чтобы выяснить, чем все закончится.
Он отпускает мою руку и уходит к кровати, усаживаясь на нее. Мое сердце повсюду
выбрасывает горючее; в моих жилах какие– то экстремальные гонки.
– Я получил сегодня свою авторскую копию. И тоже хочу, чтобы ты прочитал мою книгу,
– говорит он, ковыряя заусенец. – Но переживаю, что ты посчитаешь ее ужасной.
– А я переживаю, что посчитаю ее удивительной и стану еще больше одержим тобой, чем
сейчас
Слава Богу, он смеется, на что я и рассчитывал.
– Я нервничаю.
– Из– за выхода книги?
Он кивает.
– Ты уже пишешь вторую?
Еще один кивок.
– Контракт на три книги. И мне, правда, нравится это. Такое ощущение, что именно этим я
и должен заниматься, – он поднимает глаза на меня, и свет, исходящий от окна, выхватывает его
взгляд таким образом, что тот кажется чуть ли не божественным. – После той прогулки, – говорит
он, а затем кивает мне для подтверждения, как будто я каким– то образом не пойму на что он
ссылается. – Я пришел домой и…
Дрочил?
– Сходил с ума?
Он смеется.
– Нет. Я молился.
– Похоже на «сходил с ума».
Себастиан качает головой.
– Нет. Молитва успокаивает, – он вглядывается в мою стену, где у меня висит фотография
в рамке моста «Золотые Ворота», которую сделал папа за несколько лет до нашего переезда. – Я
не испытывал чувства вины из– за этого, – теперь он говорит тише. – Что было неожиданно.
Я не осознавал, как сильно нуждался в этих его словах, пока он не произнес их. Я ощущаю
себя надувным матрасом в бассейне, лениво раскачивающимся на солнце.
– Вина – это своего рода знак, что я делаю что– то неправильно, – говорит он. – И когда я
почувствовал умиротворение, я понял, что Господь одобряет то, что я делаю.
Я открываю рот для ответа, но оказывается, что понятия не имею, что сказать на это.
– Иногда я задаюсь вопросом – Бог или церковь так решительно настроены против всего
этого.
– Мое мнение? – произношу осторожно. – Бог, достойный твоей вечной любви, не станет
осуждать за то, кого ты любишь, пока ты находишься здесь.
Он кивает на это несколько секунд и затем, наконец– то, застенчиво улыбается мне.
– Ты подойдешь сюда? – спрашивает он, и я впервые вижу, как он неуверенно улыбается.
Я с легкостью опускаюсь рядом с ним на кровать, и не только чувствую, как меня трясет,
но и вижу это. Зажимаю свои ладони между колен, чтобы удержать их от хлопанья по матрасу.
Во мне около 190 см роста. А в нем, наверное, 180, но прямо сейчас исходящее от него
спокойствие, кажется, будто нависает надо мной, как тень от большой ивы. Он крутится,
укладывая свой правый кулак на мое бедро, а его левая рука поднимается к моей груди, нажимая
мягко, пока я не осознаю, что он хочет, чтобы я лег на спину. Растеряв весь сознательный
контроль над мышцами, я по сути заваливаюсь на матрас, а он нависает надо мной, глядя сверху–
вниз.
Он подстригся сегодня утром, понимаю я. По бокам снова коротко выбрито, а на макушке
– мягко и небрежно. Его прыгающий взгляд «озер– на– солнце» смотрит на меня, и я одержим
жаром и нуждой чувствовать, и чувствовать и снова чувствовать его.
– Спасибо, что пришел вчера на ужин, – говорит он, и его взгляд совершает полный круг
по моему лицу. От моего лба, вниз к щекам, зависнув рядом с моими губами.
Его взгляд порхает вниз, чтобы проследить, как я сглатываю перед ответом.
– У тебя милая семья.
– Да.
– Они, наверное, решили, что я сумасшедший?
Он ухмыляется.
– Только чуть– чуть.
– Ты подстригся.
Его взгляд становится расфокусированным, остановившись на моих губах.
– Ага.
Я прикусываю губу от желания зарычать из– за того, как он смотрит на меня.
