Воробышек (СИ) - Ро Олли

Адский коктейль.

Я научился запирать эти чувства глубоко внутри себя и не выпускать наружу. Много лет справлялся с этим. А теперь в системе моего фаервола одна за другой появляются трещины, и мучительный огонь вновь норовит выжечь дотла искалеченную душу.

Все. СТОП.

Надо найти Еву и валить отсюда.

Один за другим осматриваю коридоры, не вдаваясь больше в воспоминания. Женевы нигде нет. Сквозь покосившиеся решетки на окне вижу тонкий белый силуэт на улице у разрушенного фонтана, который не то чтобы сейчас, а вообще никогда не работал.

Выбираюсь наружу тем же путем, каким попал внутрь. Огибаю корпус здания и вижу ее.

Тонкая, полупрозрачная, почти невесомая. Ветерок треплет выбившиеся из прически пряди, они скользят по длинной шее легким перышком, вызывая мурашки. Ева сосредоточенно что-то разглядывает в своих руках, не замечая ничего вокруг. Тонкие пальцы держат какую-то грязную коробочку. Осознание приходит еще до того, как я замечаю блеснувшую на солнце золотую звезду.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ - Где ты это взяла? – практически крикнул я, отчего девушка вздрогнула и машинально прижала находку к груди.

- Нашла, - коротко выдыхает она.

- Дай сюда! – протягиваю я руку.

- С чего бы это?

- Потому что это не твое.

- Да ну? А вот согласно Гражданскому Кодексу Российской Федерации клад, то есть зарытые в земле или сокрытые иным способом деньги или ценные предметы, собственник которых не может быть установлен либо в силу закона утратил на них право, поступает в собственность лица, которому принадлежит данный земельный участок, где клад был сокрыт, и лица, обнаружившего клад, в равных долях. Насколько я понимаю, этот приют не находится в собственности Гусей, так что, гуляй, котеночек.

- Ева, дай, пожалуйста. Это принадлежало одному близкому мне человеку.

Видя мою растерянность, девчонка слегка помялась, задержалась задумчивым взглядом на коробочке, раздумывая отдавать ее мне или нет, и, в конце концов, протянула свою находку мне в руки.

Подрагивающими пальцами я взял в руки то, что некогда принадлежало Геле, и осторожно открыл крышку.

На отсыревшей от времени и влаги красной бархатистой подложке, в выемке лежала звезда героя, местами почерневшая и грязная. Рядом с ней находилась темно-бордовая книжица, уголки которой покрылись зеленоватыми пятнами плесени.

Я вынул документ и раскрыл.

На пожелтевших страницах его значилось, что Воробьеву Евгению Александровичу присвоено звание героя Российской Федерации, ниже подпись президента, справа – тускло переливается голограмма с двуглавым орлом.

Геля спрятала свое сокровище на территории приюта, но не успела мне рассказать, где, потому что исчезла. А когда ее нашли – ни одного секрета ее маленький рот больше не выдал. Потому что мертвые не говорят.

- Где ты ее нашла?

- Под фонтаном.

- Как?

- Не знаю. Просто нашла. Ты знал этого Евгения Воробьева?

- Нет. Но я знал его дочь. Она была моим лучшим другом.

- А где она сейчас?

- Она умерла.

- Мне очень жаль…

Мы постояли еще минуту, размышляя каждый о своем. Сосны поскрипывали, ветер шелестел высокими колосками диких трав, солнце припекало. Где-то поблизости отстукивал чечетку дятел, отсчитывала нам года щедрая кукушка, жужжал над головами толстый мохнатый шмель.

Все это уже было.

Я уже стоял здесь вот также. Жарким летним днем. Я уже держал эту коробочку в своих руках, а рядом стояла такая же тощенькая девчонка со светлыми волосами.

Геля.

Мы молчали, глядя на сухой неработающий фонтан. И молчание это было красноречивее тысячи слов. Для того, чтобы понимать мысли и чувства друг друга нам надо было всего лишь соприкасаться плечами.

И не было на всем белом свете ничего более правильного, чем держать ее за руку, защищать, оберегать, поддерживать. И я любил ее всей душою. Той чистой наивной любовью, на которое только способно семилетнее сердце.

- Нам пора возвращаться, Егор, - первой нарушила тишину Женева.

