Измена (СИ) - Макарова Анна

Как только глазам в полной мере предоставляется возможность видеть окружающую обстановку, я в полном шоке начинаю лицезреть на немигающий, пристальный изумрудный взгляд, прожигающий во мне дыру и порождающий внутри дикий и необузданный гнев.

Самостоятельно срываю ленту с лица так, что кожа адски начинает гореть и зудеть, отчего я непроизвольно сжимаю плотно челюсти, чтобы не расплакаться пуще прежнего.

— Ты чертов придурок! — первое, что вырывается из меня в момент, когда я кидаюсь на парня с кулаками. — Что за шутки у тебя такие дебильные? — колочу его со всей дури, не переставая реветь белугой от накатившей истерики, вызванной и страхом, и переживаниями, и болью одновременно. — Ты хоть понимаешь, что это не смешно, Хьюго? Я что только себе не напридумывала за все то время, что ты меня вез! Как ты мог? — схватив меня за руки, он тихо, но серьезно произносит:

— Я писал тебе весь вечер, но ты не отвечала ни на сообщения, ни на звонки. Я испугался, вообще-то, — с полным недовольством, поставив меня окончательно в ступор, отвечает этот подонок, как будто то, что произошло — порядок вещей.

— Что? Что ты сказал, повтори? — от шока начал пропадать дар речи. — У меня разрядилась батарейка на телефоне, — кричу на него охрипшим от рыданий голосом. — И я была с сыном! Это что, по-твоему, нормально? Похищать человека вместо того, чтобы просто приехать и поговорить, если уж так приспичило?

— Детка, но это же просто шутка! — пытается обнять меня, но я не позволяю ему этого сделать.

— Нет! Не подходи ко мне, урод! — протягиваю перед собой руку в попытке предотвратить любое прикосновение к себе. — Шутка? Я, конечно, уже поняла, что шутить — это твой фирменный конек. Но, мать твою, ты что делаешь-то? Я ведь действительно подумала, что мне конец, ублюдок ты конченый! — совсем сорвавшись на крик, сажусь на стул в попытке успокоиться, но истерика настолько окутывает меня, что дыхание и вовсе спирает из-за удушающего кома в горле.

— Пожалуйста, прости меня, я думал… Я просто… Прости! — рвет на себе волосы, перемещаясь по крыше высотки туда-сюда, туда-сюда. — Я правда испугался, что ты оставила меня. Я сейчас не готов к этому. — Что он несет? — Я сидел дома, звонил тебе. Потом решил, ты хочешь избавиться от всего, что нас связывает. И понял, что я могу удержать тебя именно таким способом, если захочу, а я хотел… Знаю, что неправильно это все, но я не умею по-другому… Я подумал, вдруг ты не захочешь иначе и… — тараторит почти невнятно Хьюго, смотря на меня безумными глазами, вызывая вместо гнева чувство беспокойства за него и за себя тоже. Это не тот Хьюго, что я знаю, а как будто запуганный ребенок с дикими глазами цвета изумруда.

— Хьюго, — смотрю на него такими же дикими округленными глазами, что и он на меня, пытаясь понять этого противоречивого парня. — Ты меня пугаешь. Что с тобой?

Резко остановившись, он подходит к парапету крыши, который гарантирует безопасность здешнего пребывания, и опирается руками на него, опуская голову. Непроницаемо созерцает ночной Бостон своими будто стеклянными глазами.

— Ты останешься со мной? — также тихо молвит то, что я вовсе не ожидала услышать сейчас, не оборачиваясь и не смотря на меня. Встав со стула, я не спеша иду в сторону брюнета, слыша собственный стук сердца в груди.

— Ты хоть понимаешь, что у меня сын остался дома один? — легонько дотрагиваюсь ладошкой до его спины, поглаживая, и произношу. — Что с тобой происходит? Поговори со мной, прошу тебя. Ты меня пугаешь. Расскажи. Поделись со мной, умоляю! — и глазом не успеваю моргнуть, как, развернувшись, Хьюго берет со столика напротив плед и резким движением усаживает меня на холодную поверхность бетонного парапета, укутывая продрогшее тело теплой тканью. С легкостью устраиваясь между моих ног и крепко обнимая за талию, он прижимается к моему телу, уперев лицо в грудь.

Усаживается немного погодя рядом, наслаждаясь окруженной полнейшей тишиной, а я, наконец, могу немного здраво оценить происходящее вокруг нас.

