылесосом. – Я заплакала. – А теперь все получили мои предсмертные письма, и я понятия не имею, что делать!

– Если тут кому-то и надо плакать, то мне! – закричала на меня Чарли. – Как ты могла так со мной поступить! Я ведь беременна! Ты хоть раз обо мне подумала?

– Я... но... эй, я ведь все еще жива.

– Слава богу! – завопила Чарли и чуть не задушила меня в объятиях. – Слава богу!

Понадобился целый час, чтобы рассказать Чарли и Ульриху мою трагическую историю. Причем во время рассказа Чарли семь раз вскакивала, и ее тошнило, из них пять раз, просто тошнило, а два раза стошнило в прямом смысле.

Поэтому я постаралась закруглиться как можно скорее и опустила некоторые философские аспекты катастрофы. И о нас с Оле я не стала рассказывать во всех деталях: например, не упомянула, что оба мы были более или менее голыми, – а лишь рассказала, как он, сам того не подозревая, не дал мне проглотить таблетки и в известной мере послужил причиной того, что они оказались на полу и пали жертвами пылесоса.

В то время как Ульриха больше всего заинтересовала часть истории, касающаяся Оле и Миа («так, значит, у этой рыжеволосой мегеры и правда роман?»), Чарли, несмотря на дурное самочувствие, удалось понять, что рассказ про Оле и Миа был лишь обрамлением истинной драмы, и постичь всю ее глубину.

– Значит, в эту самую минуту все твои друзья и родственники думают, что ты покончила жизнь самоубийством.

– Нет, не все. Только те, которые получили мои письма. – Я вздохнула: – А их немало.

– Твои родители?

– Хм, да.

– У тебя что, совсем крыша поехала? – завопила Чарли. – Да у них же инфаркт будет! Сейчас же им позвони и скажи, что ты жива.

Я затрясла головой.

– Этого я сделать не могу. Мама меня точно убьет.

– Но ты, же этого и хочешь, – иронично заметил Ульрих.

– Ты должна это сделать, – настаивала Чарли. – Тебе известно, я терпеть не могу твою мать, но такого она точно не заслужила. – Чарли вскочила и сунула мне в руки телефон. – Давай звони.

– Я боюсь.

– Позвони ты, – предложил Ульрих жене. – Герри в данный момент находится не совсем в здравом уме, ты что, не понимаешь? Она серьезно собиралась это сделать. Иначе она не стала бы посылать все эти письма.