Как упаковать любовь (СИ) - Редная Ирина

Один из них достал телефон, сделал пару снимков. Заглянул в шкаф, в ящик стола. Вынул какой-то блокнот с детскими каракулями, листнул и вернул обратно. Второй что-то записывал в блокнот, стоя у входа.

— С вами кто-то ещё проживает? Постоянно или временно?

— Нет, — ответила я, стараясь не выдать дрожь в голосе.

Я поёжилась, наблюдая, как чужие люди методично осматривают мои вещи. Открывают ящики, заглядывают в шкаф, осторожно, но без спроса. Как будто имеют на это право. Как будто это не мой единственный личный мир, а место преступления.

Было ощущение, будто кто-то лезет ко мне под кожу грязными руками.

— Вон там холодильник, — я все еще стоя на пороге своей комнаты и прижимая к себе Полю кивнула в сторону, словно и правда проводила экскурсию. — А там шкаф с одеждой.

В коридоре зашевелилась соседская дверь. Тихо, как мышь, приоткрылась на пару сантиметров — чужие глаза всегда чуют беду и не упустят зрелища. Я встретилась с ними взглядом и тут же услышала, как дверь снова захлопнулась.

— Ваша тётя с вами не живёт? — спросил один из полицейских, не глядя на меня.

— Нет. Комната её, но она живёт в другом районе. Мы с дочерью временно здесь. Остальные комнаты — коммунальные, мы просто соседи.

Они переглянулись. Первый полицейский тяжело выдохнул.

— Условия проживания… — начал полицейский, вновь глядя в блокнот, будто это могло сгладить неловкость момента, — минимальные. Но чисто. Угроз, на первый взгляд, не видно.

Он перевёл взгляд на Дмитрия. Тот всё ещё стоял в проходе, сложив руки на груди, и казался довольным, как человек, который только что открыл шахматы и сразу поставил противнику шах.

— Кто конкретно сообщил вам о предполагаемом насилии?

— Я бы предпочёл… в целях безопасности… не раскрывать свои источники, — ответил Дмитрий с лёгкой улыбкой, будто только что продемонстрировал остроумную шутку.

Один из полицейских хмыкнул — коротко, как будто за спиной. Другой кивнул, делая вид, что это его вполне устраивает.

— Ну допустим, — буркнул он. Затем повернулся ко мне. — Вы утверждаете, что проживаете здесь временно?

— Да, именно так, — я чуть выпрямилась, постаравшись, чтобы голос звучал твёрже, чем подсказывало сердце. — В ближайшее время мы с дочкой планируем снять квартиру.

Моё «планируем» повисло в воздухе, как натянутая струна. Дмитрий среагировал сразу, как акула на каплю крови.

— На какие средства ты собираешься снимать жильё, Аня? — язвительно фыркнул он, закатив глаза. Его голос раздался излишне громко, будто специально — на весь коридор, для соседей за тонкими стенами и для протоколов. — Ты безработный паразит, строчишь какие-то каракули в интернете. Что, социальные пособия теперь такие жирные, что позволяют тебе арендовать жильё в Москве? Или думаешь я буду спонсировать твои капризы?

У меня внутри будто что-то щёлкнуло. Челюсть свело от напряжения, а в ушах зашумело — не от страха, а от злости, старой, как сама наша история. Сколько раз я слышала этот тон — покровительственный, ядовитый, как уксус. Тон человека, уверенного, что ты никто, и тебе это пора бы уже понять.

— У мамы есть работа… — вдруг очень тихо, почти неслышно, прошептала Полина, вжавшись в меня, как мышонок. Но этого шёпота оказалось достаточно — все в коридоре замерли. И услышали.

Дмитрий подался вперёд.

— В смысле? — его брови взлетели вверх, и на мгновение я увидела, как трещит его уверенность, как по поверхности стекла ползёт едва заметная трещина.

Я медленно подняла подбородок, расправила плечи. В груди всё ещё колотилось сердце, но теперь я чувствовала не страх — только усталость и ярость.

— В том самом, — чётко произнесла я. — Как Поля и сказала, у меня есть официальная работа. Я графический дизайнер. Работаю в студии, которая занимается упаковками, брендингом, рекламой. И при необходимости могу предоставить все документы — договор, справку, налоговые отчисления. Так что ваш "безработный паразит" вполне себе платит налоги, между прочим.

