Sex под запретом (СИ) - Ромазова Анель

Орловский зарекомендовал себя в университете высокомерным придурком. До этого придурь в его характере на меня не распространялась, но Василису он троллит жёстко. Стоило над этим задуматься, когда нанимала его за курсач.

— Блядь! Не ври, а! Ночью ты не просто хотела, ты сама на меня лезла, — смотрит неожиданно злобно.

— Удобно тыкать чем-то, что я не помню, — кашляю, поперхнувшись слюной. Обтекаю стыдом и краснею.

— Или отрицаешь. Я ж не настаиваю трахаться сию секунду, зная, что ты вперёд мне по яйцам вмажешь…

— Во-во! Попробуй подкатить, получишь по ним коленом и останешься без детей.

— Борзик, харе кусаться. Лебедев с моим отцом в сауну ходит. Они очень тесно водят дружбу и обсуждают, кого прессуют и за что. Если Костров в пролёте, то как запасной вариант у меня есть Глеб. Ты не знаешь, какой я, всего лишь присмотрись.

— Присмотрелась уже, спасибо. Не интересует, — храбрюсь до последнего, но этот аргумент не перешибёшь. Приходится втянуть голову в плечи, чтобы он не дышал на меня парами. Зыркаю, как затравленный заяц, потом обречённо лепечу, — Я подумаю и свыкнусь, сейчас …пфф…я на тебя зла.

— В щёку целуй и миримся, — подставляет скулу, покрытую утренним белёсым пушком.

Оно логично, в принципе для детского садика тормозок. Наш девиз – педальки вниз! Альфач из Орловского никудышный, до Кострова ему, как до луны.

Амин пришёл и взял, а не падал на дно, унижая себя шантажом.

Втягиваю шею, намереваясь отделаться чмоком инстасамок. Поцеловать воздух и бежать, стряхивать с Кристины пыль. Она пока меня ждала, должно быть, уже в три слоя ей покрылась.

А вот и нет.

У Лекса иные намерения на мой вытянутый уточкой рот. Ладно хоть ограничивается сухим, целомудренным поцелуем.

Нам бы день продержаться, да ночь простоять. Орловскому не понравится со мной встречаться. Ему надоест, а мне поскорее добраться до инета и перелопатить всё, что есть о девушках, отталкивающих всех парней, без исключения.

Подкатываю к потолку глаза, разглядывая микротрещину на плитке и соревнуясь с поленом, чего увлёкшийся Лекс не замечает.

— У меня встал, Киска, — мозг у тебя встал и никак не раскачается в правильном направлении. К чему мне подробности. Я их, итак, ощущаю животом. Ширинка-то у него не застёгнута, а трусы такая себе преграда для эрекции, — Давай так, я Кристине скажу, что мы порешали съехаться. Как бы не в тему ей тут мелькать, — мусолит мои плечи, а в глазах дичайшая похоть.

У него встал. У меня нет. Организм молчит, отсчитывая секунды до старта.

Лекс, иди в опу!

— Ты когда–нибудь видел, как ёжики моргают? — сооружаю серьёзную моську без особого труда.

— Нет, — брови Лекса сводятся в один кустистый треугольник от непонимания, что меня сподобило задать такой вопрос.

— Вот и не выпрашивай, тыкать тебе в лицо, фигуру из трёх пальцев, — выпутываюсь из его лап, только потом договариваю, — В простонародье фига.

— Можно было просто, попросить не давить на тебя, — по тону понятно, что Орловский обескуражен. Дезориентирован. Выведен из строя минут на двадцать.

Как ни уговариваю себя держаться, но тут самого стойкого подкосит. Амин. Лекс. Лебедев.

У меня головняк из-за мужиков. Лишь бы дерматит не высыпал на неровной почве. Как-то было перед экзаменом, я лишку переволновалась и покрылась красными пятнами. Тогда неудобство меня не остановило. Я сдала предмет на отлично. При наличии ума, любое препятствие решаемо.

Застаю Кристину, как бедную родственницу, прилежно сидящей на краешке стула. Тонкие пальчики с нюдовым маникюром теребят края кремовой юбки.

Нет, у меня к ней антипатии, как ни пытайся её выискать. К тому же у Лекса убавится возможностей до меня домогаться и подстерегать, и навязываться с лобызаниями. Всего-то нужно подружиться с ланью.

Костров здесь ни при чём. Нет, мне неинтересно, что между ними и как. Тут выжить бы, и вернуть на место спокойное существование.

— Ревнует? — озабоченно интересуется Кристина.

