Отмель - Крейг Холли

Переворачиваюсь на другой бок, и ребенок переворачивается вместе со мной. Простыня пахнет сырой плесенью, словно кто-то окунул ее в море и бросил на кровать, не удосужившись просушить. От цветастого узора в стиле восьмидесятых в глазах рябит. К горлу подступает тошнота. В отличие от бедняжки Купера, сегодня такое со мной впервые. Прежде чем уложить сына в постель, я съела пачку кукурузных чипсов, а потому должна воздержаться от углеводов, соли и любой тяжелой пищи.

Нет. Ощущения другие. Не столько тошнота, сколько спазм в области таза. Я сажусь на постели, и Кики отрывается от книги:

– Все хорошо, мамочка?

Я рада, что она по-прежнему так меня называет.

Выдавив из себя улыбку, я держусь за живот. Спазмы такие сильные, будто меня обернули туго скрученной простыней и тянут в разные стороны.

– Нормально, – шепчу я, – читай дальше. Мне просто нужно в туалет.

Ребенок в животе растет. Боюсь даже представить, как на нем сказывается адреналин. Изучая влияние нервного напряжения матери на еще не рожденных детей, в особенности тех, кто пережил тяжелую травму, врачи из самых разных уголков мира пришли к выводу, что стресс и боль, испытанные ребенком в материнской утробе, способны преследовать не только его, но и потомков, как болезнь, передающаяся из поколения в поколение. Поэтому я обязана держать себя в руках, пусть даже последние дни превратились в кошмар наяву, череду жутких необдуманных поступков. По-моему, до сих пор я неплохо справлялась. Даже когда Купер корчился на палубе, перегнувшись через борт, мне удалось сохранять спокойствие ради Кики. Мама сильная, дочь может на меня положиться. Именно этому я учу клиентов: никогда не опускать руки, найти в себе силы не сгибаться под ударами судьбы. Почувствовав панику, ребенок захочет покинуть утробу. Так природа защищает меня, защищает всех матерей, оказавшихся в тяжелой жизненной ситуации. Как правило, в таких случаях дети появляются на свет раньше срока, но для природы важнее выживание матери.

Ванная тут омерзительна. На ободке унитаза красуется коричневое пятно, а возле раковины валяются пучки лобковых волос. Я едва сдерживаю тошноту. Но мне надо скрыться от встревоженного взгляда Кики, пока я не разберусь, что со мной происходит. В конце концов, боль в животе не так сильна, как бывает при интенсивных схватках. Но, похоже, они вот-вот начнутся.

– Нет, – шепчу я ребенку в животе, – тебе еще рано вылезать. – Опустив крышку унитаза, я сажусь, обхватываю живот и разговариваю с малышом тихим, спокойным и уверенным тоном: – Не спеши, солнышко. Мы еще не готовы. Ты заслуживаешь только лучшего, а сейчас не время и не место. Дождись своего отца. Он будет очень тебя любить. Обещаю, когда мы вернемся домой, я брошу Чарльза и наконец-то буду с твоим папой. Позволь мне обеспечить нам всем нормальную, полноценную жизнь. О большем я тебя и не прошу.

Сидя на крышке унитаза, я смотрю на бурлящие синие волны, проносящиеся за окном, и предаюсь воспоминаниям. Какая же я неблагодарная. Что может быть приятнее, чем просыпаться на шикарном постельном белье в доме, где тепло зимой и прохладно летом, с видами на реку и такой пышный сад, что за ним приходилось ухаживать трем садовникам? Мне ежедневно готовили завтрак: миска разноцветных ягод с семенами и кокосовым йогуртом, а кофе Джорджия частенько приносила мне прямо в постель. У меня было все. А я ненавидела свою жизнь. И посмотрите на меня теперь.

Сейчас

Море немного успокоилось, качка стихла, и вот результат: лицо Купера светится довольной улыбкой. Хорошо, что тошнота наконец отступила, а меня больше не беспокоят спазмы. Салфетки благополучно забыты, и сын готов наслаждаться свежим морским бризом.

