Ветер нашей свободы (СИ) - Манило Лина

Резко отключаюсь и несколько минут просто сижу, стараясь успокоить дыхание. Сердце скачет в груди, как кавалерийский скакун, но мне все равно. Давно знал, что мать таскает в дом всяких пьяниц, много раз их выкидывал за порог, но, обычно, ее друзья — мирные и тихие, мухи не обидят. Но этот телефонный звонок ни на шутку встревожил — с кем она связалась на этот раз? Зачем занимает деньги? И почему мне не сказала, что кому-то должна?

Телефон снова звонит, а я даже не хочу знать, кто это, потому что помочь мне некому сейчас, а вести пустые разговоры не намерен. Но мелодия звонка подсказывает, что это Арчи.

— Фил, у тебя все нормально? — слышу встревоженный голос в трубке. Чертов экстрасенс, ничего от него не скроешь.

— У меня все отлично, — пытаюсь говорить бодро и уверенно, но, сто процентов, Арчи обмануть не выйдет, как не пытайся.

— Слушай, Филин, прекращай морочить мне голову, — шипит друг в трубку. — Выкладывай, что стряслось? Девушка отшила?

Мне смешно от этого предположения, потому что, знай Арчи правду, то не понял бы меня. Ведь это я, по сути, отшил ее, а мой друг, не пропускающий ни одной юбки, так бы не поступил.

— Ты сильно пьяный? — спрашиваю, потому что понимаю — одному мне не справиться.

— Такое себе, — отвечает друг. — Если я тебе нужен, приеду — только скажи.

— Да, нужен, — тихо вздыхаю, потому что мне сложно просить кого-то о помощи, если дело касается моей матери. Но Арчи знает мою ситуации, ему я могу открыться. — Подъезжай к моему дому, только будь осторожен.

— Само собой, — говорит друг и вешает трубку.

Перевожу дух и включаю в наушниках музыку — только она сейчас сможет помочь. Выбираю случайный трек и завожу мотор — не знаю, что там творится дома, но нужно как можно скорее об этом узнать. Звучат первые аккорды "Lullaby" Nickelback, словно даже музыка в моем плей листе насмехается надо мной. Потому что нет в моей жизни того, кто способен вывести из темноты. Разве, что Птичка, но для этого ей придется хлебнуть моего дерьма, а потом уже вести меня к свету. Надо ли ей это? Не уверен.

Дорога стелется лентой под колесами, но сегодня нет настроения любоваться красотой окружающего ландшафта. Нужно торопиться — сердце не на месте, и я не знаю, чем все в итоге закончится.

На подъезде к дому вижу, стоящие невдалеке, два мотоцикла: один Роджера, второй Брэйна. Арчи и эта парочка стоят рядом и о чем-то переговариваются, выпуская в небо сизый дым. На душе делается немного легче — они приехали, чтобы помочь, даже не спрашивая о причине. Да я, черт возьми, счастливчик.

Наконец, подъезжаю, глушу мотор и паркуюсь рядом.

— Что там у тебя дома за херня творится? — спрашивает Брэйн, потирая щеку с прилично отросшей щетиной. Он выглядит уставшим, как будто давно страдает бессонницей. Черная бандана скрывает тату на лысине.

— Самому хочется знать, — пожимаю плечами и прикрываю глаза. Кто бы только знал, как мне не хочется заходить в этот дом, но, делать нечего, проблемы сами собой не рассасываются.

— Расскажешь, что стряслось? Чтобы мы знали, к чему готовиться, — ухмыляется Роджер, поглаживая рыжую бороду.

— Как будто есть, что объяснять, — подает голос Арчи, сплевывая на землю. — Сами же знаете, что скрывает этот дом.

— Да мы-то поняли, — говорит Роджер, выбрасывая затухший окурок в уцелевшую под слоем снега тощую траву. — Что делать будем?

— Сейчас просто войдем и раскидаем этих мерзких утырков по углам, — хрипит лысый, съежившись на сидении мотоцикла, как мокрый попугай. — Чего с ними церемониться?

— Арчи прав, — говорит Брэйн, подняв голову к небу и что-то там рассматривая. — Навалять придуркам по самые уши. Чтобы дорогу к этому дому забыли.

— Тут есть один момент, о котором еще не успел рассказать, — говорю, чтобы они поняли и не наломали сгоряча дров. — Раскидать их по углам или выкинуть в окно и сам смог бы. Мне позвонил какой-то пьяный хрен и сказал, что моя мать должна им деньги.

