Брачный марафон - Веденская Татьяна

– Nursery, – с придыханием сказал Лайон, показывая мне эти совершенно пустые комнатки. Я потянулась к словарю. Оказалось, что это он про детские комнаты. Надо же, с таким умилением. Радует хотя бы то, что жилищных проблем у моих детей не будет. Однако больше всего меня согрел второй этаж нашего таунхауса (потому что все-таки справедливости ради надо отметить, что это был не отдельно стоящий дом, а слепленный с длинной линией таких же трехэтажных строений сектор). Самая обжитая, самая меблированная часть дома. Большая белая (и почему только у них тут все белое) ванна выходила прямо в спальню, тридцатиметровое помещение с большими окнами, большой кроватью и большими встроенными шкафами. Зеркало на стене Лайон купил, видимо, исключительно для женщины, которую мечтал здесь поселить.

– For beauty, – махнул рукой он. Я представила, как расставлю здесь все свои баночки и кремчики. Буду каждое утро принимать душ, не ожидая, пока Ромка выпрется из ванны в своих дебильных наушниках. Буду постригать газон. Буду… Примерно на этих мечтах я ненадолго прилегла отдохнуть на двухметровую кровать. Я не хотела ничего такого, даже не стала снимать с кроватки плюшевое покрывало. Как-то так, само собой отрубилась. Видимо, биологические часы вконец обалдели от происходящего и просто криком велели мне «СПАТЬ».

Проснулась я около двух часов. Сначала я долго не могла понять 2:00 чего показывают электронные мерзавцы на тумбочке. Потом выглянула в окно и решила, что для двух дня слишком темно. Я походила по дому туда-сюда. Попила воды. Порассматривала санузлы, потрясающие своей чистотой и кондовостью. Никаких деталей на соплях. Никогда, даже через десять лет, не понадобится дергать этот унитаз за железочку, приподнимая фаянсовую крышечку, чтобы спустить воду. И через десять лет кнопка будет чинно делать это сама. Да и краны вряд ли будут требовать замены прокладок с частотой, соответствующей женским критическим дням.

– Ты где (where are you?), – послышался сверху голос Лайона. Он, в трусах и тапках высматривал меня в темноте.

– Я здесь. Вышла попить водички, – отозвалась я.

– Иди ко мне, – скомандовал Лайон. Видимо, право и возможность иметь в своем доме свою собственную женщину в свободном доступе, будила Лайоново воображение. Я пошлепала исполнять супружеский долг, а потом долго лежала в темноте, ожидая рассвета под храп моего супруга. По моим биологическим часам еще в 2:00 было утро. Спать я больше не смогла.

В таком режиме я ночевала около двух недель. По каким-то внутренним причинам зависимость от российского времени не хотела вышибаться из меня никакими средствами. Самое позднее, до чего мне удавалось дотянуть, было 6:00 по нашим электронным часам в спальне. Я и так и эдак обходила спальню стороной, но мой организм спокойно отключался и на диване в living-room, и на стуле в кухне, если уж совсем не было других вариантов.

– Мы с тобой не можем даже вместе поужинать! – злился Лайон. Я думаю, на ужин ему реально было наплевать. В конце концов, он и до меня как-то решал этот вопрос, а вот спать с бесчувственным телом, которое ничего не хочет по определению, кроме сладких снов, он задолбался.

– А что я могу? – разводила руками я. Честно говоря, жизнь в четырех стенах, пусть даже и очень красивых, и с выходом на газон, начинала казаться мне скучноватой. Если бы я могла, я спала бы круглосуточно.

– Тебе надо чем-то заниматься, – предположил Лайон.

– Да чем тут можно заниматься? Тут никто не понимает ни одного моего слова! – возмущалась я. – Даже ты говоришь со мной только по-английски!

– Но ты писала, что хорошо владеешь языком! – возмущался в ответ он. Я прикусывала язык и затыклась. Не объяснять же ему, тем более теперь, что я вовсе и не переписывалась с ним. А хорошо владел языком скорее Полянский. Эта сволочь, не могу и не желаю даже имени его произносить. Даже думать. Из-за него я теперь наслаждаюсь прогулками в парках и бездельем.

