Евангелие лжецов (ЛП) - Олдерман Наоми

«Хитрость, ловкость», озадаченно ответил Каиафас, «все умение и знание, данные им Богом, чтобы избежать бандитов и сохранить их груз».

Аннас закачал головой.

«Тысячи опасностей угрожают. А чтобы сделать благовоние, нам нужен не только шафран, но и другие десять специй: ладан и мирра, нард и смола фенхеля, корица и имбирь, кассия и бальзамин, выжимка ладанника и вино с Кипра. И нам нужна соль из Содома, янтарь из Иордана, каршинский щелок. Подумай, сколько повозок везут их по всему миру. И пойми, что все они нужны лишь для благовония и более не для каких других священных нужд Храма. И ты прав, что хитрость, ловкость и умения необходимы, чтобы сделать их и доставить их к нам.

Но самое важное из всего то, что ничто не сможет произойти, если в каком-то месте на пути начнется война. Если армия осадит город, то повозка с шафраном будет реквизирована. Если озлобленные побежденные солдаты будут разорять вражескую страну, то и шафран сожгут. Если людей, собирающих плоды с деревьев и срывающих цветы, виноделящих и добывающих соль, заберут в армию, их работа останется несделанной. Чтобы все совершилось вместе, самое нужное из всего — это мир».

Аннас выпрямился во весь рост. Он был исключительно высоким человеком шести футов росту. «В этом и есть вся цель Коэна Гадола. Поддерживать службу Храма. Поддерживать мир. И нет ничего важнее».

Два человека приходят к нему со своим спором. Левит Натан виновато пожимает плечами, когда приводит их, и шепчет: «Я пытался разобраться сам, но два упрямых барана настаивают, чтобы их принял Первосвященник. Если ты прикажешь их наказать плетьми, я тебя пойму».

У него на лице появляется насмешливо-печальная улыбка, когда он низко откланивается и выходит из комнаты, бормоча: «Коэн Гадол, если его решения достаточно для вас, и вам не надо небесного гласа».

Они — продавцы из внешнего двора Храма. Они оба продают белоснежных, без единого пятнышка, голубей, которых приносят в благодарственной жертве женщины после родов и сохранно выздоровев.

Продажа птиц — угодная для Храма работа. Всего три-четыре семьи занимаются этим уже несколько поколений. Они разводят птиц в голубятнях на краю города, ловят их руками — ни одна косточка не должна быть сломана до жертвоприношения — и держат их покорными, кормя специальной смесью зерен, рецепт которой тщательно охраняется каждой семьей.

И вот, сейчас. Высокий сухопарый мужчина в возрасте пятидесяти лет с коротко постриженной бородой и свободно болтающейся на голове шапочкой стоит перед ним. Рядом с ним — невысокая женщина около шестидесяти лет с загорелой кожей и тяжелой походкой. Каиафас хотел было спросить каждого из них, в чем дело, но они не дали ему возможности заговорить.

«Я же старая женщина», заявляет она. «У меня не осталось никаких сил. Место, рядом с выходом, лучше всего подходит ко мне, потому что я не могу таскать мои вещи по всему двору».

«Тьфу», отвечает мужчина, «тьфу. Я полагаю, у тебя нет четырех здоровых сыновей, которых я видел, как они тащат твои вещи и твою лавку! Я полагаю, что те четыре здоровяка не угрожали моей Йоссии дубинками, чтобы она убрала свою лавку на самый конец двора».

«Мои сыновья никогда не будут угрожать», огрызается женщина, «пока их не спровоцируют. А разве неправда, что твоя дочь Йоссия подкралась за нашу лавку и выпустила всех птиц, приготовленных» — тут она выжимает впечатляющую размерами слезу — «для святого стола Бога, чтобы навлечь позор на весь дом Израиля?»

«Если она это и сделала, то потому, что она знала: ваша семья так низко пала, что стали ловить птиц сетями! Я видел, как тащили птиц со сломанными крыльями в вашу лавку, продавали за бесценок крестьянам, которые ничего не понимали в этом. Я видел, как они пытались жертвовать их, а священники отвергали, и пристыженные они шли покупать хороших птиц у меня или у моей дочери. Это вам надо стыдиться».

