Самая шикарная свадьба - Богданова Анна Владимировна

Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 62

– Поди, умойся наперед! – неприветливо проговорил Микола.

– Ну-ка, убирайся отсюда! Пшел вон!

– А як же ш! Ща по печи сракою! – Потомок Гоголя откровенно хамил.

– Пуфочка, выйди на минуту, я поофу тебя, – мягко попросила дочь Вероника Адамовна и рассказала поистине захватывающую историю о том, кто тот человек, что сидит сейчас в ее комнате, как трудно было его разыскать и кем он приходится великому писателю.

Аполлинарий Модестович с удовольствием слушал рассказ жены, лишь изредка, подтверждая, говорил: «Да-с, именно так оно и было-с». Когда рассказ подошел к концу, на кухне появился Микола и сказал:

– Кишка кишке кукиш кажет!

– Что? – не поняла Вероника Адамовна.

– Шо, шо! Жрать хоца!

– Сейчас, сейчас, накоймим нафего гостя доогого! – воскликнула она, бросив на сковородку морковные котлеты. (Надо сказать, что Пулькины предки называли друг друга по имени отчеству, на «вы» и никогда не ругались между собой: Вероника Адамовна смиренно относилась к несколько взрывному характеру мужа, а тот, в свою очередь, сносил кислый творог на завтрак и протертую свеклу в обед. Ужин в доме Дерюгиных был не предусмотрен.)

– Завтра посетим могилу вашего, Микола, прапрадеда, – мечтательно произнес Аполлинарий Модестович.

– Непьеменно, непьеменно, – проворковала Вероника Адамовна и достала из холодильника низкокалорийную сметану.

– А где у вас тут чоловича збиральня? – спросил дорогой гость.

– Чего-чего? – не поняла Пулька.

– Это туалет значит по-украински, – пояснил отец. – По коридору направо, Миколушка.

– Ты что, украинский язык выучил? – удивилась дочь.

– Нет, у них такие вывески на общественных туалетах… Вот я и запомнил.

И тут настал самый ответственный момент, когда оба родителя наперебой умоляли Пульку на время освободить свою комнату:

– Пока Микола не уедет обратно, – просил отец.

– Нет, интересно, мне что, на улице, что ли, жить?

– Ну, может, подежуришь пока в больнице…

В этот момент праправнук великого писателя вышел из «чоловичей збиральни», монотонно напевая разухабистую песнь (надо заметить, Пулькины родители записывали все, что говорил отпрыск Гоголя, на диктофон – то ли для последующих поколений, то ли от излишней сентиментальности) – потом вдруг подошел к Пульхерии, которая как-то неудачно сидела на стыке двух табуретов, и, выдернув из-под нее один, возмущенно рявкнул:

– Ну-ка, дай сюды пидсральнык! Одной жопой на два базара! – а взглянув на скудные морковные котлеты, злобно поговорил: – О! Кугуты! – однако что означало сие слово, никто из присутствующих не знал, поэтому никто и не обиделся, но если я не ошибаюсь, «кугут» в переводе с украинского означает жмот или скупердяй.

Пока Микола Тарасович давился морковными котлетами с обезжиренной сметаной, Пулька кинулась в комнату собирать вещи. Вслед за ней побежала Вероника Адамовна и отмочила такое, после чего моя подруга зареклась не появляться дома до тех пор, пока оттуда не исчезнет таксидермист со своей мертвечиной. А сказала Вероника Адамовна вот что, причем на полном серьезе:

– Пуленька! Мы тут с Модестом Аполлинаиечем подумали и ешили, почему бы тебе не выйти замуж за Миколу. У него нет девуфки. Это пьевосходная пайтия для тебя! Ты никогда нас с отцом не слуфала, послуфай сейчас!

– Только попробуйте пальцем тронуть или повредить хоть один мой медицинский экспонат! Никого не пощажу! А вашего потомка тем более, так и знайте! – крикнула она напоследок и переехала жить к Аркадию Серапионовичу.

Все вышеизложенные события, произошедшие в семьях Огурцовых – Поликуткиных и Дерюгиных, мне подробно описала Икки, когда я пришла к ней в аптеку. Я же, в свою очередь, поведала подруге о нашей с Власом ссоре.