Я видела, как полицейские чуть оживились — как будто услышали знакомые, удобные формулировки, способные упростить им протокол.

— Ребёнок посещает детский сад. Сегодня она была со мной в офисе, потому что её группа на карантине. Ребёнок не брошен, не подвергается опасности, не голодает и не плачет ночами в углу, как вам бы, возможно, хотелось верить. Хотите — проверьте холодильник. Или спросите у соседей, как часто от нас доносится крик. Только заранее предупреждаю — одна из них вечно слушает радио на полную громкость и может не расслышать даже собственную фамилию.

Полицейские переглянулись. Один из них помедлил, а потом, будто вспомнив, зачем он здесь, кивнул:

— Мы оформим протокол. Понадобится краткое объяснение с вашей стороны. И... возможно, с дочери.

— Вы не будете разговаривать с ней без меня, — резко оборвала я, ощущая, как у Полины напряглись плечи. — И, пожалуйста, запишите — я считаю это заявление ложным и направленным на дискредитацию меня как матери. А действия бывшего мужа — не что иное, как психологическое давление и попытка контролировать мою жизнь. Это не первый случай.

Они снова переглянулись, более напряженно че раньше. Один из них снова взглянул на Дмитрия. Тот молчал и выглядел уже не столь самоуверенно как раньше.

— Ладно, давайте ограничимся тем, что мы с вами провели скажем так, воспитательную беседу. — снисходительно сказал один из полицейских. — Однако так как в заявлении фигурирует несовершеннолетний ребенок вероятно к вам заглянет кто-то из службы опеки.

— Когда? — меня от ужаса прошиб холодный пот по спине.

— А вот этого сказать не могу, уж не обессудьте. — мужчина выразительно посмотрел на меня. — Я и так не должен был сообщать вам это и делаю одолжение предупреждая. Всего доброго.

И отодвинув меня немного в сторону он вышел из комнаты и направился к выходу из квартиры. Его коллега молча пошел следом.

Дмитрий полоснул меня взглядом, по которому я поняла, что это был лишь пробный удар и тоже ушел не сказав ни слова. Даже с дочерью не попрощавшись, за что я особенно сильно разозлилась на него.

Когда все ушли, я тихо захлопнула дверь, проверила замок и вернувшись к себе в комнату просто присела на край кровати. Ноги подогнулись, как у тряпичной куклы. Ни на крик, ни на слёзы уже не было сил. Даже злость притупилась — осталась только пустота, звенящая, как вакуум, и боль в груди, которую не выплакать. Я просто смотрела в стену, где над треснувшей розеткой всё ещё висел смешной детский рисунок Полины — наш дом, огромное солнце и три человечка, один из которых всегда казался мне Лёшей, хоть она и говорила, что это соседский кот превратившийся в принца.

Поля подошла бесшумно, как умеют только дети, когда чувствуют, что взрослые на пределе. Она просто прижалась ко мне щекой, обнимая маленькими ручками. Молчала. Дышала неспешно, как перед сном, и была теплая, родная, как спасательный круг в шторм.

Словно знала — надо просто чуть-чуть продержаться. Совсем чуть-чуть.

— Мама… — её голос был тихий, скомканный, как дыхание после бега.

— Что, милая? — я погладила её по мягким волосам, не отводя взгляда от стены. Там, где была трещина. Там, где мир треснул, кажется, уже давно, но сегодня просто грозился рухнуть.

— Эти дяди… они плохие?

— Нет, родная, просто у них такая работа. Им приходится делать то, что говорят, даже если это неприятно.

— Но они обижали тебя, — с нажимом сказала она. В её голосе не было детской капризности — только обида за меня. Та, что ни один взрослый, похоже, уже давно не испытывал.

— Я думаю, они не со зла. Просто не знают, что чувствует человек по ту сторону. Иногда это даже не важно, понимаешь?

Поля снова замолчала. Несколько секунд просто тяжело дышала, носом в моё плечо, потом выдала, чуть ли не прошептала:

— Если они ещё раз придут и будут тебя обижать, я ему расскажу. Он с ними разберётся.

Я чуть повернула голову, всё ещё поглаживая её по волосам.