Невеста Моцарта (СИ) - Лабрус Елена

— Это не новость. Дата твоей свадьбы даже отмечена у меня в календаре кружком. Надеюсь, ты меня пригласишь?

— А ты придёшь? — посмотрел я на неё с недоверием.

Нет, у меня было не так много женщин, чтобы они встали многометровым коридором, провожая меня к алтарю, а постоянных — за всю жизнь по пальцам одной руки пересчитать. Но это желание попахивало мазохизмом.

— А почему нет? — хмыкнула она. — Усадьба кого там? Воронцовых?

— Да, у них этих усадьб! — улыбнулся я. — В каждой губернии.

— Я посмотрела. Чудное место. Голубой особнячок с башенкой-бельведером. Елизаветинское барокко. Ухоженный парк с оранжереей. Симпатичный прудик. И даже некоторые архитектурные излишества, например, грот. Я бы только из-за грота поехала. Что в нём сейчас?

— То же, что было двести лет назад — родник. И небольшой ручеёк, впадающий в пруд.

— Жаль, что не склеп. Склеп было бы интереснее. А ты знал, что какое-то время эта усадьба была даже богоугодным заведением — больницей для душевнобольных?

— На что-то намекаешь? — остановился я у куста боярышника с кроваво-красными плодами. Оторвал ягодку. Засунул в рот. М-м-м, вкус детства.

— Нет. Всего лишь наглядно демонстрирую интеллект, в котором ты, похоже, сомневаешься.

— Будешь? — протянул я гроздь боярышника.

— Обосрёшься, Емельянов. Он же не мытый.

— Прости? Мне показалось? Я вроде только что слышал про интеллект? — пошёл я дальше, обернулся.

— Ты невыносим, — всплеснула Ирка руками.

— А ты злишься.

— Да, я злюсь, Серёж. Я злюсь. Я хочу секса, — нагнала она меня. — Я не для того рисковала шкурой, меняя в лаборатории одни твои хренатеньки на другие, чтобы ты торжественно сказал мне «спасибо» и грустно погулял со мной по парку.

— А что младший советник юстиции Алексей Сергеевич Ленский, тридцати шести лет и ста восемьдесяти пяти сантиметров в холке, ростом не вышел? Или званием? Или он у тебя для здоровья, а я для души?

— Емельянов, — остановилась она передо мной. — Я тебя ненавижу.

— А я тебя люблю, Ирка-дырка, — сделал я полшага, что нас разделяли, слегка толкнув её бёдрами.

— Любишь — женись, — упёрлась она лобком в мой пах.

— Не, жениться не могу. Но могу обнять тебя как Ромео обнимал Джульету, — обхватил я её руками. — Боготворить как Данте — Беатриче. Млеть как Петрарка перед Лаурой. А ещё я «Каштанку» читал. Хочешь за жопу укушу?

— Ха-ха, — скривилась она и вдруг порывисто меня обняла.

— Ир, ну ты же знаешь, что я однолюб, — повторил я.

Чёрт, мне нравилось это слово. Шикарная отмазка. Была бы. Если бы в глубине души я не знал, что так оно и есть. Я грёбаный однолюб.

— Заткнись, Моцарт! Просто заткнись, — прижалась Ирка щекой к моей груди и закрыла глаза.

— Можешь отпускать Тоцкого, — тихо сказал я. — Сагитов не будет претендовать на место прокурора. Оно твоё.

— Что? — подняла она лицо. — Как?! Нет! Ты так быстро разрушил свою игру? Ты же мог скормить ему через свою девчонку что угодно! Нет, ты просто обязан был именно так и сделать!

— Слишком много чести старому дырявому гандону — тратить на него личные ресурсы, — вслух сказал я.

А про себя подумал: чтобы этот похотливый козёл и дальше облизывался на Женьку? Ей и так слишком дорого обошёлся его патронаж и «дружба» с её отцом. Чтобы он и дальше её запугивал? А она переживала, слушала его гнусности и делала, как он скажет? Да пошёл он!

— Чёрт тебя подери, Моцарт! Я бы могла такое дело по этому вонючему Госстройнадзору закрыть! — сокрушалась уже не моя Ирка, явно заместитель прокурора. — Я бы могла…

— Ничто не помешает тебе украсить карьеру прокурора города другим громким делом. Вот взойдёшь на престол и верши судьбы.

— Как ты не понимаешь! Без Тоцкого всё развалится. Этого мало. Это же пока алмаз. Огромный, но не огранённый.

— Который я преподнёс тебе на блюдечке.

