Серебряный город мечты (СИ) - Рауэр Регина

Делается не по себе.

Ибо крута лестница музея, высока, и так легко оступиться, полететь вниз, ломая шею и кости, застыть изломанной куклой, через которую Марек перешагнет, а после позовёт на помощь, расскажет про несчастный случай и даже положенную скорбь выскажет.

Или исчезнет?

Как исчез его спутник, шаги которого уже стихли, но в моей голове всё одно продолжают звучать, стучат вместе с кровью в висках, предвещают головную боль, и то, что Марек говорит, я скорее угадываю по губам, чем слышу:

— У тебя поразительная способность не в то время и не в том месте быть, Квета, — он произносит и мрачно, и ласково.

Так, что позвоночник прошивает холодом.

Рисует моё богатое воображение моё же переломанное тело в несуразной позе, потому что красиво ломают шеи только в фильмах, и в перила я вцепляюсь, сжимаю их задеревеневшими пальцами.

— У меня обзорная экскурсия по городу с Алехандро и друзьями, уже посетили Йештед, — я говорю непослушными губами, выдаю улыбку. — И тигров. В зоопарке. Видели.

— Я тоже, — серые глаза гипнотизируют, смотрят без отрыва. — Опасные хищники.

— Да, — я соглашаюсь.

А он вдруг усмехается, чуть отодвигается.

Перестаёт нависать надо мной, спрашивает светским тоном:

— Так ты давно в Либерце?

— Вчера приехала.

— Ночью пожар случился. Этой, — языком Марек цокает сожалеюще, скользит мне за спину и по холлу пустым взглядом, говорит, как по секрету, вот только тон у него скучающий. — Говорят, погибшие есть. Как же был прав наш главный редактор, что где ты, там бедствия. Надо было ещё ночью догадаться, что Кветослава Крайнова пожаловала в город.

— Не смешно, — я буркаю сердито.

Выдыхаю враз, ибо… не будет.

Не станет он меня сталкивать с лестницы, не сейчас, когда голоса и экскурсовода, и Анны, гневно втолковывающей что-то Пабло, приближаются, а Марек поднимается на ступень выше, сует руки в карманы штанов.

— …окончательно замок был разрушен во время Второй мировой войны, солнечный же камень так никто и не нашёл…

— Не смешно, — почти главный фотограф «Dandy» подтверждает любезно. — Когда возникаешь невовремя, всегда не смешно, Квета.

— Ты ведь не скажешь, с кем был? — я спрашиваю прямо.

Выдерживаю его взгляд, чувствуя себя храбрым зайцем, который осмелиться — осмелился, но вот что делать дальше не знает. Лишь понимает вдруг, что жить-то в общем ещё очень хочется, а храбрость этому хотению не способствует.

— Не скажу, — Марек отзывается согласно, улыбается вдруг. — А ты не будешь больше спрашивать и пытаться узнать. Любопытная Барбара…

— … нос потеряла, — я заканчиваю за него.

— Вот видишь, ты сама знаешь, — он улыбается ещё шире. — До встречи, Квета.

Марек разворачивается, поднимается, скрываясь из вида и оставляя за собой лишь эхо шагов, что, впрочем, тоже удаляются, и любопытство, потухшее от серых глаз, загорается вновь, подзуживает, что можно пойти следом.

Попытаться узнать.

— Моя красавица, скажи, что Пабло прав, Пабло всегда прав! Разреши наш спор! — Пабло меня окликает.

И любопытство отступает.

А я поворачиваюсь, натыкаюсь на внимательный взгляд Алехандро, и улыбнуться приходится, включиться в бурное обсуждение по поводу ратуши, которая у Анны запланирована на сегодня и которую Пабло наотрез отказывается осматривать.

— Я видел фотографии, моя Анна, я проникся духом истории и масштабами! Кто тебе сказал, что картинки не передают эмоции?! Что ты можешь понимать в фотографии, женщина?..

Женщина краснеет гневно.

И бурный спор растягивается, раскатывается на всё здание музея, и настроение, испорченное Мареком, от криков, ставшими враз слишком громкими и визгливыми, становится ещё хуже.

Надо прощаться.

Мой беспечный день затянулся, самое время возвращаться к невыносимой легкости бытия, поэтому первый раз я сама ищу взглядом Алехандро, лавирую среди всех к нему.

