Генеральская дочь. Зареченские (СИ) - Соболева Мелания

— Эй! Ты куда?

— Меня отстранили на неделю, — бросил я, не замедляя шага.

— Чего?! — он шагнул вперед, загородив путь. — С чего это вдруг?

Я остановился. Взгляд бросил короткий, как пощечину. Он увидел мою челюсть, как я ее сжал, и зрачки у него расширились, понял, что не стоит дразнить.

— Доигрался со своей генеральской подружкой?

— Демин, отвали.

— Та я добра тебе желаю…

Да. Добра. Все вы добра мне желаете. С самого детства я, как собака, бегаю, чтобы быть нужным, полезным, рядом, верным. А меня все равно пинают. Как псину. Как последнего.

Прошло два дня, я сидел дома как сраный придурок, которого не позвали на вечеринку, и теперь он торчит один — нелепый, злой, с пульсом в висках, как у загнанного пса. Сначала пытался занять себя делом — убраться, позвонить кому-нибудь, включить какую-нибудь дичь по ящику, но все это была пустая возня, бессмысленное топтание по стеклу. Я крутился, как на иголках, а потом сел и понял — все, Шур, ты попал. Я как школьник, серьезно. Я ездил к Алине, пока ее папаша был на работе, стоял под ее дверью, как идиот, как брошенный, и ждал, ждал, что она выйдет, хоть на секунду, хоть в глазок глянет, но дверь так и осталась мертвой. Молчит. Ни щелчка, ни шороха. Только тишина, такая плотная, как будто изнутри кто-то держит ее руками, чтоб даже воздух не вышел. И есть у меня это чертово чувство — нутром чую — что в этом замешан ее мудозвон-отец. Козел в генеральских погонах, моралист, сука, который думает, что мир — это таблица звездочек, отчетов и идеальных дочек, запертых в хрустальных клетках. Запретил, наверное. Или запер. А может, она сама решила — вот тут я начинаю бешено дышать, потому что, если сама… Если сама… черт. Я не выдержу. Как же мне хотелось выбить ему все зубы — аккуратно, по одному, с наслаждением, за каждый его взгляд сквозь меня, за каждое «найди другую», за это его мерзкое презрение, как будто я грязь под ногтями. И на этого ублюдка я, мать его, работаю. За его спиной бегаю, его приказы выполняю, его людям честь отдаю. Выворачивало меня от этого. Все внутри гудело, как будто я проглотил гвоздь и теперь он крутится в кишках. Мне хотелось прорваться туда, на этаж, в ее квартиру, взять ее за руку и сказать — все, плевать, поехали, ты моя, слышишь, моя, и мне плевать, кто что думает. Но я не мог. Не мог, потому что не она открывала, потому что она молчит, и я как дурак стою за дверью, а внутри все клокочет. Я сходил с ума без ее запаха — этот тонкий, чистый, как озон после грозы, он врезался мне в память, и я его искал — в подушке, в куртке, в пальцах. Бессмысленно. Я был как собака, которой дали облизать миску, а потом отобрали.

Под вечер я сдался. Сделал себе ужин — на автомате, даже не помню, что резал, что варил, просто чтобы не думать. Поставил тарелку, включил телек — там что-то про погоду, как всегда, сопли, циклоны, давление, завтра +16, дождь. Отлично. Все вокруг льется, как из меня — только я не облако, я гроза, и внутри все гремит. Хотел бы я, чтоб это все было смешно, но мне было так хреново, что даже рюмку налить — уже не облегчение, а признание поражения.

Я уже почти привык к этой тишине, как к занозе в сердце — вроде бы мелочь, а жить мешает. Сидел, ковырялся в ужине, ел без вкуса, как автомат с ложкой, когда резко вспыхнуло красное — «Срочные новости». Я потянулся к пульту, прибавил звук, и голос дикторши выдал — на заброшенном объекте на Восточной, там, где раньше склады были, теперь все в огне, пламя хлещет в небо, как будто сам черт плюнул сверху бензином, и главное — перестрелка, вокруг автоматная очередь, копы не пускают никого ближе двух кварталов, опасно, слышны крики, и, мать его, заложник. Горло сдавило в один миг, как будто мне туда кто-то кулак засунул. Заложник. Восточная. Заброшка. Это не просто хрен пойми кто, это что-то наше. Слишком наше. Я уже не слышал слов, просто видел кадры — оранжевое небо, дым, люди в форме, растоптанный асфальт, сирены. Тело мое встало быстрее, чем я успел подумать. Я швырнул вилку в тарелку, резко рванулся с дивана, натянул форму прямо на голое тело, рука сжимала ремень, как оружие, шаги грохотали по полу, будто за мной бегут. Я вылетел с квартиры, захлопнул дверь, не проверяя, заперта ли, потому что в голове пульсировало только одно — туда, быстрее, мчаться, пока не поздно. Спустился по лестнице прыжками, сдвинул водителя в себе и пересел в зверя. Захлопнул за собой дверь машины, вставил ключ, завел с первой, дал по газам, и резина взвизгнула, как раненая, вырывая меня из двора. Впереди был огонь, вой, чья-то жизнь и моя внутренняя ярость, которая наконец нашла, куда выплеснуться.

