Бракованная (СИ) - Рымарь Диана

— Хрен тебе. Я не подставка.

Секунда, и пистолет Ванштейна выплевывает пулю, а та прошивает край моих джинсов, чудом не задевая ногу.

Я вздрагиваю, от увиденного даже голова прекращает болеть.

— Ты можешь быть мишенью и с простреленным коленом! Выбирай, Лев! — посмеивается Генрих. — Хотя я бы предпочел пока не дырявить твою шкуру, еще ненароком окочуришься от потери крови или отъедешь от болевого шока, а у меня на тебя большие планы…

Ведь прострелит колено. Этот точно не пожалеет.

Когда он подходит в следующий раз, я позволяю ему поставить банку.

Те, кто рассказывает, что не боятся направленного на них оружия — жалкие лгуны. Это страшно… Это по-животному дико. Видно, что жирдяй умеет обращаться с пистолетом и, скорее всего, попадет в гребаную банку, но ведь может и промахнуться. И прощай, белый свет, здравствуй, деревянный ящик.

Всматриваюсь в лицо Ванштейна, когда тот отходит на десять метров. Некогда доброе и улыбчивое, в эту минуту оно похоже на звериную морду, даже оскал соответствующий. С каким удовольствием он изрешетил бы мое тело! Нутром чувствую его жажду сделать мне как можно больнее.

Выстрел. Громкий, резкий.

Секундное облегчение, когда с головы слетает банка, а я остаюсь цел. Но очень скоро на моей макушке появляется новая мишень, а Ванштейн отходит дальше, поигрывая пистолетом.

Невольно вспоминаю, как когда-то я пытал таким образом Павла. Понятия не имею, как об этом узнал Генрих, догадываюсь, что информация просочилась от одного из уволенных охранников. Ванштейн — любитель собирать всевозможную информацию обо мне.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Понимаю, насколько Павлу в тот момент было паршиво, хотя он знал: я не собирался его убивать. Он также знал, что я хороший стрелок. Опасности никакой… Однако только теперь до конца осознаю, как его в тот момент корежило. Не знаю, как он после такого остался у меня работать, до сих пор ведь работает.

Да, мне обалдеть как страшно, но разве Ванштейн не добивается именно этого? Чтобы я вопил, просил его о пощаде, потерял лицо, валялся у него в ногах… только этого он и ждет. Хочет моего унижения. Не доставлю ему такого удовольствия, Величаевы не трусы!

Заставляю себя отключиться от действительности. Генрих сбивает с моей головы банку за банкой, а я представляю, что всё это компьютерная игра, что мне нужно потерпеть всего ничего, а потом я встану, поеду домой, переоденусь во что-то теплое и чистое, наконец-то выпью воды — жажда просто добивает…

— Не делай вид, что тебя здесь нет! — басит жирдяй, подойдя ко мне с очередной банкой.

Это длится вечность. Банки сменяются одна другой… Но вот какая штука — чем дольше он стреляет, тем меньше мне страшно. Вскоре он понимает, что меня так просто не одолеть. Подходит и с издевкой в голосе заводит беседу:

— Сколько тебе лет? Тридцать четыре? Сидишь здесь, здоровый и крепкий, а мой сын в могиле. Ты хорошо пожил… В курсе, что ты жил его жизнь?

— Твой сын слишком любил наркотики, чтобы жить долго. Я живу свою жизнь…

— Врешь, падаль! — Ванштейн мгновенно выходит из себя и, размахивая пистолетом, вопит: — Он завязал, это ты его сбил с верного пути!

— Если ты не знал, что твой сын толкал дурь, то это минус тебе! Надо было следить за своим отпрыском… — отвечаю делано спокойным тоном, будто я не сижу задницей на траве с наведенным на меня пистолетом, а нахожусь у себя дома в полнейшей безопасности.

— Ты врешь… — скалится Генрих. — Ты сделал мерзкую вещь… Но клянусь, я старался тебя простить, пока не увидел, что ты заришься на невесту моего Давида! Ты, мразь, смел коснуться чистейшей светлой девочки, которая принадлежала моему сыну, твоему другу…

— Твой сын к тому времени был несколько лет как мертв! А девушка не так уж и чиста… К тому же я не знал, что у нее что-то намечалось с Давидом.