— Кто? — с ходу выпаливаю. Уже потом, подтягивая мысль о нашей возне с Лексом, — Да, нет, искали слуховой аппарат. Он у меня глухой на оба уха, — по сути, даже ложью не считается всё, что я ей наплела. Орловский элементарное отказывается замечать. Моё к нему равнодушие. Козёл! Кобель! Шантажист!

— Ой, как жаль. А это врождённое у него? — в искреннем сострадании прикладывает ладони к груди.

— Да, и это не лечится, — трагично вздыхаю, но встрепенувшись, оборачиваюсь на шорох в коридоре.

Амин заходит с двумя дорожными сумками. Опускаю ресницы, получив тепловой удар в солнечное сплетение. Хоть стой, хоть падай, но одно его присутствие, подкашивает ноги.

Тестостерон зашкаливает, пуляя в меня щемящие, дерзкие волнения. Напор его вторжения по моим чувствам и эмоциям бешеный.

Неведомая сила пригвождает меня к полу. Она же превращает в розовое суфле, как-то невнятно дрожащее.

Оседаю глазами на своём запретном искушении. Нет большего соблазна, чем хотеть того, кого нельзя.

— Заноси вещи в комнату, — должна же я что-то сказать. Я хозяйка квартиры. Увы, не положения.

Орловский высовывается из двери, усугубляя ощущения дурдома.

— Руки можно помыть?

Боже-боже! Меня безудержно кроет от низкого, густого голоса Амина. И это тоже не лечится никакими лекарствами, только временем.

— Угу, сейчас принесу чистое полотенце, — обхожу Кострова, освобождая ему проход в комнату.

Очень стараюсь не касаться, но разъехаться без столкновения в паре сантиметров не так-то просто.

Налетаю на стену, коленкой ударяясь об табурет. Он не кусается. Он сам мне это говорил. Кусаться – это мелко. Амин как электрический разряд, пролетает по мне, осыпая искрами позвоночник. Поясница страдает прежде всего от близости желанной для меня мощи.

Придерживаю стул до того, как он с грохотом рухнет на пол. Иду за полотенцем, чувствуя себя слегка пришибленной, придушенной и совсем несобранной.

Ла-а-адно…Скоро он покинет моё жилище, переставшее вдруг быть убежищем. Ей-богу, коммунальная квартира, кто-то ходит и смущает меня. Кто-то надевает свитер, Кристина вообще вон села и сидит.

Ванна у нас мизерная. Как говорится, больше двух не собираться, толкотня попами неизбежна.

Останавливаюсь за порогом и втягиваю руку, подавая Амину полотенце. А он…Он подкатил на толстовке рукава, являя моему взору толстые прутья вен на предплечьях.

— Поссориться со мной хочешь? — выбивает из равновесия, мазнув по мне взглядом. Глаза горят, а сам он создаёт видимость дзен-буддиста. Тех, кому по жизни на всех фиолетово.

Разве мы уже не…Не поссорились, как мне помнится, у нас всё было, с элементами моей внутренней трагедии.

— М-м-м? — мычу вопросительно и приглушённо.

Я тупею, что -ли? Не улавливаю, к чему он клонит.

— Через порог ничего не передают. Или ты меня боишься? — приподнимет бровь на хулиганский манер.

Себя, Костров. Я боюсь себя, и я себе не доверяю, когда ты со мною рядом.

— Нет, не боюсь, — перешагиваю выпирающую из пола деревяшку.

Он высокий, я ему еле до плеча макушкой дотягиваюсь. Качество крупнее вдвое идёт по умолчанию. Амина в тесном помещении много, а меня мало.

«Какой же он…потрясающий…» — признаю́сь мыслено и придыханием.

Зачем-то берусь за дверную ручку, как за связующую с внешним миром ниточку, но энергетика его меня топит с головой.

Инициатива всегда нагибает инициатора.

Дверь захлопывается, а щеколда щёлкает. Амин её запирает, приобняв меня мокрой ладонью.

Чёрт!

Вот это лишнее — вот это нельзя!

Категорически противопоказано.

Глазами лупаю. Он прищуривается. Обводит языком губы. Видимо, не у меня одной мгновенно пересохло во рту.

— Сделай мне по-быстрому минет, — шаг назад, Амин присаживается на борт ванны, широко расставив ноги. Обжигая ладонями талию, тянет к себе. Прежде чем грязная пошлость достигает нужных отделов мозга для осмысления, вглядываюсь в его небрежную улыбку, — Не ломайся. Ты ахеренно сосёшь, — глаза внезапно темнеют, а голос сводится к приказному тону.