Плохиш для хорошей девочки (СИ) - Селезнёва Алиса

Агате захотелось встать и уйти. И она пошла на поводу у своего желания. Запахнула серое полупальто, поправила шапку и сгребла все волосы на левое плечо, превратив их в некое подобие косы. Данил оказался ещё проворнее и накрыл её холодные пальцы своей широкой и горячей ладонью.

– Не надо тебе ходить одной. На улице темно и пьяных много. Мало ли что может случиться. Давай я тебя хотя бы до дома провожу.

Она повернула голову и посмотрела в окно. На улице, пока они сидели в кафе, и правда стемнело. Ветер трепал провода и гнул к земле тонкие, молодые деревья. Звёзд не было, и только несколько машин сновали туда-сюда в поисках свободного места на парковке. Пожав плечами, она аккуратно высвободила руку и выскользнула в раздвижные двери. Нетронутый ею морс так и остался стоять на столе рядом с наполовину недоеденным блином с вишней.

За последние полчаса на улице сильно похолодало. Ветер ударил Агату по лицу и подбросил вверх волосы. Лужи на асфальте замёрзли, и под её ботинками что-то захрустело. Снег? Лёд? Техническая соль? Агата мысленно перебирала варианты, но никак не могла найти нужный. Это что-то блестело в свете фонарей, как капли дождя. Желая рассмотреть ближе, она нагнулась и ахнула. Всё крыльцо «Блинной» было усыпано мелкими осколками прозрачного стекла. Как будто кто-то нарочно разбил целый ящик бутылок и разбросал их по ступенькам, как корм для птиц. Отчего-то Агате представилось, что вместе с этим стеклом, здесь, на ковровом покрытии «Блинной», лежала и её жизнь. Её тоже разбили. Вдребезги. А потом ещё и потоптались по осколкам.

Она шла прямо и не сутулилась, но каждый шаг отдавался в теле дикой болью. Каждый новый вдох раздирал лёгкие. В голове будто дятел поселился. И по мозгам он выстукивал одну-единственную фразу: «Я вообще-то не вещь, которой можно попользоваться, когда тебе кто-то не дал, а затем на помойку выбросить».

Как назло, идущий рядом Данил молчал. Она ждала от него хоть каких-то объяснений, а он словно язык проглотил. Даже киношным «Всё не так, как ты думаешь» не воспользовался. А она хотела знать, почему это случилось. Может, Лера его соблазнила? Или он был настолько пьян, что вообще ничего не понимал?

Заговорил он только у подъезда. Видимо, всё-таки нашёл слова. Жаль прозвучали они как-то жалко и неубедительно:

– Я виноват. Знаю. Очень виноват. Но, если ты…

Агата поднялась на цыпочки и на секунду прикрыла глаза.

– Неужели ты так сильно хотел в тот вечер, что тебе было неважно с кем и где?

Он поморщился и отшатнулся, будто она влепила ему пощёчину, а секундой позже приложил ладонь к щеке. К той самой, которая была по-прежнему испачкана чернилами. Агата только сейчас вспомнила о растёкшейся ручке и салфетках, взятых у Зои Альбертовны.

– Ты грязный. Ты очень-очень грязный.

– Ты сказала, что будешь любить меня любого.

– Я ошиблась.

Смотреть на него она больше не могла и отвернулась первой. Нераскрытая пачка салфеток так и осталась лежать на дне её сумки. 

Позвонив в дверной звонок, Агата долго искала ключи от квартиры. Она пребывала в некой прострации и отчаянно била себя по карманам. Аля уже распахнула дверь, а Агата продолжала теребить подкладку пальто и чертыхаться.

Мать и Вадим громко спорили в гостиной. Он предлагал бежать в Симферополь уже в конце апреля, уверяя, что на юге вероятность заразиться чем-либо гораздо ниже, чем в других регионах. Анна Георгиевна утверждала обратное. Она не хотела оставлять дочь в период сдачи экзаменов и поступления в ВУЗ.

– Ужинать будешь?

Агата стянула верхнюю одежду и кивнула. Аля достала плоскую тарелку и положила туда кусок картофельной запеканки, смачно сдобрив тот сметаной. Фартука на ней уже не было. Только вязанное, слегка расширенное к низу, строгое серое платье. Видимо, сегодня она собиралась уехать на ночь домой.

