Лезвие (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena"

- Вы не сможете, но спасибо, – даже головы не повернула. Что это? Смирение или отчаяние стало настолько глубоким, что похоронило под собой надежду?

- Вы зря так думаете, Ирина. В этой жизни нет ничего невозможного, просто иногда мы не можем рассмотреть тот шанс, который нам подсовывает судьба. Расскажите мне о ней…

- Ее забрали у меня. Она совсем малышкой была. И я очень надеюсь, что она не помнит, как все это было…

Сгребла пальцами простынь и сжала ее со всей силы. А мне хочется ей миллион вопросов задать, только слова доктора в голове вертятся, что нужно осторожно, что сорваться может в любой момент.

- Для ребенка не важно, что случилось… Ему важно, чтобы мама просто была…

- А нужна ли ребенку мама, которая не смогла уберечь. Которую на глазах у этого самого ребенка превратили в грязь и показали ему, какое она ничтожество… Нужна ли ребенку мать, которая, спасая свою жизнь, все же смогла его оставить… - ее голос дрогнул…

Это потом я узнаю о том, какую казнь ей устроил ублюдок Ахмед. Как нашел ее с маленькой Александрой после того, как они сбежали. Как раздел ее до гола, привязал к кровати и насиловал долго и жестоко на глазах у испуганного до ужаса ребенка. Как материл русскую шлюху, обзывая последними словами, и избивал, превращая в кусок мяса, пользуясь тем, что она связана. А когда маленькая девочка подбежала к нему и укусила его за руку, отшвырнул ее к стене, как щенка, и приказал залезть в шкаф и не высовываться, иначе убьет их обеих. Как Ирина, умоляя его остановиться, получала в ответ лишь очередные удары по лицу, выплевывая свои зубы, а потом, собрав все свои силы просто перестала плакать и рыдать, потому что смертельно боялась за дочь. Что она выбежит опять, и в этот раз он не пожалеет. А потом… потом он позвал своих головорезов и поставил условие – или она сбежит отсюда, он даст ей полчаса фору, потом они отправятся вслед за ней, или же дочь будет смотреть еще и на то, как ее мать дерут на части уже шестеро.

Едва удерживая рвотные позывы, воя в кулак, который она зажала губами и мысленно умоляя дочь простить ее, выбежала в лес. Голая, избитая, с кровоподтеками, ссадинами и кровью, которая струилась по ногам… Бежала что есть силы, надеясь, что сможет скрыться и когда-нибудь вернуться за своей малышкой. Бежала, ступая босыми ступнями по обледеневшей земле, не обращая внимания на мороз, спотыкаясь о корни деревьев, пока не упала без сознания. Они очень быстро догнали ее. Ахмед пнул ее в живот носком своего сапога и плюнул, сказав, что пусть так и лежит здесь. Сгниет, как собака, не заслужила даже того, чтобы хоронить ее. Это ее и спасло. Что времени тратить не хотел, чтобы в земле мерзлой ковыряться и яму выкопать. И ее нашли… Одному Богу известно, как она выжила тогда. Как не умерла от обморожения…

-       Девочку зовут Александра, верно?

Я не знал, как она отреагирует, но не хотел, чтобы она проваливалась в эти воспоминания. Действовал по интуиции. Посчитал, что нужна встряска.

– О, Боже! Вы что, нашли ее?

– Для того чтобы убедиться в этом, мне нужна информация… Что вы помните, Ирина? Что помните, кроме ее имени?

– У нее очень красивый голос и идеальный слух. Когда я пела ей колыбельную, она с первого раза улавливала мелодию и сразу же повторить могла… Иногда она лежала со мной и гладила меня по волосам, и мы как будто местами менялись – я слушала, а она пела. Слов половину не знала, что-то свое придумывала, а я улыбалась и говорила, что когда она вырастет, то обязательно станет певицей и даже песни себе сама писать будет

- Ее отца зовут Ахмед?

- Не говорите так больше никогда, слышите, эта тварь – не ее отец! Не ее! Отец так не поступает! Он просто наказал меня… за то, что ослушалась… Боже, что он сделает с МОЕЙ девочкой. Она не его! Не его! Заберите ее у него… умоля-я-я-ю.