«Ты разносишь эту ложь о моей семье, чтобы люди покупали у тебя по раздутым ценам! Все знают, что ты разбогател на благочестии бедных!»

«Да вы сами разбогатели, позоря священный дом Бога!» кипятится он.

«Ты же все пытаешься украсть у старой женщины, которой осталось совсем немного лет жизни!» Женщина довела себя сейчас до полуистеричного плача.

«Это ты — лгунья и воровка!» Мужчина разозлился настолько, что лицо его побелело, ноздри раздулись, а кожа на шее начала краснеть пятнами.

«Видите, как он говорит со мной? В палатах Вашего преосвященнства!»

Каиафас продолжает молчать. Он наблюдает. Он ждет. Они находятся в комнате его дома, расположенного рядом с Храмом. Сквозь полуприкрытое окно, выходящее на внутренний двор, он может видеть приносимые жертвоприношения. Как сгорают лепешки и масло. Бог прощает грех, вызывающий жертвоприношение. Мужчина и женщина остывают после нескольких яростных обвинений, и дело не доходит до рукоприкладства.

Он улыбается своей дипломатической улыбкой — это обманное лицо он надевает на себя, когда приходится иметь дело с простыми людьми и с Префектом. Он — все сочувствие, сплошное уважение. Иногда он удивляется самому себе, как его рот продолжает говорить, а лицо сохраняет сочувственное выражение, хотя внутри его сознания он думает только, для примеру, о том, как его жена наклоняется, чтобы взять созревший финик из липких пальцев Дарфона, сына Йоава.

Они через какое-то время достигают соглашения: женщина будет ставить свою лавку у входа по всем дням, кроме пятницы, когда большинство людей делают свои подношения, и оба будут предъявлять своих птиц для обследования казначеям-левитам Натана. А жертвоприношения все продолжаются.

Аннас заявляется к нему в конце дня, когда он отдыхает в своем городском доме. У него есть два дома: официальная резиденция в Храме, где он находится в течение дня по делам, и свой личный городской дом, который он сам построил, и который останется его, когда он не будет Первосвященником. Здесь он — просто человек, насколько это возможно.

Его дочери приготовили для него свежее козье молоко и хлеб с мягким белым сыром, обложенный листьями тимьяна и черными оливками с севера. Они налили холодной чистой колодезной воды в глиняный кувшин и добавили вкус сладкого лимона. Двор его дома прохладен и спокоен, когда к нему приходит Аннас.

Аннас появляется без предварительного уведомления, как он часто делает это, но его приходу всегда рады. Он все еще могучая персона, как физически, так и политически. Он широк в плечах, и руки мускулисты — когда он был Первосвященником, говорили, он мог поставить на колени раздраженного быка силой своих рук. И своей личностью, как иногда думает Каиафас. Аннас — умный человек с сильной волью.

Он стал Первосвященником, когда умер старый Царь Херод, и когда различные наследники, в основном так же названные Херодами, переругались между собой, прося у Императора куски царства. Многие говорили, что Аннас купил себе назначение взятками Префекту и его капитанам, но он оставался на должности, потому что мог заключать дела между Храмом и Префектом, между Царем и населением, между небесами, как иногда казалось, и землей. У него были шпионы — «Не шпионы», говорил он, «а друзья» — при дворах Правителей Сирии и Египта и даже, как утверждали некоторые, Рима. Сейчас он более не Первосвященник — предыдущий правитель снял его с должности, когда он решил казнить убийцу, а Рим не дает колониям привилегии наказывать своих преступников — но продолжает оставаться человеком с большим влиянием. Он дает хорошие советы, и Каиафас доброжелательно обнимает его при входе.

«Я слышал, что повздорили продавцы голубей», говорит Аннас, жуя оливку и выплевывая косточку в кусты дворика.

Каиафас пожимает плечами. «Они были готовы убить друг друга из-за мирной птицы уже пять лет».

«Я также слышал, что ты прекрасно разобрался с ними. Обе семьи считают, что получили больший выигрыш от сделки».

Каиафас улыбается, принижая свой успех.