Сев на стул, Агата отломила небольшой кусок запеканки, поддела вилкой и закинула в рот. Обычно ей нравилось это блюдо, но сегодня оно имело какой-то странный бумажный привкус. Гул голосов из гостиной становился всё тише. Он неторопливо превращался в эхо. Агате чудилось, что она в горах, а вокруг валятся камни.

Телефон в кармане её брюк завибрировал громко и отчётливо. Испугавшись, она вытащила его и положила на стол. Звонил Данил. Похоже, прямиком из автобуса. За прошедшие пятнадцать минут до дома он бы ещё не добрался.

Она не отключила вызов, но и не приняла. Телефон продолжал вибрировать. Аля поставила рядом с запеканкой чай. В той самой чашке. С фламинго, которую Данил подарил на прошлое Восьмое марта.

– Чего же ты не берёшь трубку? – удивилась Аля. Гаджет перестав звонить, через минуту завибрировал снова. – Это же Даня.

Агата аккуратно взяла телефон двумя пальцами и сунула в горячий чай. Прямо в чашку с фламинго. А потом хорошенько двинула по ней локтем. Фламинго задрожал и свалился на жёлто-коричневую плитку. Чай и осколки чашки разлетелись по всей кухне.

Аля ахнула. Анна Георгиевна пулей прибежала из гостиной. Обе, вылупившись, смотрели на Агату. Лица у них были испуганные и бледные, как у покойниц.

– Я больше не буду учиться с Данилом. Делай, что хочешь. Но в одном классе я с ним сидеть не стану.

Анна Георгиевна скрестила на груди руки и состроила недовольную мину. Глаза у неё горели огнём.

– Что у тебя за хобби такое – вечно меня злить? Я скоро твоего Данила сама выгоню. От него урона в сто раз больше, чем денег.

– Он мне изменил. Со своей бывшей девушкой. В мой день рожденья. Пока мы ели торт, он её…

Что было дальше, Агата помнила плохо. Но каким-то чудом она очутилась в своей комнате и выбросила в окно подаренного Данилом мышонка. Вслед за ним на грязный снег полетели и другие его подарки. Серебряный браслет на Новый год, музыкальная шкатулка на день Святого Валентина, духи на Восьмое марта…

Перед глазами то и дело вспыхивал образ Леры. Агата моргала и тёрла веки, но никак не могла избавиться от этого видения. В нём Лера была ещё красивее, чем сегодня. В нём Лера целовала Данила и стаскивала с него футболку.

Анна Георгиевна сняла дочь с подоконника, уложила в кровать и тихо легла рядом. Агата была уверена, что она затянет своё знаменитое: «Я же говорила, что этим всё кончится», но Анна Георгиевна молчала. И, когда девушка не выдержала и зарыдала, мать заплакала вместе с ней. Наумова младшая наконец увидела Наумову старшую плачущей. Не услышала, а именно увидела. Анна Георгиевна рыдала навзрыд. Может, оттого что вспомнила свою историю, может, от жалости и солидарности к дочери, а может, от бессилия, потому что, как не старалась, всё равно не уберегла от беды единственного ребёнка. Агата не пыталась разобраться в причине её слёз. Но ей было приятно, что мать лежит рядом и плачет вместе с ней. Впервые за много лет они были по одну сторону баррикад.

На следующий день Агата слегла с температурой. Её била крупная дрожь, и Аля весь день бегала около воспитанницы с одеялами, клюквенным морсом и парацетамолом. Когда температура приблизилась к сорока градусам, вызвали врача. Тот приехал ближе к вечеру. В белом комбинезоне, весь замотанный, как космонавт. Взял какие-то анализы, выписал гору лекарств и уехал. Короновирус у Агаты не нашли. Это была какая-то другая зараза, название которой Анна Георгиевна запретила произносить в доме. Иногда в бреду Агате казалось, что она слышит, как мать ругается с Алей. Няня говорила о каком-то шансе. Анна Георгиевна часто срывалась на крик и пару раз даже опустилась до нецензурной брани.

– Даже не думайте говорить об этом при Агате. Какой тут может быть шанс? Он гулять начал уже в восемнадцать. А что с ним к тридцати будет? Да он похлеще Андрея станет! Он на стороне не одного ребёнка приживёт, а десять. И от разных женщин.

Аля ворчала, но ворчала тихо. Агате не хватало сил, чтобы услышать няню. Зато Анну Георгиевну было не остановить.