Убийственно хорош (СИ) - Стрельна Саша

Глава 25

В комнате горела только лампа у кровати. Сама Наташа стояла у окна, спиной к входной двери и даже не обернулась, когда я вошла.

— У него красивая задница, да и передница тоже впечатляет.

— Наташа!

— Скажи, а что ты чувствуешь, когда такое входит внутрь тебя? А? Ты говорила со мной о менструациях, о том, откуда появляются дети, как нужно предохраняться, но ни разу не поделилась со мной своими ощущениями от такого вот.

Я опустилась на стул, который стоял у входа, и обхватила себя руками за плечи. Откуда столько горечи, столько цинизма, даже злобы? Эти слова, а главное, этот тон… Что я упустила? Какие чувства, горести моей такой всегда взрослой, разумной и самостоятельной дочери не разглядела, не поняла? Потом заговорила через силу, понимая, что что-то сказать все-таки должна:

— Помнишь, в детстве тебе снились сны, в которых ты летала как птица? Свободно, легко… Можешь описать свои чувства при этом? Нет? Вот и тут так же. Как описать словами любовь?

— Так это любовь! А я-то не поняла!

— Наташа, ну зачем ты так! Я понимаю, тебе было не очень приятно увидеть нас так… Но и мы оба не в восторге от твоего вторжения, однако ж не злимся, не сердимся. Да и с чего? Дело случая. Ты мне лучше скажи, почему не сообщила о своем приезде?

— Хотела сделать сюрприз…

— Ну что ж, получилось неплохо, — я невесело хмыкнула. — У тебя все в порядке, Натка?

— Просто отлично. Иди уж. Небось, заждался… Как его хоть звать-то?

— Иван…

— Так это тот самый? Васькин воспитатель? Мама! Ну ты даешь! Столько мужиков солидных вокруг тебя, а ты выбрала!

Я поднялась со стула, чувствуя себя так, словно постарела лет на десять.

— Балда ты еще малолетняя. Заруби на своем сопливом носу — любовь не выбирает. А будешь слушать в этом деле голову, рассудок, а не сердце, никогда счастья и не понюхаешь.

— Ох-ох!

Я развернулась и пошла из комнаты прочь.

— Смотри, хоть на этот раз не забудь предохраняться!

Камень в спину. За что? Как больно. Теперь вот она захлопнула дверь и бросилась на кровать реветь. А мне что делать? Что случилось? Что это с ней? Почему? Может, что-то там, в Париже? Встретила кого-то, влюбилась, а он сволочью оказался? Петюня! Я должна позвонить! Почти бегом добралась до своей спальни и с лету впрыгнула в объятия к растерявшемуся Ивану. Как же хорошо иметь возможность поделиться с кем-то переживаниями. Пусть даже так, молча.

Потом подтянула к себе мобильник. Петюня не снимал трубку долго. Я уже отчаялась — там час ночи, может и спать, и гужбанить где-нибудь в своих богемных кругах. Наконец на том конце провода отозвались бодрым козлетончиком. По-французски. Я попыталась общаться на английском, который хоть и не был у меня совершенным, но, как показала практика, вполне понятным для заинтересованных лиц. Однако то ли лицо, с которым я общалась сейчас, не принадлежало к их числу, то ли действительно не понимало ни слова, но добиться от него толку мне не удалось.

Тогда я попыталась перейти на французский, который и вовсе был у меня немыслимым, сотканным из плотно забытой школьной программы, обрывков из «Войны и мира», «Же не па сис жур», «Шерше ля фам» и прочей белиберды, почерпнутой из кино или вообще бог знает откуда. Негодяй на том конце принялся хихикать, но все равно, видно, ничего не понял.

Наверно, я бы плюнула и положила трубку, если бы не вмешательство Ивана, который, морщась от моих ужасающих рулад, отобрал у меня трубку и внезапно заговорил на совершенном (согласитесь, такое чувствуется) французском языке. Козлетон в трубке оживился и заблеял радостно. Я возмущенно развела руками, но Иван лишь показал мне язык, продолжая при этом быстро и уже совершенно непонятно любезничать по телефону. Наконец он передал мне трубку, в которой я услышала чуть картавый тенорок Петюни.

— Шарль говорит, что у твоего друга абсолютно парижский выговор.

