Учитель моей дочери (СИ) - Мельникова Надежда Анатольевна

— Урод — твой парень, отправивший тебя на аборт, — ржёт женщина с седьмой беременностью.

— Спасибо. — Беру яблоко и тут же запихиваю в рот, кислое — мне как раз кстати.

— Не обращай внимания, она невоспитанная и грубая, — переходит на шёпот девушка и возвращается на свою кровать у тумбы в углу.

В больнице все всегда о себе рассказывают, как будто кто-то их об этом просит. В итоге за несколько дней ты доверху наполняешься негативом и искромётными историями о чужих болячках.

Но мне всё равно. Я страдаю. Несмотря на мою просьбу о расставании, Тихонов никуда не делся. Он всё так же маячит перед лицом. Звонит, пишет. Встречает и провожает нас с Маргаритой.

В один из дней снова сцепился с Иваном, который пытался со мной о чем-то поговорить. Эти двое утомили меня настолько, что я просто закрыла дверь, оставив их наедине.

Учитель всё время оказывается рядом, когда меня вызывают в школу по комитетским делам или нуждам класса. Постоянно пытается подвезти, всучить какие-то продукты. Заказывает доставку еды и даже сидит под окнами. В общем, не даёт прохода. Я ничего ему не рассказываю о своей беременности. Какая, в самом деле, разница, если Тихонов не хочет этого ребёнка?

Но при всём при этом он как будто чувствует и умудряется звонить в самые важные для меня моменты:

— Привет. Маргарита не пришла в школу, дома вас тоже нет. Я волнуюсь. С вами всё в порядке?

Зачем я только подняла трубку, теперь придётся с ним разговаривать. С каждым разом мне всё сложнее.

Все в палате как будто нарочно начинают делать свои дела тише, прислушиваясь.

— Я уехала в командировку, а дочь у сестры.

— Ты в порядке? Ты ни разу не ездила в командировку.

— Лёша, когда люди расстаются, — сползаю я с постели и выхожу в коридор, — они перестают общаться и спрашивать друг друга о самочувствии, настроении и о том, где они и чем занимаются.

— Я с тобой не расставался, Оль, и не собираюсь. Ты хочешь знать, где я? Я нигде. Я не хочу никуда и ни с кем. Я хочу быть с тобой. Меня ничего не радует без тебя.

Усмехнувшись, вздыхаю.

— Мы ходим по кругу, Лёш, только мучаем друг друга, я вешаю трубку.

— Оля, я виноват. Я не спорю, мне стоило быть аккуратнее, я обязан был удостовериться, до того, как… Но, мать твою, я потерял от тебя голову и теперь расплачиваюсь за это.

— Тебя хоть раз бросали, Лёш?

— Нет.

— Ну вот поэтому тебя так корёжит.

— Оля, это неправда!

— Правда, Лёш, чистая правда. Все люди так устроены.

Теперь вздыхает он.

А я начинаю плакать. Тихо, бесшумно, чтобы он не понял. Стою и подпираю холодную больничную стену лбом, сотрясаясь в рыданиях.

— Но я не хочу терять тебя, Оль, не хочу, чтобы мы были врозь. Нам обоим только хуже от этого. Ну разве ты не видишь, как я к тебе отношусь? — пауза. — Я люблю тебя, Оль.

— Чего ты от меня хочешь, Лёша?

— Я хочу, чтобы всё было, как прежде.

И я не выдерживаю.

— Ты хочешь, чтобы я сделала аборт и вернулась к тебе.

Лёша замолкает, а раны внутри меня кровоточат, и я вешаю трубку, обрывая наш разговор.

Уже завтра всё закончится. Я всё уже решила. Я найду новое съёмное жилье в другом районе и переведу дочь в другую школу, я уже начала собирать необходимые документы.

Утро следующего дня.

Я спускаюсь по лестнице второй городской больницы. В руках пакеты с вещами, на ногах тапки, я ступаю очень аккуратно, чтобы не поскользнуться. Полы ещё влажные, их только что помыли. Надеюсь, гардероб уже открыт, и я смогу забрать вещи. Мне навстречу по ступеням бежит Тихонов в накинутом на плечи белом халате.

— Я звонил твоему начальству. У тебя не бывает командировок.

— Откуда ты...

— Школьные анкеты.

Вздыхаю, отодвигаясь от него подальше.

— Ты самый приставучий педагог из всех мне известных. Даже завуч по воспитательной работе менее навязчивый. Ученики, наверное, от тебя шарахаются.

Обхожу его, держась за перила.

