Стану тебе женой (СИ) - Бонд Юлия

Люблю эту дуру, а она мне на дверь указывает.

Хватаю со стола пачку сигарет и ключи, которые швырнул в самом начале. К двери иду и напоследок оглядываюсь.

– Ладно, Наташа. Звони, если что. Я номер не менял, – подмигиваю, но она холодная королева, не реагирует.

В себя прихожу только на улице, только когда выкуриваю как больной три сигареты подряд. Дожидаюсь, пока в кофейне погаснет свет, а затем провожаю взглядом удаляющееся красное пятно. Сама идёт, в машину садится и уезжает.

И мне легче должно стать, что без мужика домой. Да и нет у неё никого. Отца моего по-любому бортанула. Знаю это. Видел, как смотрела на меня, когда я только рот успел открыть. Вроде, порядок, но с отцом всё равно проведу профилактическую беседу. Нехрен на мою женщину смотреть, если дорого здоровье, какое ещё есть.

***

К отцу приезжаю в течение часа. Даже и не думал отложить разговор на потом. И плевать, что на часах скоро полночь. Мне злость свою деть некуда, до утра хрен доживу, если не выскажусь.

За дверью шаги слышатся. Бормоча что-то старческое, отец открывает входную дверь. Ошарашенно смотрит на меня.

Не говоря ни слова, сам вхожу в квартиру. Сняв кроссовки, направляюсь в кухню. Щёлкаю выключателем, глазами ищу пепельницу.

– Не поздновато ли для визита, сын? – отец стоит в дверном проёме, руки на груди скрещивает.

– А ты не рад? – зубами достаю сигарету из пачки.

– В моём доме не курят, – зло сверкает взглядом. – Что случилось, Радмир?

– Я видел тебя сегодня в кофейне, – вслух не называю название, но по дёргающемуся на горле кадыку, вижу, что отцу становится понятным цель моего визита. – Тебе не стыдно, а, отец?

– Почему мне должно быть стыдно? – усмехается нагло, а у меня пальцы сжимаются в кулаки от такого пофигизма. – Наташа свободная женщина. Я у мужа её не увожу, как некоторые.

В меня глазами стреляет. Знаю, сейчас отец бесится не меньше, чем я.

– Не надо мне на мои грехи указывать. Ты за своими следи. Ладно, я не за этим сюда пришёл.

– Неужели соскучился по родному отцу? Всё-таки столько времени не виделись.

Ухмыляюсь его сарказму. Ну да, не виделись. И если бы не Наташа, ноги моей не было в этом доме.

– Я предупредить тебя хочу. По-родственному, так сказать, – со стула поднимаюсь и теперь стою напротив отца. – Наташу не трогать. Узнаю о подкатах – не посмотрю на то, что ты мой отец, понял?

Отец в замешательстве. Молчит угрюмо и на самом деле мне насрать, какие там сейчас дебаты в его почти седой башке. Я прямо сказал, как есть.

Возвращаюсь к входной двери, где бросил кроссовки.

– Рад, – в спину летит, оглянуться заставляет, – разве ты мало боли причинил бывшей жене? Оставь её в покое. Забудь! Вы не подходите друг другу, понимаешь? Ты дурной ещё, зелёный и такой женщине, как Наташа, точно не нужен.

– А кто ей нужен? Ты, что ли?

– Может, и я. А может, другой мужчина. Но сто процентов – не мальчик, у которого вечные проблемы с законом, который одним днём живёт и думает только жопой.

– Цену-то себе не набивай, умник. Я люблю Наташу и любому, кто к ней подойдёт – ноги сломаю.

– Ты меня совсем не слышишь, Радмир. Наташе твоей серьёзный мужчина нужен, взрослый, чтобы за его спиной быть, как за стеной. А ты со своими итальянскими страстями в могилу её сведёшь, если ещё не понял. Тебе взрослеть нужно, – палец к виску прикладывает, – вот здесь. Двадцать девять лет, сын. Уже пора бы!

– Я тебя услышал, отец. Надеюсь, ты меня тоже.

Глава 24

– Наташ, я больше не могу, – откинувшись на спинку стула, Таня поглаживает себя рукой по округлившемуся животу.

– Было невкусно?

– Ты что? Очень вкусно, – скашивает взгляд в сторону ещё тёплых паровых котлет и молодого картофеля, оставшихся на тарелке. – Просто много. Ну правда.

