Спорим, тебе понравится? (СИ) - Коэн Даша

Сердце пропускает удар. Нервы с визгом рвутся. Я ошарашенно замираю и теряю связь с последними жизненными ориентирами от шока.

От удара по голове очки слетают в неизвестном направлении. Взвизгиваю, но тут же прикусываю губу, стараясь игнорировать поучительный тон Марты:

— Ну вот кто тебе виноват, Туша? Я же русским языком сказала тебе — ходить в моём шедевре целый день. А ты что сделала? Домой усвистела? Ну теперь не плачь и не обижайся — всё по-честному.

— Но это классная приказала, — выдавливаю я из себя сомнительные аргументы.

— Плевала я на Виталину! — буквально выплюнула Максимовская. — Сказала ходить, значит — ходить!

— Боже, да что же вам надо от меня? — кричу, пока за моей спиной Регина снова с силой дёргает меня за волосы и на максимум заставляет откинуть голову назад.

Шею ломит. Тело крупно трясёт от холода и переживаемого мной стресса. Я одной ногой вляпалась в блаженное состояние аффекта, но второй ещё цепляюсь за беспощадную действительность, что когтистой стальной лапой удерживает меня рядом за шею, щербато улыбаясь мне прямо в лицо.

Стерва!

— Послушания, Крыса! — орёт Стефания так громко, что я на секунду глохну и растерянно веду глазами по улыбающимся, радостным лицам.

— Пожалуйста, — всё-таки плачу, не в силах преодолеть обиду и страх, — отпустите меня.

— Как отпустить, Туша? Этого не будет... никогда! Пока ты окончательно не сломаешься, — монотонно, голосом бездушного робота, выговаривает мне Марта.

— Нет, — бормочу я сама себе и закрываю ладошками глаза, впадая в тихую, но сокрушительную истерику.

— Да, моя уродливая жиробасинка. Да. Осталось только решить, что же отрезать тебе на этот раз. Так-так-так... что же это будет?

— Можно язык, — предлагает кто-то, пока меня размазывает ужас происходящего.

— Или ухо.

— А давайте вырежем на её животе слово «крыса».

— О, давайте! Реально!

— Вау, а это идея!

— А, может, мясо оставим на потом, — ржёт Регина, — а пока начнём с чего-то более лайтового?

— Х-м-м, а ничего так звучит. Интригующе. И до конца года будет нам развлечение, да девочки? — толпа одобряюще гудит. — Ну что, Истомина, — тянет Марта, разглядывая свой идеальный ярко-алый маникюр и облизывая такого же цвета губы, — выбор за тобой. Прогуляешься по гимназии в чём мать родила, сверкнёшь мохнатой подружкой или можешь сама искупить свою вину, м-м?

— Чем? — задыхаюсь я, слыша, как еле-еле трепыхается за рёбрами перепуганное сердце.

— Режь свои пакли, дура, — тычет мне в руку ножницами Стефания, и я машинально их принимаю.

— Режь, иначе мы сделаем это за тебя. А затем примемся и за всё остальное, — добивает меня Регина.

Последний раз обвожу глазами равнодушные лица. Последний раз сглатываю соль от слёз на своём языке, а затем киваю, наконец-то понимая, что есть такое эта сраная, совершенно несправедливая жизнь.

В ней нет доброго Дедушки Мороза.

В ней нет Чёрного плаща, который спешит на помощь.

И Супермена в ней тоже нет. И даже на просто хороших, справедливых взрослых, которые могли бы прийти мне на выручку, я рассчитывать не могу.

Никого нет. И я совершенно одна стою с тусклым фонарём посреди до икоты пугающей бесконечности, залитой, леденящим душу, туманом.

А затем оттягиваю длинную косу, прикладываю к ней острые лезвия и обречённо сглатываю, понимая, что у меня никогда не было другого пути, кроме как оказаться в этой точке невозврата.

В этой западне...

Вероника

— Не выходит, — скользят и буксуют ножницы по толстой косе.

— Давай, чтобы вышло, а иначе мы тебя тут так размотаем, что мать родная не узнает.

Регина грубо дёргает за резинку, распуская влажные, длинные пряди по моим плечам и я, ледяными пальцами принимаюсь щёлкать лезвиями, отрезая волосы и рыдая, наблюдая, как тёмные локоны исчезают в водостоке.

Щёлк. Щёлк. Щёлк.