— Уже вечер, мне пора уходить.

— Я тебе провожу, — он вызывается.

А я качаю головой, повторяю второй раз за день свои же слова:

— Не стоит.

[1] Bella(исп.) — красавица

[2]Дефенестрация — событие, присущее для чешский истории и заключающееся в выбрасывания кого-либо или чего-либо из окна.

В истории Чехии насчитывается как минимум две Пражские дефенестрации: первая в 1419 году, вторая в 1618 году. Вторая дефенестрация стала началом восстания чешских сословий против власти Габсбургов, а также началом Тридцатилетней войны.

Я приглашаю на обзорную экскурсию по Либерцу. Больше информации, картинок, видео. Раздел блоги: «По дорогам Чехии: Либерец».

Глава 21

Апрель, 6

Либерец, Чехия

Дим

Бэлла красавица.

Из тех красавиц, в честь которых слагали когда-то сонеты и совершали подвиги. Из тех, при виде которых дар речи пропадает, а мозг вырубает начисто. И вслед таким, как она, оборачиваются, сворачивают шеи, попадают… на секционный стол, ибо со свернутой шеей люди долго не живут.

Бэлла, вскрывая легко и непринужденно, это подтвердит.

Страшная женщина.

Что ждёт меня на крыльце морга, отстукивает каблуками ей одной известный ритм, сверкает завораживающей улыбкой.

— Добрый день героям, — она произносит напевно.

Ехидно.

Щурит чёрные и прекрасные очи, сканирует взглядом с ног до головы, пока я подхожу, останавливаюсь на пару ступеней ниже её, чтобы в красивые и огромные глаза смотреть было удобней.

Роста в Бэлле метр с кепкой.

И за два года, что мы не виделись, она совсем не изменилась.

— Только твоего напоминания и не хватало, — я хмыкаю.

А Бэлла фыркает:

— Весь город трещит, я не могла смолчать, — она манит меня пальцем, клюет холодными губами в послушно подставленную щеку. — Я рада тебя видеть, Дима. И я также рада, что с тобой всё в порядке.

Голос в конце фразы её подводит.

Съезжает.

И «в порядке» — это не про пожар, за который бывший муж Бэллы в лице Андрея сегодня почти час, ни разу не повторившись, крыл меня отборным матом, заткнулся только после того, как я попросил помочь найти судмедэксперта в Либерце.

Долго искать не пришлось.

— Ондра… рассказывал, — Бэлла согласно кивает, отвечает на мой незаданный вопрос, пожимает плечами, добавляет, как само собой разумеющееся. — Он за тебя переживает.

Волнуется.

Поэтому договорился, выполняя мою первую за полгода просьбу, Андрей бы даже с чёртом лысым, лишь бы я звонил и спрашивал, а не продолжал методично нажираться. И то, что мне вдруг понадобился морг, его не смутило.

Главное, мне стало интересно что-то, помимо выпивки.

Пусть и трупы.

— Бэлла…

— Пойдем внутрь, — она вздыхает.

Приглашает.

Открывает дверь, которую я перехватываю, придерживаю, пропуская её первой, на что Бэлла иронично бровь вскидывает, но не возражает, заходит.

Идёт, звонко отстукивая каблуками, по длинному и пустому коридору, по обе стороны которого закрытые двери. И свет над железной дверью в конце этого белоснежного тоннеля выглядит очень даже символично.

— Я ещё не успела начать, — Бэлла сообщает на ходу.

Толкает стремительно одну из дверей, заходит в кабинет и, повесив стянутую куртку, вопросительно смотрит на меня:

— Я ведь правильно поняла Ондру, что тебя интересует сегодняшний погорелец?

— Правильно, — я соглашаюсь.

Оглядываюсь и в кресло для посетителей сажусь.

Не морщусь.

Пусть и кажется, что ни с чем не сравнимый и незабываемый запах морга витает даже здесь, оседает в волосах и на коже, въедается. И можно будет литрами изводить шампунь и гель, но не отмыться, не вымоется так просто эта вонь.

Я знаю и помню.

И зря я считал, что сто лет не бывал на вскрытиях и всё забыл.

Не забыл.

— Героя мучает совесть, что не всех спасти удалось? — Бэлла усмехается, усаживается на своё место за стол.