Осень и Ветер (СИ) - Субботина Айя

И что же я делаю?

Останавливаюсь, протягиваю руку, ту самую, которой хотела влепить Ветру пощечину, и большим пальцем стираю снежинки с его ресниц. Несколько секунд паузы после наполнены грустью невысказанных слов.

Я переполнена противоречиями и нереализованными желаниями. Мне хочется сделать все то, о чем мечтала в часы наших ночных разговоров: хочется трогать его лицо ладонями, словно я слепая и кончики пальцев — мои «глаза». Хочу запомнить каждую его черту, вылепить ее из мрамора памяти и сохранить до самой смерти.

— У тебя снег на ресницах, — вместо всего этого, говорю я.

Он ничего не говорит, но наши взгляды переполнены эмоциями и в эту секунду слова совершенно лишние. Мне даже становится стыдно перед своей почти пятилетней дочерью за то, что она, словно маленькая ниточка, берет каждого из нас за руку и выразительно сжимает пальцы. Мне кажется, она понимает куда больше, чем мы. Понимает — и по-детски не боится это выразить. Я ей завидую.

— Не могу отпустить тебя прямо сейчас, Ветер, — говорю одними губами.

— Так не отпускай, Осень, — так же почти беззвучно отвечает он.

Много позже, мы, нагулявшись, с двумя тяжелыми сумками Маришкиных «прихотей» заходим в кафе и занимаем большой стол в глубине. Пять минут назад Ян написал, что ему не удалось отделаться от всей компании и они уже подходят, поэтому лучше бы уговорить официантов добавить к нашему столу еще стульев. Это довольно сложно, ведь единственная свободная зона оформлена чем-то вроде отдельной кабинки и стол окружен диванами с трех сторон. Но Ветер что-то быстро объясняет парню с именем «Энтони» на бейджике и нам доставляют еще несколько мягких стульев.

Шумная компания буквально выбивает меня из колеи, и я безумно рада, что мы с Ветром заняли место в торце. Там по крайней мере ни меня, ни его никто не жмет плечами. И пока на столе появляются новые и новые тарелки с заказами, пока нам приносят коктейли, пока Вероника, сидящая напротив, бросает в меня многозначительные злые взгляды, я ощущаю на своих пальцах под столом руку Ветра. Так хочется повернуться, посмотреть на него, но страх быть пойманной на очевидных чувствах не дает сделать даже лишний вздох. Я чуть-чуть раскрываю ладонь — и мы переплетаем наши пальцы, крепко, до боли сжимаем их в замок.

Мы — словно два вора, которые притворяются своими на чужом празднике жизни.

Когда-нибудь я отпущу этого мужчину — моего мужчину — но не сегодня.

Сегодня я готова соврать всему миру ради украденного тепла его ладони.

И эта невинная нежность — самое греховное, что я делала в жизни.

Кто-то из друзей Яна произносит тост и мне кажется, что всем за столом понятна наша тайна игра, ведь мы с Ветром берем бокалы с коктейлями в левую и правую руку. И я растворяюсь во вкусе клубничного алкогольного сиропа, когда Переменчивый ветер поглаживает мою кожу большим пальцем.

Что такое механический секс в сравнении с этим обнаженным обещанием снова и снова разрушать все мои аргументы «против»?

Я чувствую, что падаю с самой большой вершины своей жизни: лечу головой вниз, без страховки, без баллона. Но мне не хочется спасаться. Падение будет безжалостным, но это сучиться позже, а пока… Пока я, под предлогом отлучиться в дамскую комнату, выхожу на задний двор: пальто осталось в зале и холодный ночной воздух обжигает кожу даже сквозь рубашку. Ветер вышел курить минуту назад, и я крадусь к нему, ощущая себя неверной женой.

— Ну наконец-то, — выдыхает он, когда мы натыкаемся друг на друга в уютной темноте за пределами желтого пятна фонарного света.

— Ты меня убиваешь, Ветер, — шепчу я, пока его ледяные ладони обнимают мое лицо.

— Скажи это, Осень, — почти рычит он, поглощая взглядом мои губы.

— Иди ты к черту, Ветер!

Он зло улыбается — и набрасывается на мой рот, как будто я — источник его жизни и сладкого забвения.

Мы целуемся жадно, как два безумца.