- Да… Пора…

- Спасибо тебе за прогулку. Пожалуй, ты угостишь меня мороженым как-нибудь в другой раз. Едем обратно.

Она развернулась и пошла на выход. Спустя пять минут мы уже ехали в сторону дома. В машине по-прежнему царило молчание, но оно больше не давило. Напротив, умиротворяло, успокаивало, приводило в порядок расшатанные экскурсом в прошлое нервы.

Глава 26.

- Что с вами случилось? – спросил Вениамин, как только заметил шишку у меня на лбу, и тон его был таким участливым, встревоженным, заботливым, что даже я почти поверила в его беспокойство о моем здоровье. Хотя, чего б ему не беспокоиться – причинять же мне боль имеет право только хозяин.

- А где мороженое?- надула губы Виолетта.

- Мы не доехали до магазина. Небольшая авария, - сухо констатировал Егор и, сжимая в руках коробку, направился в дом.

Объяснил, называется.

- На дорогу собака выскочила, пришлось экстренно тормозить. А я просто не пристегнута была, вот и приложилась лбом о панель.

- Ты себя хорошо чувствуешь?

- Да, Вениамин, спасибо. Все в порядке. Я пойду, переоденусь, платье испачкалось.

- Хорошо. Я пока возьму лед, надо приложить к голове. Может, Ефимычу позвонить?

- Нет-нет, все нормально. Даже не болит. Просто ушиб – не более. Не стоит волноваться. Скоро вернусь.

Я поднялась наверх и собиралась зайти в комнату, но обратила внимание на приоткрытую спальню Егора. Осторожно приблизившись, заглянула внутрь. Парень задумчиво стоял у комода, верхний ящик которого был выдвинут, и внимательно рассматривал мою находку. Мысленно он витал где-то далеко, глубоко в себе. Видимо, эта вещь и в самом деле принадлежала близкому для него человеку. Невозможно не заметить грусть, печаль и сожаление, возникшие в пронзительно-синих глазах. Оказывается, Егор тоже кого-то потерял. Интересно, кто его мать и где она. Не выдержала любви Вениамина и ушла, бросив все, в том числе сына? Или умерла?

Мороз пробежался по моей коже, и впервые за все время я всерьез задумалась о природе происхождения фобии Егора. Совершенно исключено, чтобы она не была связана с кровавой страстью его отца. Такие страхи всегда в своем основании имеют психологические травмы. Может ли быть так, что мозг Егора заблокировал чересчур тяжелые воспоминания, а кровь это своего рода триггер, поэтому организм защищает сам себя, стимулируя сильно выраженный упорный навязчивый страх и сопутствующие ему панические атаки?

Обещав себе подумать над этим более подробно, незаметно удаляюсь, чтобы переодеться.

Вообще странное место – этот приют. Меня охватили очень противоречивые чувства. Во-первых, запах… Наверное, все детские дома имеют свой тонкий специфический аромат – так пахнут утраченные надежды, потерянное счастливое детство, одиночество маленького человека. Горькими дикими травами. Бушующей в ямках лебедой, пробивающейся сквозь асфальт сизой полынью, желтой пыльцой на колосках пырея, жестким грязным подорожником. А еще нагретым на солнце камнем, пустыми сосновыми шишками, черствым хлебом в кармане коротких линялых штанов и невесомой пылью, что надолго повисает в воздухе, задетая неуверенным шагом детской ножки в дырявом башмаке.

Во-вторых, это разруха… Она царит во всем. В дешевой непрочной мебели, в отваливающейся с потолка побелке, в ржавых кранах, вода из которых пахнет гнилыми трубами, в неокрашенных качелях без сидения, в маленьких жизнях обитателей этого места. Она, словно черная плесень, разрастается, захватывает, портит. Рождаясь где-то под потолком в холодных, вечно сырых, выложенных уродливой плиткой общих душевых, постепенно перебирается на стены, полы, плинтуса, въедается в застиранное серое постельное белье и, наконец, заселяет маленькие сердца. Сухой, полуразрушенный фонтан и сам словно сирота – искалечен, поломан и никому не нужен. Стоит посреди двора ярким напоминанием ущербности, неполноценности и социального неравенства. Как будто выброшенные на обочину жизни дети не достойны иметь в своем дворе живой источник искрящейся на солнце воды, шелестящей своими потоками жизнерадостные песни.