У нее началась истерика, и сразу же прибежал медперсонал, чтобы уколоть ей успокоительное, а у меня ее слова непрекращающимся эхом… Он не ее отец… Не ее… Понимал, что в виду она имеет. Что такая тварь не заслуживает называться отцом, только червь сомнения внутри подтачивал. Нет, этого не может быть! Это невозможно! И тут же навязчивое «Андрей, в этой жизни возможно абсолютно все…»

Внизу меня ждали Макс с Изгоем. Сидели оба на диване возле ресепшн, такие тихие и смирные, шипя сквозь зубы, что их заставили бахилы надеть. Когда меня увидели, вздохнули с облегчением, встали рывком и пошагали в сторону выхода.

– Ненавижу эти долбаные больницы, давайте убираться отсюда! - чертыхнулся Макс. В его словах было намного больше, чем обычное недовольство или возмущение, и все мы понимали, о чем он.

– Да уж. Приятного тут мало, хотя… - Изгой сделал многозначительную паузу. – Персонал ничего так…

– Ты это о чем? – в недоумении спросил я.

– Не о чем, а о ком, - ответил Макс. – Наш Изгой уже себе тут жертву присмотрел. Брюнетку с третьим размером груди.

– Ну, я рад, что вы не скучали и все успели.

– Слушай, Слава, как она от тебя не сбежала-то? Ты же страшный, как моя судьба.

– Кто это тут обзывается? Мистер смазливая рожа?

– Завидуй молча, жертва пластических хирургов.

– Лучше так, чем лицо женской косметологии.

– Заткнитесь вы, оба! Или это у вас нервное?

– Это особенности нашего общения, брат. Ничего ты не понимаешь. Сигарету дать?

Остановились возле машины, чтобы покурить. Молча… каждый в своих мыслях. Пока вдруг я не нарушил тишину.

- Дело, похоже, приобретает неожиданный поворот...

- И не только это, Граф! – откашлявшись, сказал Максим.

– Ты о чем?

– Глеб звонил. Мы же все не на связи были… Наверное, тебе стоит выкурить еще одну, - и протянул мне пачку сигарет.

После того, как выслушал, оторопел и молчал долго, всю злость и страх внутри удерживая, а потом сказал:

– Макс, Слава, нам пора наведаться к нашим друзьям из ФСБ. Без их помощи нам тут не справиться…

- Что ты задумал, Граф?

– Садитесь в машину. Расскажу по дороге.

ГЛАВА 20. Лекса

Я сама не понимала, что делаю. Смотрела на пластмассовую куклу Сашу, сидящую на тумбочке, и пальцы медленно, аккуратно вскрывали фольгу на упаковках снотворного и антидепрессантов, выкладывая их в ряд на матовом белом умывальнике.

Одна за другой, красиво и ровненько. «Колеса», которые мне прописали после пребывания в психушке и которые я так ни разу и не принимала с тех пор. Умирать всегда страшно, наверное. Мне тоже было сейчас очень страшно. Только жить намного страшнее и невыносимее. Я не смогу. И дело даже не в пресловутом смысле, о котором столько всего сказано. Скорее, я понимала, что смерть не настолько утопична, как моя жизнь. Ненависть к отцу и панический ежесекундный страх за жизнь Андрея и его членов его семьи разрушили меня до основания. Я каждую секунду боялась, что отец сообщит мне еще о чьей-то смерти. По ночам я видела окровавленные тела детей или ко мне тянули руки мертвецы и хватали за ноги, пытаясь утянуть под землю и разорвать на части. Они открывали рты и шипели, что это мой отец их всех убил. Говорят, человек не может жить под грузом своих преступлений, но Ахмед Нармузинов чувствовал себя превосходно, а сломалась именно я. Меня раздавило осознанием, что я его плоть и кровь. Никто и ничто это не изменит. Я себя презирала за это так же сильно, как и его.

Ведь он и свою дочь убил, чудовище проклятое. Я думаю что, когда меня не станет, это не причинит ему боли, а вызовет искренний приступ ярости, потому что я нарушила его планы. Но мне хотелось уйти из жизни не поэтому. Здесь не было ни малейшего желания сделать кому-то назло. Я просто боялась жить дальше. Боялась, что из-за меня будут умирать другие люди. Что эта кровавая бойня никогда не закончится, а я не хочу нести на себе этот страшный крест – быть виновной, быть дочерью твари и психопата.

В дверь комнаты постучались. Я приподняла голову, не видя ничего затуманенными от слез глазами.