— Сейчас не время для шуток, Оль. — Пытается помочь. Уворачиваюсь, только Тихонов всё равно отбирает у меня пакеты. — Я ездил к Ивану. Он сказал, что ты в больнице. Почему он это знает, а я — нет?

Потому что моя сестра — дура. И этим всё сказано. Видимо, она сообщила моему бывшему.

— Ни дня без лучшего друга? Может, породнитесь? — усмехаюсь, надо было в лифте ехать.

— Оля, прекрати. Ты такая вредная, оказывается.

— Полезный.

— Я узнал у дежурного врача, что аборт тебе не делали. Ты написала отказную.

— Не понимаю, о чём ты, всё мне сделали. Да и вообще. Всё, что внутри меня, — моё и к тебе отношения не имеет. Ты свободен как ветер, можешь катиться на все четыре стороны, развлекаться и получать от жизни удовольствие дальше. И отдай наконец-то мои пакеты! — Вырываю из рук.

— Не выходит у меня получать удовольствие от жизни без тебя.

Нытьё немного притупилось и появилась здоровая злость, которая помогает двигаться дальше. Это лучше, чем плакать. К тому же я сутки в палате слушала про разных мужиков(различной степени козлиности) и теперь настроена крайне воинственно.

— Ничего, Тихонов, эта привычка трахать конкретно меня скоро пройдёт. В следующем году придут новые первые классы, там будут свеженькие мамочки — помоложе, покрасивее — подберёшь кого-нибудь. А я справлюсь. Отдашь ты наконец-то мои пакеты или нет?

Но он слишком сильный, вцепился в мои вещи как клещ, в итоге у одного из пакетов рвётся ручка.

— Ну вот, — говорю писклявым голосом, на меня накатывает новый приступ жалости к себе.

— Не вздумай только плакать из-за пакетов. Я тут начитался про беременных, оказывается, они всё время расстраиваются и плачут.

— Я не буду плакать, если ты оставишь меня в покое.

Идёт чуть впереди.

— Тогда плачь. — Улыбнувшись, оборачивается Тихонов и, скомкав все мои кульки под мышку, пытается подать мне руку в конце лестничного пролета. — Потому что я никуда не пойду. И не оставлю тебя в покое.

Гардеробщица оказывается на месте. Снова тошнит. Надо что-то съесть, пока не стало совсем плохо. Я валюсь на лавку, снимаю тапки, складываю в мешок. Тихонов пытается одеть на меня сапоги, я бью его по рукам, он усмехается и заглядывает мне в глаза. Смотрит, как умеет только он: так, будто я единственная на целом свете.

— Ты развёлся с женой, потому что детей не хотел! Она сказала, что ты «чайлдфри» и что это твоя принципиальная жизненная позиция. Мол, учить детей тебе нравится, а своих не надо ни в коем случае. Но это и заметно по твоей реакции на мою беременность и по квартире для потрахушек! Твоя проходящая любовница залетела — конечно, это трагедия для тебя, я понимаю, но задерживать не собираюсь, портить жизнь тоже, не надо ради меня ломать себя. — Дёргаю молнию на сапогах. — Знаю, что ты не совсем конченый, поэтому пытаешься мне помочь. Мучает совесть, но это лишнее. Иди домой. Я повторяю, что справлюсь. Я буду работать, как и раньше, онлайн. Иван обязан платить алименты на Маргариту… На еду и жилье нам хватит. Через пару лет станет легче.

— Я развёлся с женой... — Проводит он сильными длинными пальцами по моей ноге, расправляя голенище сапога и аккуратно застёгивая мою обувь. — Потому что разлюбил её. А может, и не любил никогда, теперь сложно сказать. Абсолютно точно одно: я ни разу ни за кем так не бегал, как делаю это сейчас. Да, детей я от неё не хотел. Это правда. Не принципиальная позиция, но я не чувствую необходимости размножаться. И не то, чтобы сильно хочу детей сейчас, но если это единственная возможность быть рядом с тобой... Мне, Оль, придётся привыкнуть.

Привыкнуть!? Дети — это счастье и радость, а он говорит — привыкнуть! Но самое ужасное, что от его прикосновений у меня всё внутри вспыхивает. Я в нём разочарована, я забыть его хочу, бросить, прибить, но, как и прежде, не могу не реагировать.

Вытягиваю ногу из его лап. Активно занимаюсь вторым сапогом. Но Тихонов помогает мне снова, постоянно заглядывая в лицо. Потом поднимает, разворачивает и накидывает на плечи пальто, завязывает шарф, одевает шапку. А я, глубоко задумавшись, не замечаю, как заботливо он застёгевает на мне пуговицы.