– Мне нравится. Очень.
– Да? Хорошо.
Боже, хватит болтовни. Я притягиваю его к себе, моя ладонь на тыльной стороне его шеи,
и он сразу же опускается, губами к моим, частично вжимая своим весом, дыхание покидает его
губы потоками облегчения. Все начинается такими медленными, неторопливыми, спокойными
поцелуями. Первый – через застенчивые улыбки, а затем с уверенностью, что так – нам – хорошо,
что даже больно.
И все набирает обороты, как будто самолет при взлете, и нас заражает одновременно
каким– то диким и сильным отчаянием. Не хочу думать, что мы настолько голодны этим, потому
что это бомба замедленного действия. Я не хочу опережать игру в шахматы на слишком много
ходов вперед. Вместо этого, я считаю, что мы так голодны, потому что испытываем что– то
глубокое. Что– то похожее на любовь.
Его грудь устраивается на моей, а его ладони – в моих волосах, и он издает такие
небольшие, но глубокие звуки, которые медленно развязывают меня, пока в моей голове не
начинает повторяться только одно слово – да.
Все ощущается – да.
Его губы – да, и руки – да, и на мне, поверх меня сейчас, он двигается и да, да, да.
Я провожу своими руками вниз по его спине, под его рубашку к теплой коже его тела. Да.
Нет времени оценить, что я ответил на свой собственный вопрос о храмовом белье, потому что
потом его рубашка слетает, да, и моя тоже – кожа к коже.
Д
А
И я никогда не был таким образом снизу, никогда не обхватывал своими ногами чьи– то
бедра, никогда не испытывал такого рода трения и фрикций, и он говорит, что думает обо мне
каждую секунду
да
и говорит, что никогда не испытывал подобного, ему нравится посасывать мою нижнюю
губу, он хочет поставить время на паузу, чтобы мы смогли целоваться вечно
да
а я говорю ему честно, что никогда мне не было так хорошо, как сейчас, и он смеется в мой
рот снова, потому что я уверен, это очевидно по тому, как я втянулся. Я – монстр под ним, с
выгибающимися бедрами и руками, как у осьминога повсюду одновременно. Не думаю, что что–
то за всю жизнь было настолько потрясающим.
– Я хочу узнать о тебе все, – говорит он, теперь безумно, его губы двигаются по моей
челюсти, щетина царапает мою шею.
– Я расскажу тебе все.
– Ты мой парень? – спрашивает он, а затем втягивает мою нижнюю губу перед тем, как
рассмеяться над собой, и разве это не самое удивительное, что кто– то говорил мне за всю мою
жизнь?
– Эм, да.
Парень. Да.
– Даже не смотря на то, что я теперь твой парень, я не стану никому об этом рассказывать,
– шепчу я.
– Я знаю.
Его ладонь движется по мне, между нами – боже мой – и по моим спортивным штанам, что
кажется таким невинными и развратным одновременно. Но развратное смывается, когда я
поднимаю на него взгляд и осознаю, что он рассматривает мое лицо с благоговейным страхом.
И я понимаю. Я тоже никогда не делал этого.
Как в тумане, я тоже тянусь вниз. Его глаза закатываются, а потом закрываются.
Это кажется не реальным. Как такое вообще может быть реальным?
Он двигается вперед раз, и еще раз, и это самое потрясающее, что я когда– либо делал…
И даже не слышу шагов или открывания двери, перед тем как слышу смущенное папино
«Ой!» и как захлопывается дверь.
Себастиан спрыгивает с меня, поворачиваясь лицом к стене, его руки прижаты к лицу. В
звенящей тишине, я не совсем понимаю, что произошло.
То есть, понимаю, что произошло, но это было так быстро, что на несколько ударов сердца
мне кажется, что я могу притвориться, будто у нас с ним была общая галлюцинация.
Это очень плохо на многих уровнях. Никаких больше спектаклей с «Мы просто друзья!»
со взрослыми внизу. Теперь мы вовлечены в это, и я получу разнос за это от одного или обоих
своих родителей.
Но без капли сомнения, это намного унизительней для Себастиана.