— Такого же раньше еще не было, — удивляется Арчи. — Да и сколько она должна? Не думаю, что из-за мелочи тебе бы звонили.

— Вот и я о том же, — говорю, сглатывая ком. Мне так все осточертело, что выть хочется. — Поэтому давайте аккуратно, мало ли, что они удумали.

— А самое важное: кто эти "они", задумчиво говорит Роджер. — Ладно, братья, не ссым.

Достаю ключи, и мы, сохраняя молчание, идем к гаражу. Это самый быстрый и надежный способ попасть в дом, оставаясь какое-то время незамеченными.

— Тише идите, — шипит Брэйн. — Грохот, как от полковых жеребцов.

— Тоже нашелся тут Мальчик с пальчик, — шепчет Арчи. — Самый здоровый, а к другим претензии предъявляет.

— Отвали, лысый, — смеется Брэйн, легко ударяя кулаком в плечо нашего юмориста.

— Тоже мне волосатый, — тихо говорит Арчи, потирая ушибленное плечо.

— Заткнулись оба! — чуть повышает голос Роджер, и спорщики, понятное дело, тут же замолкают.

Пока они спорят, открываю гараж, и музыка, гремящая в доме, оглушает.

— Ну и вкус у этих товарищей, — удивляется Роджер. — Будто в маршрутку попали.

Песни о тюремной романтике, брошенных любимыми несчастных сидельцах, об этапируемых и этапирующих — вот те мелодии, что так любят новые друзья моей матери.

Мы по возможности тихо проходим, выстроившись цепочкой, пересекаем гараж и останавливаемся у двери, ведущей в дом.

— Так, сначала просто входим, ничего не говорим и не делаем, — даю последние наставления друзьям. — А дальше уже смотрим по обстоятельствам. Все поняли?

— Ну, уж не на секретную базу вламываемся, сориентируемся, — кивает Брэйн, и я открываю дверь.

— А еще нужно музыку эту дебильную выключить, — смеется Роджер.

Я давно понял, что моя мать мало имеет общего с нормальной женщиной. Столько раз отмывал ее блевоту, выкидывал пустые бутылки, убирал последствия многочисленных гулянок, но то, что вижу сейчас не лезет ни в какие ворота.

— Однако, — говорит Арчи и присвистывает.

— Знаешь, Фил, мы, конечно, свиньи еще те, но чтобы такое себе позволять… У меня нет слов, — Роджер замолкает и треплет меня за плечо.

Слова не нужны, и так всем всё понятно — мой дом, медленно, но уверенно, превратился в приют для бомжей и отбросов общества. В первой комнате вижу перевернутый стол — по всей видимости, именно здесь и начиналось торжество хрен поймешь по какому случаю. На полу валяются объедки, кто-то наблевал на ковер. Вокруг кучки пепла, бычков, чей фильтр окантован красной помадой. Какой-то мужик лежит, пьяный до потери сознания, но продолжает поносить на чем свет стоит партию и правительство. Он безобразный в своем скотстве до такой степени, что вызывает стойкое желание пнуть его носком сапога прямо по ребрам. Но я сдерживаюсь — кем бы ни был этот несчастный, от него не исходит никакой угрозы.

— Кажется, крики из кухни доносятся, — шепотом говорит Арчи и первым устремляется на встречу тем, кто там шумит.

Лысый резко распахивает дверь, и первое время не могу понять, что тут вообще происходит — так дымно и накурено, что хоть топор вешай.

— Фил, смотри, вон она, — восклицает Роджер и указывает рукой куда-то в угол.

Я же стою, как контуженный и не могу с места сдвинуться, но замешательство длится не дольше секунды. Срываюсь с места и несусь на всех парах туда, где в углу, скрученным маленьких комочком в разорванной одежде лежит та, что дала мне жизнь — моя мать. Ничего не вижу, кроме этого жалкого, несчастного создания, что никак не могу перестать любить и жалеть, хоть она и делает все для того, чтобы убить во мне все светлые чувства к себе. Своими поступками, словами, внешним видом, наконец.

— А вы еще к хренам собачьим кто такие? — жирный мужик в белой засаленной майке и трениках поднимается со стула.

— Боров, не пыли, — подает голос другой, стоящий, облокотившись на дверной косяк, мужик лет пятидесяти с прилизанными редкими волосам, облепившими блестящую лысину. У него маленькие поросячьи глазки, которых почти не видно — так опухло и покраснело его лицо. — Это, наверное, ее сынок приехал. Ну, друганов прихватил, что тут такого? Мы же все нормальные взрослые люди, сможем договориться без кровопролития.