— Тихо здесь, — шепчет одними губами Хьюго, указывая рукой на звездное небо, которое редко украшает Бостон своей красотой из-за его нестабильных погодных условий и самого географического расположения местности.

Сейчас здесь лишь мы, ночь, тишина и Бостон, тускло освещающий бесконечными маленькими огоньками окна домов, непроглядные ночью улочки, а также вывески с названиями различных бутиков, ресторанов и близлежащих кафе. Конечно же, я сразу узнаю этот район. Это Бруклин с его, насколько возможно сейчас, спокойным мирком. Идеальное место для такого неидеального свидания.

Устремляю свой взгляд на брюнета, опираясь на перила парапета, а после внимательно наблюдаю за веселой компанией молодых людей, весело проводящих время, окутанных ночной жизнью Америки. Они так счастливы в этой бесконечности… Бесконечности огней с окруженным среди всего хаоса города темнотой, что соединяет добро и зло воедино, как будто в каком-то сказочном круговороте света. Света в ночи. Ночи и тьмы…

Вот бы сейчас, как в детстве, прогуляться босиком по ночным улицам Нью-Йорка, перепрыгивая через лужи после прошедшего дождя, оставившего свежесть воздуха, который бы подарил мне незабываемые ощущения свободы и долгожданного счастья.

— У меня аутофобия, — прочистив горло, спокойно говорит мой псевдопохититель, вводя меня в больший ступор.

Пытаюсь переварить в голове услышанное, решая пока не задавать лишних вопросов.

— Это началось еще в детстве, — взяв мою ладонь в свою, он крепко сжимает руку, будто успокаивая себя таким милым жестом. — Моя мать была актрисой репертуарного театра Комедии Франсез. Типично! Все по классике жанра. Однажды она бросила нас с отцом, когда мне было десять лет. Мать всегда любила деньги и роскошь, а мимо проезжающий известный турист-артист… В общем, он вскружил ей голову… Она, не задумываясь ни о чем, бросилась в новую любовь с головой, словно в омут, оставив нас: меня, отца и бабушку. Нет, она периодически звонила, но общалась с ней только бабушка. Присылала деньги, подарки, писала письма, но отец не позволял их принимать, каждодневно сжигая послания и рассказывая, что моя мать — шлюха. И что от женщин лучше держаться подальше, целее будешь.

Немного помолчав, продолжает рассказ.

— Отец тогда запил с горя, а спустя полтора года его нашли замерзшим в пригороде Парижа. Он так сильно напился, что не заметил, как уснул на лавке в сквере.

— Хьюго… — только и могу, что тихо произнести его имя, уткнувшись в плечо парню. Все лицо уже давно мокрое от слез, однако я даже не замечала этого.

— Нет, подожди, Джозефин. Я хочу рассказать тебе до конца об этом. Ты первый и единственный человек, с кем я делюсь своим дерьмом. С кем я хочу разделить свою историю… Не плачь… — нежно ведет холодным носом по мокрой щеке, осушая каждую слезинку обжигающим поцелуем, а затем стирает большими пальцами оставшиеся слезы с лица, продолжая свой рассказ. — Вскоре мы с бабушкой узнали, что к нам в гости собралась моя блудная мать, но самолет, на котором она летела из Лондона в Париж, попал в зону турбулентности. Бабушке тогда сообщили, что его подбросило примерно на сто или двести метров вверх, из-за чего часть непристегнутых пассажиров по инерции оказалась выброшена в проход. Мама получила травму несовместимую с жизнью…

Вижу, как на лице моего брюнета выступили слезы, которые он даже не скрывал от меня, обнажая здесь и сейчас душу, смотря куда-то вдаль. Душу, которую я все больше познаю с каждым разом, открывая для себя другого Хьюго.

— Несмотря на то, что я ее уже тогда ненавидел, ну… думал, что ненавижу… Я так сильно ждал ее. Каждый день ждал… Пускай меня и окружала заботой и любовью бабушка, но мне так не хватало родителей. Начались кошмары, вызванные всеми ужасными событиями, нехваткой денег… Мы переехали сначала в Сиэтл, а затем буквально спустя месяц в Бостон, перебиваясь с хлеба на воду. Тогда-то мое увлечение антикварным делом и стало для нас неким спасением. Но кошмары продолжались где-то лет до пятнадцати, где я видел глаза цвета морской глади моей матери. Моей Женевьевы Дюбуа, чтоб ее…