Заложница (ЛП) - Уоррен Скай

Я замираю на месте, пока Стоун пристально смотрит мне в глаза. Я чувствую растущую панику внутри, а также разъедающее чувство вины. Может, я чувствую вину перед Стоуном из-за того, что скрываю свои подозрения от него? Или все-таки перед отцом за одну только мысль предать его?

— Я знаю, это было давным-давно, но может он сможет что-нибудь вспомнить. Может быть, кто-то расспрашивал его о заброшенных домах. — Стоун указывает на круг, внутри которого красным написано Смотритель. — Я не надеюсь на это, но, может, он до сих пор знает этого человека.

— Двадцать лет назад, — повторяю я.

— Я знаю, что о многом прошу, именно поэтому я показываю тебе это, чтобы ты была в курсе дела и понимала, что стоит на кону. Даже если он не знает никого по кличке Смотритель, может, он вспомнит важную информацию. Если бы мы только смогли сложить очередную деталь пазла. В то время твой отец мог быть знаком с Дорманом.

Моё сердце выпрыгивает из груди:

— Так ты не узнал, кто такой Смотритель?

— Нет, но ты только посмотри, все дороги всегда ведут к нему.

Слишком много дорог на самом деле. Что если отец все же причастен к кровавому бизнесу? Какова вероятность того, что к нему ведёт столько дорог, а он до сих пор остаётся в неведении?

— Мой папа вряд ли сможет нам помочь, — дрожащим голосом говорю я.

— Он точно должен был слышать что-то, — Стоун говорит более нетерпеливо. — Как можно работать в сфере городской недвижимости долгое время и ничего не слышать.

О боже.

— Он больше не занимается строительством.

— Все равно поговори с ним.

Я киваю:

— Потому что где-то там страдают дети.

— Это продлится недолго.

— Ты собираешься подарить им свободу.

— Тут ты права.

Я тянусь к нему и сжимаю в руках воротник его футболки. Он, и правда, изменился. Прямо сейчас Стоун сосредоточился на спасении беспомощных мальчиков. И мне нравится это, нет, я в восторге, но как я смогу скрывать от него все?

Я каждый день вижу истощённого отца, приходящего домой после очередного тяжёлого рабочего дня, и все ради того, чтобы спасти нашу компанию. Но как бы то ни было, папа продолжает с улыбкой просить меня прочитать написанный мной стих или посмотреть с ним какое-нибудь глупое шоу по телевизору. Он постоянно находит время для меня, а после этого пособничает людям, издевающимся над детьми? Никогда.

Стоун не станет задавать вопросов и вдаваться в нюансы. Он допросит моего папу единственным известным ему способом.

— Я поговорю с ним, — наконец-то отвечаю я. Уже представляю себе это: «Эй, пап. Помнишь ли ты что-нибудь о продаже маленьких детей на чёрном рынке?». Милый семейный разговор, но все же лучше, чем его беседа со Стоуном.

— Спасибо, — благодарит он нежно. — Это очень важно для меня.

Я тянусь и сжимаю его тёплую руку. В ответ Стоун пожимает мою, отчего в моем животе вспыхивает пламя.

— Конечно, это важно. Ты важен.

Стоун мотает головой:

— Не я. Дети.

Неужели он не видит, что он один из них даже после всех этих лет? Даже когда Стоун находился в подвале, он никогда не думал о себе как о жертве, всегда был тем, кто помогал своим друзьям и другим ребятам, таким как Грейсон.

— Где сейчас Грейсон? — спрашиваю я, осматривая дом. — Если здесь безопасно, почему он не тут?

— У нас есть тайное убежище в городе. Секретное, как сам ад. Сюда могу приходить только я.

Теперь не только он. Если его парни для него как младшие братья, то почему он не приводил их сюда раньше? В моем сердце поселяется надежда, что Стоун доверят мне настолько, чтобы доверить свои секреты.

Впереди я вижу дверь, которая, должно быть, ведёт в ванную. Я осматриваюсь, надеясь отвлечься от близости Стоуна, поэтому заглядываю в соседнюю комнату.

— Почему ты приехал на выпускной? — спрашиваю я, наткнувшись взглядом на кровать, заправленную белыми простынями и накрытую небесно-синим покрывалом.

Краем уха я слышу, как Стоун подходит сзади и останавливается позади меня. Воздух тут же электризуется между нашими телами.