Я ехал с таким нажимом, что пальцы свело от руля — он скрипел под моими руками, как будто знал, что в нем зажат не человек, а мина на грани взрыва. Я уже не просто догадывался — я знал, нутром, спиной, кожей, — кто за этим стоит. Леха. Бешеный. Только он мог так — с огнем, с дымом, с криками, с безумием. Только у него башка работает так, что вместо мозга динамит, а сердце стучит, как автоматная очередь. Я подъехал к заброшке, там, где раньше склад стоял, теперь был ад на земле. Дым тянулся в небо черным щупальцем, по земле валялись осколки стекла, скорая подвывала, копы строились в линию, оцепление, как в кино, мигалки резали воздух, и все это — будто кто-то натянул на город черную рубаху и затянул узлом на шее. Я выскочил из машины, дверь даже не закрыл, прошел сквозь людей, как сквозь призраков, взгляд искал. Нашел. Демин. Стоял у тачки, сигарета дрожала в пальцах. Я подскочил, вцепился в него.

— Что происходит?!

Он дернулся, как от удара. Зрачки расширены, руки трясутся.

— Кажется, вышли на Бешеного. Там перестрелка, пожар, заложник, кто — непонятно, вроде мужик, но внутрь не пройти, все простреливается, они палят, как из пекла.

Я выдохнул сквозь зубы, подошел ближе к ограждению, дым жал глаза, в носу сталь и гарь. Я смотрел туда, где все дрожало от огня, и знал — если не сейчас, то все.

— Я могу это остановить. Мне нужно пробраться внутрь.

Он схватил меня за плечо, рванул назад.

— Ты с ума выжил?! Героя из себя строишь? Пуля тебе в лоб прилетит через три секунды, мы ждем спецов, окружим, раздавим — по уставу!

— Ты не понимаешь. Я знаю, о чем говорю. Просто помоги. Отвлеки их от меня.

И в этот момент — как по команде — сзади легкая, почти дружелюбная рука легла на плечо.

— Ты отстранен, Саш. Немедленно покинь территорию.

Командир. Конечно.

Я обернулся к нему, смотрел в глаза. Он говорил спокойно, но голос был ледяной.

— Я могу остановить перестрелку.

— Саш, — сказал он с нажимом, — ты либо идешь домой, либо снимаешь погоны и мы прощаемся.

Все внутри у меня хрустнуло. Словно что-то сорвалось, что держалось на последней жилке. Я молчал, смотрел на него, на погоны — на эту дрянь, за которую держался все это время, как будто она могла сделать меня кем-то другим. Вдохнул. Сжал кулаки. И сорвал их — быстро, с силой, как пластырь с раны. Протянул.

— Значит, на этом моя служба заканчивается. И мы прощаемся.

Он взял. Молча.

Я отступил назад, шаг.

— Блядь, Саша! — рявкнул мне Демин, но я уже шел.

— Я нужен там, — бросил я через плечо и обошел ограждение, влетел в дым, как в пасть зверя, потому что там был Леха, там был заложник, и там все, что могло закончиться — или начаться.

Глава 30

Шурка

Пистолет я вытащил, как только нырнул в дым — из внутреннего кармана, где он лежал, как в гнезде — холодный, тяжелый, настоящий. В руке он сидел, будто ждал часа. Я шел через гарь, сквозь сажу и плотную пелену, в которой не видно было ни стены, ни дороги, ни своих мыслей. Легкий ветер тянул за ворот, в ушах било собственное дыхание — частое, прерывистое, как будто сердце стучало где-то в животе. С этой стороны было почти тихо, как будто вся эта война, вся эта стрельба осталась по другую сторону здания, и тут, на фланге, смерть дышала молча, без предупреждений. Внезапно — треск. Шорох ветки. Я замер. Повернул голову медленно, как в болоте, и выставил ствол, готовый стрелять в тень, в силуэт, в любое движение. Но там — никого. Пусто. Только дым шевелится, как будто что-то живое. Я выдохнул — и в ту же секунду он вынырнул, как черт из ящика — слева, снизу, кулак на меня, и удар — чисто, в челюсть, как молотком. Я не успел среагировать. Голова откинулась, зубы клацнули, выстрел вырвался из пальца — вбок, в бетон, мимо, и звук выстрела коротко отразился эхом, как плевок в лицо. Я отшатнулся, закусил язык от боли, повернулся — и тут же разрядил рукоять ему по челюсти. Глухо. Точно. Он дернулся, но не сдался.