Яблоки из чужого рая - Берсенева Анна

Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82

Но ведь жизнь человеческая так же не знает сослагательного наклонения, как не знает его история.

Поэтому оставалось только последовать совету сына и идти туда, куда собиралась. Анна захлопнула за собой дверь квартиры и, не ожидая лифта, пошла по лестнице вниз. На полпути она вспомнила, что идет на улицу в туфлях и надо все-таки вернуться за сапогами, хотя и придется снимать редакционную квартиру с сигнализации.

Сейчас, когда из-за тревоги за Матвея на сердце лежала тяжесть, все эти мелочи быта казались ей огромными ведрами, которые она зачем-то несет на плечах. Анна носила ведра с водой на плечах, то есть не на плечах, конечно, а на коромысле, всего один раз в жизни, да и то сто лет назад – в Белоруссии, когда в гарнизоне отключили воду и пришлось идти к колодцу в соседнюю деревню Сябровичи. Сергей тогда рассердился так, как будто она ходила на минное поле, и сказал, что ей не надо поднимать тяжести, а что все женщины их поднимают, так мало ли какие глупости и гадости творятся на свете… И больше она ведер не таскала – он сам приносил воду утром и вечером. Но тяжесть ведер на плечах Анна все-таки запомнила.

Она помнила все, что было в те годы, так ясно, как будто все это не кануло в Лету.

Оказалось, что редакционная квартира не только не поставлена на сигнализацию, но даже еще и не заперта. В большой общей комнате был выключен верхний свет и зажжены пять разноцветных шаров, которые когда-то украшали витрину дореволюционной аптеки, а теперь использовались в редакции как светильники. Шары были сдвинуты со своих обычных мест и расставлены вокруг Ритиного стола, на котором стояла сама Рита. Поверх своего сегодняшнего наряда – узеньких пурпурных джинсов и такого же узенького гранатового джемперочка – она была, словно памятник накануне открытия, обернута длинным куском ткани с белой мордовской вышивкой.

Павлик сидел перед ее столом на полу и что-то вдохновенно рассказывал, а Рита смотрела на него сверху вниз, и на ее всегда невозмутимом лице было какое-то непривычное выражение – радостного изумления.

– Ой! – воскликнула она. – Вы что-то забыли, Анна? А мы тут… Мне тут Павел Афанасьевич разъясняет про символику белого цвета. – Она спрыгнула на пол и стала разматывать с себя белую ткань. – Я ему имела неосторожность сказать, что сейчас для дачи самая стильная клумба – это лунный сад, вот он и увлекся.

– Правильный стиль, – без тени смущения сказал Павлик. – Лунный сад – это, как мне Маргарита Олеговна объяснила, клумба, которая состоит из одних только белых цветов и поэтому светится в сумерках, а…

– Какие слова узнал, а? – подмигнула Анне Рита. – Правильный, говорит, стиль!

– … а символика белого цвета глубока и так же многообразна, как его оттенки, – продолжил Павлик. – Так что мне было о чем рассказывать Рите.

Он вдруг улыбнулся той своей улыбкой, при виде которой любой человек готов был сделать все, о чем его попросит Павел Афанасьевич. Правда, сам Павлик понятия не имел о неотразимости этой своей улыбки. Она появлялась на его лице, когда он был чем-нибудь очень сильно воодушевлен, а в таких случаях он о себе забывал совершенно.

Здесь, в ее доме, в тихом свете аптечных шаров, Анна почувствовала себя немного спокойнее. Это действительно была правильная жизнь, и эту правильную жизнь надо было поддерживать – в частности, тем, что надо было пойти на презентацию и использовать это мероприятие для разговоров с людьми, которые могут оказаться чем-нибудь полезны для журнала.

– Я только на минутку, – сказала она. – Ты, Рита, белую символику не снимай, Павел Афанасьевич тебе наверняка еще не все про нее рассказал. А меня водитель уже полчаса ждет, так что я убегаю.

Она надела сапоги и вышла, оставив главных антиподов своего коллектива обсуждать символику белого цвета, лунные сады и прочие чистые и прекрасные вещи. Не так уж много осталось в ее жизни того, что хоть сколько-нибудь воодушевляло бы и стоило заботы. Вот, журнал остался.