— Короче режь, — рычит Марта, и я делаю так, как она велит.

Молча. Мысленно врезая себе отрезвляющую пощёчину и обещая, что однажды они всё, так или иначе, будут на моём месте. Придёт время, и каждая из этого обезумевшего стада гиен переживёт такой же кошмар наяву, что и я. А затем потеряет частичку себя, перемолотая в жерновах насмешницы-судьбы.

— Вам не стыдно? — отбиваю заунывное стаккато зубами и продолжаю орудовать ножницами.

— Нет, — тянут все хором и злобно улюлюкают. И только одна Марта, словно серый кардинал, отошла в сторону, облокотившись спиной на стену, и неживым взглядом уставилась на мои руки, что без перерыва делали свою грязную работу.

— Довольны? — последняя прядь скрылась в водостоке, и я выронила из рук ножницы, понуро опустив голову и замечая, что Максимовская поспешно покинула помещение.

— Пока — да, — рявкнула Андриянова и последовала за своей предводительницей.

— Но запомни, Крыса, шаг влево, шаг вправо — расстрел, — угрожающим шёпотом прилетело мне в ухо от Тимченко.

— Это не конец, Туша, — орал кто-то.

— Это только начало...

Смех. Довольное повизгивание. Одна девочка даже принялась аплодировать всему этому сюру.

Но вот последняя пара дорогих туфель затихла, гордо вышагивая по каменным коридорам. И я наконец-то осталась одна.

А затем рухнула с колен на пол душевой, свернулась в позу эмбриона и тихо заплакала, переходя от обиды на жалобный скулёж. Всё так же под ледяными каплями, желая только одного — заболеть воспалением лёгких и сдохнуть, навсегда ставя точку в этой грустной истории жизни под названием «Неудачница Вероника Истомина».

Вот только когда истерика перетекла в фазу сиплых хрипов, капли воды над моей головой неожиданно оборвали свой бесконечный бег, а влажную комнату душевой разорвал громкий, пропитанный лютой злобой трёхэтажный мат.

А затем меня, словно пушинку подхватили сильные мужские руки, прижимая к горячему телу, пахнувшему таким знакомым мне горьким апельсином, бергамотом и деревом. Всего несколько секунд и вот я уже сижу на лавке в раздевалке, укутанная в огромное полотенце.

С трудом поднимаю голову и различию лицо Басова. А он поспешно делает шаг назад, словно мог бы обжечься об меня или испачкаться, а затем в немом изумлении прикрывает рот ладонью. Парень смотрит на меня каким-то странным, неизвестным мне прежде взглядом, словно в нём буквально на одну несчастную короткую секунду вспыхнула искра и с шипением погасла. Такая яркая, но в то же время такая неуловимая. Это был совсем другой взгляд, полный боли, скорби и точно такого же всепоглощающего ужаса, что жил и во мне. Однако Ярослав тут же изменился и потянулся ко мне, прижав к груди, и принялся укачивать, словно маленького ребёнка. Укутал в свои объятия. И заставил усомниться, что я на самом деле видела то, что он показал только мне.

Наверное, мне всё же померещилось и не было в его глазах ничего такого, отчего мир мог бы раздробиться на части и превратиться в пепел.

Или мог?

Не знаю. Но парень стискивал меня так сильно и в то же время так трепетно, заставляя снова скатываться в слёзы. На этот раз надрывные и надсадные, говорящие о том, что я сдалась.

Всё!

Спектакль окончен!

— Истома, девочка моя. Ну как же так? — его горячие ладони были повсюду.

— Пя-пятая, да? — заикаясь шептала я, вглядываясь в его прекрасные глаза.

— Что? — недоумённо замер он.

— Это... о-она и е-есть? П-пятая к-к-космическая, Ярослав?

Моргает. Хмурится. Кривится, но спустя бесконечно тягучие мгновения всё-таки качает головой и так мастерски делает вид, что не понимает, о чём именно я толкую. И я всего лишь на мгновение теряюсь и отметаю от себя ужасающие подозрения.

Но они опять возвращаются. С новой силой.

— М-макси ждёт д-дальнейших ук-казаний, Бас, — стараюсь спародировать протяжные, насмешливые нотки Аммо и у меня получается, так как парень тут же бледнеет и меняется в лице, а потом кивает и снова так крепко прижимает меня к себе, что на секунду я забываю, как дышать. А он тем временем начинает шептать мне на ухо слишком красивую сказку.