Куп стоит на корме, а Кики – возле ведущих на мостик ступеней, держа в руках рюкзачок. Мои вещички, которые Чарльз побросал в рюкзак, когда мы убегали из дома, тесно связывают нас с прошлой жизнью. У меня в общей сложности четыре пары трусов, но ношу и стираю я только кружевные, которые купил Чарльз. Каждая прежняя вещь дорога мне как память. Таская их с собой, как черепаха – панцирь, я понимаю, что многое принимала как должное. Никогда еще мой домашний гардероб, буквально ломившийся от модной одежды – и когда я успела столько всего накупить? – не был так далек от той реальности, в которой мы сейчас существуем. Сколько мы здесь пробудем? Чарльз до сих пор не дал определенного ответа. У ног я сложила контейнеры с едой, которую прихватила с «Леди Удачи». Знаю, скоро запасы иссякнут. Не останется ни печенья, ни хлеба, ни фруктов. Кто и откуда привозит провизию на тот остров, куда мы направляемся?

Слева от нас виднеется еще один клочок суши, красивый и манящий, как большинство островов Квинсленда. Тропический, ослепительный, солнечный рай. Вода такая чистая, что диву даешься. Хочется ее выпить, искупаться в ней, поймать ее цвет и закупорить в бутылку.

Увы, наш путь лежит дальше. Остров прямо по курсу более вытянутый, деревья на нем выше и зеленее. Отсюда не разглядеть, курорт это или нетронутый человеком оазис. Привычных признаков цивилизации не видно: ни лодок, ни пристани. Я внимательно разглядываю стремительно приближающийся берег. На вершине холма возвышается белый особняк, вдоль пляжа тянется длинный пирс, а у самой кромки воды примостилось невысокое деревянное строение.

Почему Чарльз везет нас туда? И откуда знает об этом месте?

Утешает меня только одно: мы вот-вот сойдем на берег. Мозг отказывается признавать, что здесь мы угодим в очередную западню. Море мне осточертело. Я жутко устала от постоянного шума двигателей, непрерывной качки, ударов волн о корпус лодки, мешающих спать, и от того, как трудно порой сохранять равновесие на борту движущегося судна. Все это доставляет массу неудобств и совсем непохоже на нашу привычную жизнь.

Наверное, мне просто не хватает твердой почвы под ногами, нормальной кровати и деревьев.

Едва ли этот остров окажется райским уголком. Я лишь надеюсь, что мы здесь ненадолго. Немного передохнем и дадим Чарльзу время подумать, как вытащить нас из передряги, в которой мы оказались по его вине. Но в глубине души мне страшно. А вдруг это конечная точка? Место, где мы останемся и начнем новую жизнь.

Когда муж спускается с мостика, чтобы подготовить суденышко к швартовке, я спрашиваю его, как называется остров и сколько мы там пробудем. По моим прикидкам, «Леди Удача» уже должна была вернуться в Сидней. Надеюсь, в порту ее поджидает полиция. Скотта арестуют, допросят и выяснят, куда он нас отвез. Мальчишки ведь сообщили береговой охране название нашей яхты. Попробуй-ка спрячь такое большое судно.

– Не знаю, – отзывается Чарльз.

Я прислоняюсь к перилам, а Кики и Купер роются в рюкзачке дочери, пытаясь отыскать леденец и решить, кому он достанется.

– Ты не знаешь название острова?

Муж сдувает челку с глаза.

– Нет у него названия.

Тогда скажи, сколько мы там пробудем.

Откуда я знаю? – отмахивается Чарльз и дергает толстые канаты, привязанные к одному из бортов лодки. – Глупый вопрос.

Я качаю головой и складываю руки на груди. Мне до смерти надоело слушать чушь, которую он несет.

– Почему же?

– Сроки пока неизвестны.

– Пока?

– Пока я не выясню обстановку.

Хочется заорать. Хочется набросить веревку ему на шею и задушить. Он не под кайфом, не пьян и поэтому выглядит просто ужасно: убогий, потрепанный, помятый, седой, стареющий, уродливый, бледный и потный; мои расспросы его раздражают.

Я в этой дыре рожать не собираюсь, – говорю я Чарльзу.

Он пропускает мои слова мимо ушей и велит Кики и Куперу отправляться в каюту. Зачем? Чтобы наброситься на меня без свидетелей? Заткнуть мне рот очередной грубостью? Я, задыхаясь от гнева, так крепко сжимаю перила, что ладоням больно.

– У меня начались спазмы. И может случиться выкидыш, – предупреждаю я. Люблю провоцировать тех, кого ненавижу. А уж Чарльза я ненавижу всей душой. Сработает ли? Не знаю. Но, судя по молчанию мужа, предполагаю, что прием возымел эффект.