– Все-таки Пулька права, когда говорит, что даже самый совершенный мужчина недостоин последней подзаборной женщины-пропойцы! Спрашивается, почему он с тобой расстался? Даже толком объяснить-то не смог! Болван! Чего еще сказать?! – тараторила Икки, успокаивая меня тем, что это вовсе не я такая глупая – не поняла мудрости решения Власа – это он оказался дураком, потому что в его решении напрочь отсутствовала мудрость. – Ты посмотри, как у нас с тобой все синхронно происходит в жизни! Помнишь, вышли замуж в один год – я за Игоря, ты за Славика, недавно мы подали заявление в загс – я с Женькой, ты с Власом, а сейчас нас обеих бросили, – проговорила Икки и печально вздохнула.

В семье самой Икки наблюдались перемены в лучшую сторону – ее родители наконец-то помирились, потому что посмертное письмо злобной старухи – матери Роблена Ивановича – было самым наглым образом сдуто, поэтому-то и показалось нам столь знакомым.

Как только гоголеведы с таксидермистом прибыли в Москву, Икки схватила бабкину эпистолу и потащила к ним своих родителей. Разоблачение последовало незамедлительно.

Вероника Адамовна прочла письмо и восторженно проговорила:

– Несомненно! Несомненно, это пейо Пуфкина! Посмотъите, Модест Аполлинаиевич! И особо объатите внимание на втоой абзац!

Модест Аполлинарьевич деловито нацепил на нос очки и с любопытством пробежался глазами по строкам посмертного письма Иккиной бабки.

– Вы совершенно правы, Вероника Адамовна! Это, безусловно, Пушкин. Скажу больше, это его письмо к жене-с. Постойте-ка, – и Пулькин отец достал с книжной полки потрепанный томик синего полинялого цвета. Он пролистал его почти до конца и вдруг воскликнул: – Вот-с! Это письмо А.С. Пушкина к Н.Н. Гончаровой от 30 декабря 1833 года из Болдино в Петербург, в частности тот абзац, где ваша, Роблен Иванович, мать обвиняет Люду, что она «не путем искокетничалась и радуется, что за нею, как за сучкой, бегают кобели, подняв хвост трубочкой и понюхивая ее задницу». Прочтите! – и он передал Иккиному отцу книгу, полосонув ногтем на нужной строчке.

Роблен Иванович ознакомился с оригиналом и бухнулся на колени перед Людмилой Александровной:

– Прости, меня Людик! Прости! Я измучил и себя, и тебя из-за этого глупого письма! – На глазах у Людика выступили слезы умиления, и в этот поистине прекрасный, трогательный момент из «чоловичей збиральни» вышел праправнук великого писателя и остановился на пороге.

– Ты знаешь, взгляд у него какой-то тяжелый, неприветливый, – делилась со мной Икки, – да и смотрел он на меня не как на живого человека, а будто видел во мне уже готовое чучело, набитое паклей!

Микола с минуту разглядывал Икки, потом коротко сказал:

– Кишка кишке кукиш кажет.

– Сейчас, Миколуфка, сейчас, накоймлю тебя свекольными котлетками! – с готовностью воскликнула Вероника Адамовна.

– У меня от вашего буряка соняшныця кажын день! И шо це за жинка у вас, Модест Полинарыч, одным силосом да путрей кормыть! – возмутился гость и удалился в свою комнату, то есть в комнату Пульки.

– А что такое соняшница? – спросила Икки.

– Ой! Это наследственное, – обреченно махнув рукой, проговорила Вероника Адамовна. – Миколуфка, как и его великий пъапъадед, страдает болями в желудке. Гены! Тут уж ничего не поделаешь!

– А путря что означает?

– Это каша такая. Да-с, – пояснил Модест Аполлинарьевич.

Икки не упустила момента и спросила гоголеведов, сколько собирается жить их гость в Пулькиной комнате.

Оказалось, что супруги привезли его в Москву с одной целью – доказать, что Микола Тарасович Яновский является прямым потомком Николая Васильевича Гоголя. Они собирались добиться эксгумации тела великого писателя, чтобы сделать анализ ДНК, который это и подтвердит, потому что, как сказал Модест Аполлинарьевич, «без бумажки ты букашка, а с бумажкой – человек». Из чего мы с Икки сделали вывод, что Пульке придется еще долго радовать Аркадия Серапионовича своим присутствием.

Сам Микола Тарасович далеко от дома уходить не любил (даже на могилку прапрадедушки ехать отказался), а все дни напролет занимался тем, что стрелял из рогатки в воробьев, потом выходил во двор, подбирал несчастных птиц и делал чучела. Так что после недельного пребывания «потомка» в доме Дерюгиных Пулькина комната стала похожа на зоологический музей, где экспонаты совы с выпученными глазами, рыжей лисы и чучело летящего ворона над дверью дополнила бесчисленная коллекция московских воробьев.

Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 62