— Ты сожалеешь о том, что я испортил твоё свидание? — спрашивает Стоун безразличным голосом.

Мурашки бегут вдоль позвоночника:

— А ты?

— Черт, нет. Тот молокосос не заслуживает дотрагиваться до тебя.

Его ответ заставляет меня улыбнуться, несмотря на то, что его голос наполнен грустью.

— Тогда кто заслуживает касаться меня?

— Никто, — от его честности у меня на глаза наворачиваются слезы.

Я поворачиваюсь и смотрю в невероятно зелёные глаза. Его кожаная куртка распахнута, открывая миру зелёную футболку. Стоун полностью одет, но я все равно вижу его насквозь.

Я могу увидеть зияющую дыру в его груди. Мы встречались прежде, но только сейчас я смогла разглядеть ее. Стоун не позволил Лиаму обнимать меня, но посчитал и себя недостойным этого.

Я шагаю ему навстречу, пересекая оставшееся пространство, и опускаюсь перед ним на колени. Я принимаю позу подчинения, но одновременно ощущаю необыкновенную силу. Стоун смотрит на меня напряжённым взглядом сверху вниз. Я не могу прочитать выражение на его лице, но понимаю язык его тела. Он стремится ко мне, уставший от долгих лет борьбы и одиночества.

Опасный, но такой сексуальный.

Я никогда не занималась сексом, почти не целовалась с парнями, но я могу задать встречный вопрос: сколько раз Стоун занимался любовью? Наверное, никогда.

— Ты любил когда-нибудь? — спрашиваю я мягким голосом.

Я спрашиваю это не из ревности, а потому что действительно считаю, что Стоун заслуживает любить и быть любимым. Он заслуживает этого больше, чем кто-либо.

— Да, — отвечает он хриплым голосом, смотря на меня с болью в глазах.

И я ненавижу эту боль. Так вот, что для него любовь? Боль?

Может я и наивная восемнадцатилетняя девочка, но я знаю, что любовь приносит не только страдания. Это лучшее, что есть в мире, я уверена в этом. Для меня нет ничего прекраснее, чем стоять на коленях перед этим сильным и красивым мужчиной, который считает себя монстром.

— Ты ходил на школьные танцы?

Стоун смеётся над моим нелепым вопросом:

— Нет.

— Ты был в… — я не хочу произносить слово подвал.

— Нет, тогда мы уже выбрались и слишком наслаждались свободой, чтобы беспокоиться о каких-то уроках.

— Ты жалеешь об этом? — Может, сегодня ночью Лиам напомнил ему все то, чего у него никогда не было.

— Нет, — я понимаю, что он лжёт. — Всегда знал, что это дерьмо не для меня. Выпускные шапочки и цветы. Что я, по-твоему, должен был делать с этим? У меня никогда не было и не будет нормальной жизни.

Его утверждение болью отдаётся в моем сердце. Именно из-за меня рана в его груди сегодня стала шире, чем обычно.

Я поднимаю руку и прохожусь пальцами вдоль переплёта папки, которую Стоун до сих пор сжимает в руке. После перемещаюсь выше и исследую его запястье. Тело Стоуна вибрирует под моими прикосновениями, словно он может разбиться в любую секунду, хоть я и знаю, что у него крепкие кости и твёрдые мускулы, а также непоколебимый дух.

Еще выше. Касаюсь его предплечья, тёплой кожи, из-за чего его мускулы плавно перекатываются под моим прикосновением.

«У меня никогда не было и не будет нормальной жизни».

Внезапно Стоун сжимает пальцы на моем запястье, отводя руку в сторону:

— Что ты делаешь? — спрашивает он раздражённо.

Что я делаю? Касаюсь его, пытаясь прочувствовать. Узнаю его, может быть, впервые со дня нашего знакомства. Я выворачиваю руку и также хватаю его за запястье. Наши руки странным образом скованы, будто объединились вместе против всего невозможного.

Воздух сгущается вокруг нас, в то время как я вдыхаю его неповторимый запах. Он не пользуется туалетной водой или спреем, наоборот, я чувствую его собственный, непередаваемый мускусный аромат.

Я не могу выразить словами свои чувства, и поэтому сегодня мне нужно просто прикасаться к нему.

Я хочу его.

Стоун по-прежнему крепко держит мою руку. От неровного дыхания его грудь под зелёной футболкой опадает то вверх, то вниз.