– Не так уж плохо это и звучит, – приструнила я себя. В целом, пара приятных моментов в моем пребывании тут все же была. Во-первых, теплый и влажный климат Вашингтона не требовал вооружения шерстяными рейтузами, свитерами и телогрейками. В конце января я судно чувствовала себя в легком пальтишке и шарфике на шее. Во-вторых, на лицах прохожих светились улыбки. Просто появлялось ощущение, что улыбки прилепляли к их лицам с самого рождения и не отлепляли никогда.

– Как ты?

– Я прекрасно! Великолепно! Потрясающе! – неслось со всех сторон. Хотелось верить, что в ближайшее время я зарожусь этой бациллой и тоже буду бегать в полной уверенности, что жизнь прекрасна именно у меня и именно тут. В-третьих, оказалось, что Вашингтон разбит на небольшие райончики – городки, типа наших Люберец, только лучше. Мы жили в квартале Fall-Church, что в переводе означало что-то типа Осенняя церковь. Красиво и романтично. И действительно, район был очень хорош. В его центре стояла чудная церквушка (т.е, костел, извиняюсь), которая давала некоторое одухотворенное настроение. Таунхаусы красиво очерчивали дороги, по которым неслышно скользили машины. Их было немного. Трассы и автомагистрали гудели где-то за пределами Fall-Church, а у нас были тротуары, газоны и небольшой парк.

– Кто это? – завизжала я, когда Лайон впервые повел меня в парк выгуливать. Я чувствовала себя совершенно также, как домашний пуделек, потому что как бы я не чувствовала себя в обществе Лайона, гулять без хозяина не могла. Боялась заблудиться, боялась, что меня кто-нибудь о чем-нибудь спросит, а я не пойму, боялась хулиганов… Спасибо, что он хоть поводок мне на шею не предлагал надевать.

– Это белки, – смеясь над моим испугом ответил Лайон. Я уставилась в некое жирное, нагловатое меховое существо, не слишком-то напоминающее наших белок. – Их тут много.

– Много? – поразилась я. Оказалось, что весь Вашингтон набит черными белками, выведенными в свое время в Германии. Вообще, американцы все поголовно помешаны на экологии и правах животных. Бездомная собака на улицах города была бы также удивительна, как НЛО. Любители живности натурально собирали в пакетики испражнения, чтобы не портить местный колорит. Я подумала, что в лучшем случае готова завести рыбок, которые не могут требовать от меня соблюдения их прав в силу природной молчаливости.

– В субботу мы поедем в магазин за продуктами. Подготовь список необходимого, – посоветовал мне Лайон. Я была рада любой активной перемене. К концу моей акклиматизации (которая была не в пример дольше Лайоновой московской) я насиделась дома перед англоязычным телевизором до опупения. Программы, которые крутились на голубом экране, были преимущественно новостями или тупыми сериалами. Хотя я всю жизнь и любила сериалы, их английская реинкарнация совсем меня не впечатлила. Может быть, из-за того, что я все время чувствовала, что я не дома. Не в России.

Когда я впервые засела за списки, то не очень понимала, чего именно ждет от меня Лайон. Я набросала список продуктов первой необходимости, а остальное решила докупать по необходимости. Наверное, это и был мой первый прокол, хотя в России я именно так и поступала. И здесь не видела особенных причин изменять привычки, ведь все недостающее можно было докупить в магазинчиках Fall-Church. Их было в избытке.

– Это дорогие магазины. Я специально вожу тебя в большой супермаркет по субботам, чтобы не переплачивать за ерунду, – обиженно отреагировал Лайон на мою просьбу дать денег на муку для блинчиков, которая поступила от меня во вторник.

– Но она стоит всего три доллара, – воззвала я к его разуму.

– Три доллара тут, три доллара там. Если бы я считал, как ты, я не купил бы этот дом! – уперся Лайон. В итоге я ждала субботы, чтобы достать муки. Печь блинчики мне к тому времени уже перехотелось. Откровенно говоря, не так это было страшно на самом деле. Потому что действительно по субботам Лайон покупал в Молле все, что я записывала, почти не скупясь. Почти, так как некоторые вещи он не брал, потому что это «слишком дорого». Вообще слова «это слишком дорого» Лайон начал употреблять регулярно.