Его губы такие жесткие, что почти причиняют боль, но я пью ее с наслаждением наркоманки. Обхватываю за шею, льну всем телом. Ветер настойчиво открывает мой рот собственническим поцелуем и сплетает наши языки в безумном танце двух одиночеств. Убивает и воскрешает меня снова и снова, подчиняет, сажает, словно рабыню, на невидимую и неразрывную цепь.

Мы целуемся впервые, но я изголодалась по нему невыносимо сильно.

— Это ты меня убиваешь, Осень, — говорит он, когда мы на миг отрываемся друг от друга, задыхаясь от нехватки воздуха.

— Ты просто падаешь вместе со мной, Ветер, — бесхитростно отвечаю я, ловя губами облачко пара из его рта. В эту секунду я не хочу думать о последствиях необдуманной откровенности. — Там, внизу, от нас не останется совсем ничего.

— Тогда до встречи в следующей жизни, детка. Уверен, мы делали это миллионы раз.

Я смеюсь, как ненормальная, до краев наполненная нашим одним на двоих израненным счастьем.

Мы знаем, что пора возвращаться в зал, но не можем отказать себе в последних мгновениях близости. Никто из нас не рискует заговорить об этом перовым, но этот поцелуй меняет абсолютно все. Он делит наши жизни на то, что было и то, что может быть. Может, при условии, что мы договоримся каждый со своими демонами. И все же, сейчас лишком рано трогать эту тему. «Нас» еще не существует, даже если кажется, что мы пересекли черту невозврата, и сделать откат к точке восстановления уже не получится.

— Ты понравился Веронике, — зачем-то говорю я, когда Наиль притягивает меня к своей груди, обнимая как будто сразу всю.

— Похуй на нее, — не выбирает выражения Ветер, и мне, женщине, которая терпеть не может мат, хочется улыбаться. Это так знакомо, это из той жизни, где мы были друг для друга невидимыми собеседниками.

— Она сказала, что ты…

Наиль не дает мне закончить: прижимается губами к волосам на макушке, выдыхает с толикой грусти.

— Правда хочешь говорить об этом сейчас? — спрашивает с нескрываемой надеждой на мое «нет».

— Не хочу, — принимаю его молчаливую просьбу не форсировать некоторые темы раньше времени.

Хочу сказать, что не могу оторваться от него, но понимаю — мы уже и так исчерпали лимит терпения Судьбы. Кроме того, вот-вот должно истечь время, которое Маришка проводит в игровой комнате, и я как раз собиралась уйти домой под этим предлогом.

Я не хочу ничего планировать, не хочу навешивать на нашу тонкую, как паутинка, связь груз проблем и сложностей, которые совсем скоро начнут бомбить со всех сторон. Пусть пока будет вот так: осторожно, бережно и скрыто от посторонних глаз.

— Еще четыре дня, — произносит Наиль и послушно размыкает руки, когда я выскальзываю на свободу.

«Так ужасно много», — мысленно отвечаю я, прекрасно понимая, что он имеет в виду.

Я, Ветер, Ян и Вероника. И две армии наших персональных, вскормленных на горечи прошлого тараканов.

— Когда вернемся… — начинаю я, запинаясь, вдруг понимая, что понятия не имею, чем закончить фразу. Что будет, когда мы вернемся в нашу сырую столичную осень? И самое главное — кем мы туда вернемся?

— Когда вернемся, Осень, я хочу тебя в своей квартире.

— Только если пообещаешь сыграть, — шепчу я, приподнимаясь, чтобы поцеловать его.

Оторваться так безумно сложно. Мы снова растворяемся друг в друге. Я чувствую себя куколкой вуду, которую Ветер подчиняет шпильками своего взгляда, иглами откровенных поцелуев. Не хочу сейчас думать, в чем причина моей патологической привязанности, потому что пока я совершенно не готова бежать марафон по полосе препятствий, копаться в себе и вскрывать старые раны.

Лучше по шагу за раз.

Глава двадцать третья: Ветер

Я ненавижу эти четыре дня, как бы абсурдно не звучала эта фраза. Как можно ненавидеть пятницу и субботу? А до них — среду и четверг? Запросто, если в каждый из четырех дней один и тот же сюжет повторяется почти с шаблонной точностью. Даже начинаю ощущать себя лабораторным грызуном, которого сунули в колесико и забыли менять картинки перед глазами. Время не стоит на месте, и я вместе с ним, но куда бы я ни шел и что бы ни делал, все время перед моими глазами одна и та же сцена: Осень и Ян возле нее. Почему мне кажется, что раньше он хоть изредка оставлял ее одну?