— Да и московский у него неплох, — сердито поглядывая на смешливо изогнувшего брови Ивана, буркнула я. — И кто у нас там Шарль?

— Мой помощник. Или ты что? Меня к нему приревновала? — Петюня захохотал, мне же было не до смеха.

— Рассказывай, что с Наткой у тебя там приключилось. Вернулась девка сама не своя. Надеюсь, твои французики…

— Мои французики тут совершенно не при чем, — с достоинством возразил Петюня и прокашлялся. — Шарль мне говорил, что это был русский — он слышал их телефонный разговор. Видно, зная, что он ни черта не понимает, перед ним не стеснялась. А еще как-то раз он видел его издалека. По его описанию был он высоким, красивым и блондинистым. Вот и все.

— Говнюк он!

— Кто, Шарль?

— Да нет! Блондин этот, черт его дери. Ну ладно. Пока.

— Пока, дорогая. Звони, если что.

Я положила трубку и призадумалась. Иван не сводил с меня глаз, и я улыбнулась ему:

— Ты никогда не говорил, что знаешь французский.

Он нахмурился, потом пожал плечами:

— А я этого и не знал, Машуня. Услышал, как этот малый трещит, и вдруг осознал, что понимаю его…

— Может, ты француз?

— Ага. Граф Монте-Кристо.

А потом вдруг:

— Кто я такой, Машка? Кто я? — и такая беспомощность, страх в голосе, что я прижалась к нему всем телом, обняла, прижала, гладя по голове, успокаивая, оберегая.

Утром я уехала очень рано — спешила на встречу с шефом. Оставляла своих с тяжелым сердцем, не представляя, как поладят при свете дня моя вышедшая на тропу войны дочь и Иван, и как себя поведет в этой ситуации Вася. Однако то, что мне предстояло обсудить с Максимом Незнающим, моим непосредственным начальником, сейчас было важнее.

В компании, естественно, не обходилось без шуточек по поводу его фамилии, но на самом деле даже самые завзятые шутники отдавали себе отчет, что имеют дело с настоящим профессионалом. Он был по природе своей демократичен, этакий выходец из эпохи гласности, всеобщего журналистского равенства и братства. Однако те, кто успел узнать его лучше, имели представление о том, каким он мог быть, когда дело, а скорее его собственные желания и амбиции требовали иного. Я принадлежала к числу посвященных и поэтому совершенно не представляла, как отреагирует Максим на мое более чем нестандартное предложение померяться силами с ФСБ.

Его пришлось ждать. Что делать? Как известно, начальство не опаздывает, а задерживается. Я долго колебалась, посвящать ли шефа только в ситуацию вокруг последнего эпизода или же во все детали моей эпопеи. Потом решила, что именно ему подставлять задницу, если что пойдет не так, и пришла к выводу, что расскажу все… Ну за некоторыми небольшими исключениями — по-прежнему было страшно говорить о неизведанном, но пугающем прошлом Ванечки. Я была убеждена, что именно там кроются ответы на все мои вопросы, но не меньшей была и вера в то, что, как только мы афишируем свои знания по этому поводу или хотя бы обозначим интерес, нам всем может прийти быстрый конец. Очень профессиональный. Одно дело воевать против двоих отдельно взятых сотрудников, и совсем другое — вступать в конфронтацию со всей махиной Федеральной службы безопасности.

Поэтому я собиралась элементарно опустить свои догадки касательно Ивана, умолчать об участии во всем этом дяди Вени, отца и, однозначно, Медведя Ивановича, ведь именно его ракета, пущенная в злосчастный вертолет Петренки, оборвала несколько жизней. Пусть бандитских, но тем не менее… Все же остальное я планировала выдать в полном объеме и с соответствующими комментариями.

Наконец Максим появился и жестом поманил меня за собой в кабинет. Явно не в духе и спешит.

— Ну что там у тебя, Мария?

Я начала от печки и довольно быстро доплясала до эпизода, который имел место в этом самом кабинете, и в котором главными фигурантами были Лелик и Болек. Тут Максим явно заинтересовался и даже перестал крутить ручку, автоматически оказавшуюся у него в руках, как только он сел за стол. Лицо его приняло выражение: «А вот отсюда, пожалуйста, поподробнее», и я послушно продолжила, соответствуясь с начальственными пожеланиями. Дослушал все так же молча.