Анна на всю жизнь запомнила слова из прочитанной в детстве милой любовной книжки «Джен Эйр» – когда маленькая английская девочка спросила у героини: «Мы будем счастливы?» – а та ответила: «Мы будем много работать и чувствовать удовлетворение».

«А у нас все требуют счастья, как птица полета, – думала она сейчас. – И страшно обижаются, если его не получают».

У нее была работа, которая приносила удовлетворение, и это значило очень много.

Это ведь только в молодости кажется, что все, от чего загорается душа, будет длиться бесконечно. А к сорока годам понимаешь: колодезная вода, которая волновалась в тяжелых ведрах, потому и запомнилась навсегда, что тех чувств, с которыми ты смотрела на нее в восемнадцать лет, больше никогда не будет.

Глава 2

Аня думала, что слова Сергея о замужестве – это слова на будущее. Да и как она может выйти замуж, если ей еще целый год предстоит учиться в школе? А уж как сказать об этом родителям, она и вовсе не могла себе представить…

Но оказалось, что будущее для него – это тот самый день, в который они вернулись из Сретенского. Ну, в крайнем случае, следующий день.

– Сережа, я боюсь! – твердила Аня, когда на следующий день они встретились в университетском парке на Ленгорах, в двух шагах от ее дома и от его факультета. – Как же я родителям скажу? Ну давай подождем хоть… Немного подождем, а?

Листья уже облетели, воздух в парке был расчерчен черными мокрыми ветками, и вороньи гнезда на деревьях были полны вчерашнего снега. Все было тревожно в этот день – и узоры темных веток, и тяжелые от снега гнезда, и Анины чувства.

– Не надо бояться. – Она снова не понимала, что стоит в его глазах! – Я сам им скажу. Да ведь твои родители нормальные люди, все прекрасно поймут.

Аня как раз не была уверена, что нормальные люди «прекрасно поймут» то, что в семнадцать лет она собирается замуж, но не знала, как объяснить это Сергею.

– Анюта, я не могу без тебя жить, – глядя ей в глаза своим прямым взглядом, сказал он. – Я не понимаю, зачем без тебя жить. Или ты… передумала?

Сергей словно захлебнулся сырым воздухом, и она поняла, что все так и есть, как он говорит. Он действительно не может без нее жить, и это слишком серьезно, чтобы с этим шутить.

– Я не передумала, Сережа, – сказала Аня. – Как же я могла бы передумать? Только ты правда скажи им сам, – жалобно попросила она. – Все-таки ты себе даже не представляешь, что будет!..

– Представляю. – Улыбка мелькнула в уголках его губ, и у Ани стало легче на сердце. – Анютка, я все понимаю, что ты сейчас думаешь, и сколько тебе лет, я помню. Но что же мне делать? Если бы тебе было тридцать лет, все было бы то же. Так получилось.

Он обнял ее, прижал ее щеку к своей холодной от первого мороза щеке и шепнул ей в висок:

– Я тебя буду любить. Правда, Анют… Может, ничего необыкновенного и не будет, но это будет.

«Это и есть необыкновенное», – подумала Аня и засмеялась.

Ей хотелось плакать и смеяться одновременно, она не понимала, что с нею происходит, она ничего не понимала в том, что происходит вокруг – в морозном воздухе, в сером ноябрьском парке, в низком суровом небе. И только его голос, губы, его холодная щека, от прикосновения к которой становилось тепло, – только это было понятно во всем огромном мире.

Может, Сергей и представлял себе именно то, что произошло с родителями, когда он тем же вечером объявил им об их с Аней решении, – но Аня и поздней ночью не могла от всего этого опомниться.

Она давно уже лежала в своей кровати и делала вид, что спит, а мама все еще плакала на кухне с тем же отчаянием, с каким заплакала в ту минуту, когда услышала Сергеевы слова…

– Олечка, ну успокойся, не плачь! – просил папа. – В конце концов, он через год заканчивает университет, и…

– Он! Господи, да разве я о нем плачу?! Девочка, школьница, единственный ребенок – и вдруг замуж! Почему, зачем, какая необходимость? И чем это для нее обернется, как будто ты не понимаешь! Мы же с тобой эти студенческие браки видим каждый день, они же распадаются скорее, чем медовый месяц проходит! Конечно, ему не терпится, молодая физиология требует, а ей-то каково будет, когда он себе через год найдет другую девочку?

Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82