— Да никто не умаляет твоих достоинств, — толкнула она меня в грудь. — Но, если я отпущу Тоцкого, если не потяну за те верёвочки, что идут от него выше, это будет просто рядовое дельце о коррупции. Будет просто чих. Нет, пук! Так бездарно всё похерить! Как ты мог?! Как ты не понимаешь…

— Ира! — рявкнул я, останавливая поток её стенаний. — Это ты не понимаешь. Дед Мазай вчера подал в отставку. У нас… у тебя просто нет времени на большее. И я пошёл ва-банк, потому что сегодня уже всё решится. Уже решилось.

Она замерла с открытым ртом.

— Не обманывай себя, Ир. Ты же знаешь, как не любят тех, кто выставляет в невыгодном свете своих. Будь то итальянская мафия, триады Гонконга, мексиканские бандиты или городская прокуратура, везде люто ненавидят гнид. А ты хочешь построить дело на чём? Опорочить коллег, а ещё хуже — вышестоящее руководство, к которому как раз и тянутся твои ниточки? Ир, — встряхнул я её за плечи, — ты очень талантливая. Умная, сильная, целеустремлённая. У тебя ещё будет много дел, моя великая и ужасная прокураторша. Громких, сложных, резонансных. Но в них твои подчинённые и соратники будут героями. Доблестными рыцарями, стоящими на страже закона. Вот такими делами ты заявишь о себе и запомнишься.

— Моцарт, — моргнула она, когда я её снова встряхнул. — Ты же знаешь, что я тебя люблю?

— Ты только что сама ответила на свой вопрос.

— А я всё равно тебя люблю.

Она дошла до лавочки. Села. И, откинувшись к спинке, подставила лицо солнцу.

— Ум и дела твои бессмертны… но для чего пережила тебя любовь моя? — продекламировала она.

— Это откуда? — сел я рядом.

— Спроси у своей школьницы, она наверняка знает, — выдохнула будущий прокурор города.

Где-то в кустах зачирикали воробьи, видимо, над выброшенным мной боярышником. День был тёплый, но уже так зримо чувствовалось приближение осени: по желтеющим листьям, засыпавшим дорожки, по холодному дыханию с реки, по смятой траве, что словно устала стоять прямо и клонилась к земле. По запаху грибов и сырости.

Зримое дыхание осени. И незримое дыхание перемен.

Мы могли бы молчать вечность, сидя рядом на одной лавочке. Каждый думал о своём. И каждый думал о чём-то, что нас связывало. Но Иркин телефон разрушил эту идиллию.

«Началось!» — было написано на её лице, когда Ирина Борисовна прочитала сообщение. Заявление об отставке действующего прокурора обнародовали.

Она резко выдохнула, словно готовясь к бою. И вдруг полезла в карман:

— Я принесла тебе подарок, Моцарт.

Я уставился на старый, слегка мятый и пожелтевший чёрно-белый снимок.

— Это же… — всматривался я в лица. Молодые, почти неузнаваемые лица.

— Как много порой может сказать одна, сделанная случайно фотография, правда? — хмыкнула она.

Я не мог с ней не согласиться. Стоп-кадр прошлого. Счастливые лица. Всё ещё впереди… Всё ещё будет…

Стояли, обнявшись за плечи, ещё закадычные друзья, а не заклятые враги: Лука и Давыд, с чубами, высвеченными солнцем, а может, пергидролем, по моде девяностых. В сторонке, словно насрав в штаны, мялся совсем юный и лохматый Ильдарчик Сагитов, пуча большие печальные глаза на Марго. Но Марго, красивая, тонкая, звонкая, строила глазки совсем не ему. И даже не Луке. А парню в белой рубашке с закатанными рукавами, что возвышался над остальными чуть не на голову. Я словно видел его не первый раз, но, хоть убей, не узнавал.

— Кто это? — ткнул я пальцем.

— А кого напоминает? — улыбнулась Ирка.

Я пожал плечами, не уверенный в ответе:

— Меня?

— Не благодари, — похлопала она меня по плечу и встала. — Снимок лежал в книге у Сагитова в кабинете. Не помню уже что я искала в его книжном шкафу, и он выпал прямо мне в руки. Всё хотела тебе отдать, да, видимо, ждала удачного момента.

— Подожди, — с трудом оторвался я от снимка. — Ты уверена, что хотела его отдать именно мне?

— Уверена, Серёж, — вздохнула она и одёрнула фирменный китель, вытянувшись как на плацу. — И момента удачнее не подберёшь. Ты же понимаешь, что тем самым моим громким делом будешь ты? — её голос стал строгим, деловым. — Что от меня именно этого ждут? Что мне не просто так дают эту должность?