Понимающе киваю, вспоминая, как когда-то подруга точно так же пыталась меня откормить, будто поросёнка. И только стоит подумать о беременности, как грудную клетку сжимает тисками. Я не специально возвращаюсь к прошлому, я забыть его хочу, но не получается. Прошло достаточно времени, но на подкорке отложилось всё до мельчайших деталей. Эта боль хроническая и её ничем заглушить.

Убрав со стола посуду, разворачиваюсь к Тане спиной, чтобы она не видела моих слёз, льющихся из глаз против воли.

Наверное, я слишком всхлипываю, потому что вскоре руки подруги ложатся на мои плечи.

– Натали, что случилось? Расскажи мне, – спокойным голосом просит Таня.

– Всё хорошо.

– Поэтому ты плачешь, потому что у тебя всё хорошо, – звучит без укора, но моё сердце всё равно сжимается до боли.

Смахнув со щеки застывшую слезу, поворачиваюсь к подруге лицом. Обнимаю её за плечи, стараясь не прикасаться к животу.

– Тань, я Радмира видела. Дважды, – вылетает из меня как пушечный выстрел, отчего Татьяна сразу напрягается.

– Он обидел тебя?

Я не знаю, что ответить, потому что сама ничего не понимаю. Если сказать “обидел”, то это сильно приуменьшить. Он не просто обидел, он в нокдаун меня отправил при первой встрече. А потом, когда пришёл в кофейню, ещё больнее сделал, решив утолить свою похоть, будто я девочка по вызову. Это было мерзко и противно, как приступ рвоты.

– Тише-тише, – успокаивает, поглаживая рукой по спине, – всё в прошлом. Всё забыто.

– Ты не понимаешь, Тань. Ничего не забыто. Я стараюсь, правда. Но это выше меня.

– А может вам заново всё начать, с чистого листа, так сказать?

– Нет. Исключено!

– Тогда я тебя действительно не понимаю, подруга. Мучаешься, страдаешь, но любишь же его, да?

– Если бы только знала, как я хочу не любить. Как забыть хочу, будто кошмарный сон. Проснуться в один день и ничего не помнить, чтобы вот так, – щёлкаю пальцами, – по щелчку пальцев.

Таня лишь вздыхает. Ей нечего мне сказать в ответ, да я ничего и не жду. Все слова будут неправильными, а советы ненужными. Каждый учится на своих ошибках, а не на чужих. Моей самой большой ошибкой было – даже не влюбиться, а безоговорочно поверить человеку, который каждый день ходит по лезвию ножа, играет со смертью, словно у него несколько жизней. Может, и так. Но у меня одна жизнь, и у моей Лизы, и у младшей дочки… тоже была одна.

Меня отпускает далеко не сразу. И даже когда с подругой пьём чай, я не перестаю ковыряться в тайниках воспоминаний, доставая оттуда ящик Пандоры.

– Нат, а это кто такой? – голос подруги цепкой хваткой выдёргивает меня на поверхность из пучины боли. – Кто этот мужчина на фотографии? Что-то раньше я у тебя её не видела.

Сосредотачиваюсь на чёрно-белом снимке, на котором изображён парень в военной форме. Странно, и как в школьном фотоальбоме оказалась эта фотография? Я бы о ней и не вспомнила, если бы Татьяна не попросила посмотреть мой домашний архив фотоснимков, чтобы разрядить обстановку.

– Это отец мой.

– Да? – удивляется Татьяна. – А ну, повернись в профиль. Ну похожа же. Похожа.

Едва улыбаюсь подрагивающими уголками рта. Похожа, наверное.

– А ты его совсем не помнишь?

– Я его даже не знаю. Ни разу не видела в жизни. Мама хранила эту фотографию в блокноте, который ко мне попал после её смерти.

– Ты не хочешь про это говорить, да?

– Ну почему же? – пожимаю плечами. – Я могу про это говорить. Детская психика очень щадящая, знаешь? Плохого я мало что помню. С мамой у меня много хороших воспоминаний.

– А как ты оказалась в детском доме? Помнится, мы с тобой на эту тему никогда не говорили раньше.

– Так получилось… К сожалению. Мама заболела “раком”, с работы её уволили. И не помню точно сколько, но какое-то время мы жили очень бедно. Иногда даже нечего было есть. Меня соседи подкармливали, а бывало, я собирала во дворах пустые стеклянные бутылки и сдавала их в пункты приёмы. Даже на хлеб хватало, представляешь?

– Сколько тогда тебе было лет?

– Лет семь, кажется. Но в школу я тогда не ходила. За мамой больной пыталась ухаживать. Она уже была лежачей…