Зимнее чудо для босса (СИ) - Гауф Юлия

Сначала нежный, ласкающий. Пробующий меня на вкус. А затем дурманящий и голодный, очень глубокий и личный. Поцелуй, от которого подгибаются колени, и тело становится ватным. Поцелуй, после которого женщину нужно поднять на руки, и нести в спальню, а затем делать с ней что угодно. Сейчас я именно на это и согласна – на все, что Никита захочет. На все, что он предложит, что потребует.

Я целовала в ответ, не уступая Никите в напоре, и услышала, как вдали начали раздаваться громыхающий выстрелы от фейерверков. Позади раздались голоса – семья Никиты вышла из-за стола, чтобы посмотреть на салют, а мы не могли оторваться друг от друга. Целовались, дышали одним воздухом, и снова сближались.

Я нашла в себе силы отстраниться от Никиты, и даже выскользнула из кольца его рук.

— Лиза любит фейерверки, – срывающимся голосом пояснила я. — У поднимаю ее обычно, чтобы она лучше видела небо. Я к ней.

Я успела сделать два шага к Борису Ефимовичу, державшему мою малышку за руку.

— Надь, я сам малышку подниму, – услышала я веселый, чуть хриплый после поцелуя голос Никиты, а заем он вскрикнул: — Какого черта ты творишь, идиотка?

Я растерялась, обернулась, и мельком успела увидеть лицо Лиды, стоящей неподалеку. А затем меня буквально снесло ударом, пахнущим порохом, и впечатало в стену дома.

Я успела услышать лишь лепет:

— Я нечаянно, я в небо хотела запустить. Видимо, паленую продали или просроченную… ой, она горит…

— … Надя… черт, я убью эту тварь, – ругался Никита.

По животу больно хлопали, сыпали на меня снег, голова кружилась, и я отключилась, так и не осознав, что произошло и почему мне так больно.

ГЛАВА 18

Лиза!

Именно мысль о дочери заставила меня открыть глаза. Я на руках у Никиты, на лицо падают редкие снежинки. Пахнет хвоей, порохом и гарью. Что-то случилось. Что-то плохое, неправильное. Я упала, голова болит, как и шея, на нее давит рука Никиты, и мне больно.

А вот живот онемел. От страха, или…?

— Что случилось? – прошептала я.

Никита ногой открыл дверь, внес меня, лицо сосредоточенное, губы сжаты в тонкую линию. Не слышит меня. — Никита, – повысила я голос, и поморщилась от боли в голове, — что случилось?

— Надя, – он выдохнул, опустил меня на кушетку, а сам сел на полу, придвинулся ко мне, почти навис. — Отец скорую вызывает, платников. Скоро будут.

Скорая.

Я ударилась, а до этого… я обернулась к Лиде. Она что-то сделала? Надо спросить, но сначала Лиза.

— Где Лиза? Нужно успокоить ее, – я чуть приподнялась, но Никита придавил меня ладонью, заставив лежать.

— Они в гостевом доме, Лиза не успела ничего понять. Мать ее увела. Кудряшка только искры увидела, не волнуйся о ней. Отец тоже с ними. Мама… она Лизу не обидит, не волнуйся, – Никита гневно раздул ноздри. — Лиду отец в машину утащил и заблокировал.

Я опустила глаза на живот – туда, где сейчас руки Никиты. Они… трясутся? Да, подрагивают. А моя одежда в дырах на животе, он расстегнул испорченное, промокшее и пригоревшее пальто, и выдохнул.

— Крови нет. Надя, как ты? Не молчи, пожалуйста.

— Голова побаливает. Что случилось?

— Лида в тебя фейерверком выстрелила. В живот. Ты загорелась, отлетела. Черт, – он сжал ладони в кулаки, отвел от меня глаза. — Скоро скорая приедет. Скажи, что мне сейчас сделать? Компресс, таблетки? Я вообще не разбираюсь в этом. Я…

— Никит, я в порядке, – протянула к нему руку, и шею снова прострелило болью – неслабо меня приложило. — Скорая приедет, посмотрят меня. И… фейерверком? – я на секунду зажмурилась в ужасе, представив, что Лида выстрелила бы в лицо, или в руку. — Хорошо, что я в слоях одежды была, да? – улыбнулась ему слабо.

Какая-то реакция у меня ненормальная, заторможенная. Чувствую, будто время замедлилось, а вместе с ним и я сама. Но главное, что Лиза не испугалась, не поняла, и сейчас в безопасности. И Лида… заперта, так Никита сказал вроде?

— Вызвал, – крикнул Борис Ефимович. — Обещали через пятнадцать минут приехать, пункт скорой в Михайловке. В поселке есть фельдшер, но он напраздновался, и лежит лицом в оливье. Как Надюша?

— В порядке, – откликнулась я, стараясь быть бодрой.

Никита помрачнел еще сильнее. Вроде и расслабился и разозлился одновременно – не понимаю, как у него совмещаются такие разные эмоции одновременно.

— Бать, иди пожалуйста к Лизе. Ты ладишь с малышкой, маму она совсем не знает. Я с Надей останусь.

— Лизу сюда привести?

— Нет, – ответили мы с Никитой одновременно.

Борис Ефимович вышел через минуту, я даже не увидела его, он за моей спиной, у двери стоял.

— Надь, честно, как ты?

— Не очень. Не понимаю пока, но рада, что жива, – ответила я честно.

Вроде болит только голова и шея, живот я вообще не чувствую, но Никита сказал, что крови нет. Одежда защитила. Все остальное тело как ватное, ноет, суставы несильно выкручивает, и энергии почти нет.

А еще… еще я горела. Боже мой, Лида меня подожгла. Меня – живого человека, фейерверком в меня выстрелила, я вспомнила. Говорила что-то про «нечаянно», но так ли это?

Нет, не так. Я знаю это, как знает и Никита, иначе бы не запер ее.

Она в меня стреляла. И фейерверком лишь по случайности. Было бы в ее руках оружие, думаю, она бы его пустила в ход.

— Никит, это нельзя оставлять без внимания. Я… я не такая уж и милая, если честно, и подобное спустить не могу. Нужна полиция. Понимаешь, у меня ведь ребенок. А если Лида в меня решит кислотой брызнуть? Если купит пистолет? Если пострадаю я, или еще хуже, пострадает Лиза? – я вздохнула, и выпалила: — Нужна полиция. Я заявлю на нее, и пусть твоя мама меня за это хоть проклянет.

— Вызовем, я согласен. Даже хотел начать уговаривать тебя, если воспротивишься, – усмехнулся он невесело, достал телефон, и на пять минут выпал из моей реальности, разговаривая с полицией.

Чувствительность начала возвращаться. Живот по-прежнему онемевший, но боль простреливает. Сначала ничего, почти терпимо, а затем будто вязальную спицу резко втыкают. Так остро, что слезы выступают и я еле стоны сдерживаю. Потом затишье, а затем снова, еще сильнее. И печет… вернее, нет, не печет, а словно наждачной бумагой кожу натирает.

Я не выдержала, и сжала ладонь Никиты, чтобы справиться с ощущениями. Но ничего, скорая приедет, и подлатают меня. В конце концов, кода рожала – больнее было, и ничего, выдержала. Сейчас я в сознании, не кричу от боли, а после выстрела зарядом пороха я еще легко отделалась. Лежу вот на кушетке, Никита за руку держит.

— Надь, сейчас это не ко времени, но прости меня. Это я довел до подобного. Не мать, ни кто-то иной, это я. Даже сегодня я, когда поговорил с матерью и Лидой, как обычно расслабился, и решил что все в прошлом. Дебил, – выплюнул он. — Сколько раз обещал тебя защищать, столько же раз и облажался. И все за один день. Все, Надь, больше этого не повторится. На все пойду, но больше не допущу, чтобы тебя обижали или подвергали опасности. К дьяволу вежливость. На Лиду пишем заяву, я – свидетель. Мать пусть перед тобой извинится, и пока не признает, что ее любимая Лида – чокнутая маньячка, мы с ней отношения поддерживать не будем. Прости за такой Новый Год, – Никита прижался губами к моему лбу, я думала голова снова заболит, но от его легкого поцелуя стало легче. — А если Лиду не закроют, я сам ее прикончу.

От компресса и лекарств я отказалась – не знаю, повредит это или поможет. Мы с Никитой так и остались: я на диване, он на полу, его лицо рядом с моим. Ждем скорую и полицию, он целует меня – в щеки, в лоб, в губы. Приподнимает мою ладонь, и перецеловывает не самые чистые после падения пальцы. Мне и хорошо и плохо.

А еще я впервые чувствую себя эгоисткой. Ладно Лида, но я даже не подумала отговаривать Никиту от ссоры с Ольгой Андреевной. Она ведь так и не пришла, хотя с Лизой сейчас Борис Ефимович. Не вошла в дом, чтобы постараться мне помочь, прячется.