Ванштейн хмурит кустистые брови и цедит:

— Врешь, опять врешь, годами врал… Всё ты знал, поэтому и угостил моего мальчика отравой. Но ты мне скажешь всю правду, выложишь как на духу! И тогда я заберу у тебя должок — твою никчемную жизнь…

— Я всё тебе сказал… — продолжаю спокойным тоном.

Мне очевидно, что старый недруг давно не в ладу с разумом, свихнулся, а с психами лучше говорить спокойно.

— Посмотрим, как ты запоешь, когда я притащу сюда твою белобрысую суку и использую ее мягкий живот как мишень… — сообщает он с нервной ухмылкой и диким выражением глаз.

В этот момент разом забываю обо всем, кроме Эвы.

— Только посмей ее тронуть, жирный боров! — рычу на него и невольно скалюсь.

— Вижу, тебя проняло… — Ванштейн очень собой доволен, широко улыбается, продолжает: — Ждать осталось недолго! За ней уже отправились. Совсем скоро она будет здесь. Ты рад?

Представляю моего Снегирька дрожащей от страха в руках садиста. Ей и без того в жизни досталось, чтобы всякие упыри смели ее трогать.

— Сука… — шиплю я, резко вскакивая.

— Сидеть! — командует Ванштейн и отпрыгивает назад. — Кому сказал, сидеть!

Он в очередной раз за сегодня направляет на меня пистолет. А мне вдруг становится плевать… За это бесконечное утро упырь наводил на меня ствол раз сто, я успел привыкнуть. Всё равно ведь убьет, а так есть шанс, что Эву не тронет, ведь мстить будет уже некому.

За секунды просчитываю варианты. Противник от меня в двух метрах, мне всего-то и надо, что подскочить и как следует двинуть лбом ему в нос. После такого он, скорее всего, вырубится. Может, даже удастся найти у него в карманах ключи от наручников… Кроме того, у меня есть козырь — Генрих не хочет так быстро со мной заканчивать. Ему гораздо вкуснее меня пытать.

Делаю шаг в сторону жирдяя, тот трясет пистолетом и орет:

— Пристрелю как собаку!

— Стреляй!

Мой ответ вводит его в ступор. Я бросаюсь к нему, вижу, как он направляет ствол мне в грудь, но выстрелить не успевает. Вместо него стреляет его подельник. Я не заметил, как он вышел из сарая, но краем глаза вижу его стоящим с пистолетом в руке, в ту же секунду меня сносит назад, падаю на спину. В первый момент не чувствую ничего, а потом на испачканной травой и грязью белой футболке в районе сердца расплывается красное пятно. Кровь теплая… моя…

Не могу дышать, это слишком больно. Я почти рад темноте, мгновенно пожирающей мое сознание. Уже сквозь черную пелену слышу еще один выстрел.

Глава 46. Мертвый человек

Тем же утром:

Эвелина

«Не позволю сделать из себя узницу!» — талдычу со вчерашнего дня.

Страшно до икоты, в то же время не хочу чувствовать себя жертвой, пленницей в собственном доме. Имею право выходить на улицу, и плевать, что меня там может поджидать Лев. Если бы он собирался забрать меня силой, сделал бы это еще вчера.

Пусть только попробует, я ему всё лицо исцарапаю!

Встаю на рассвете, как это в «Отличной» заведено. Помогаю девочкам на кухне с завтраком, а потом переодеваюсь в джинсы Ольги, рубашку. Своей одеждой так и не обзавелась, а ее подходит по размеру. Почти смело выхожу прогуляться по пляжу.

Море в утренних лучах прекрасно…

Сейчас еще не сезон, да и слишком рано, чтобы встретить здесь хоть кого-то. Не ценят люди удовольствия побродить по пустынному берегу, послушать шум волн, погреться на нежном утреннем солнце. Если бы знали, как много теряют… Я так скучала по пляжу!

Бреду вперед по давно изученному маршруту примерно полчаса. И вдруг вижу, как навстречу спешат два здоровых бритоголовых типа в черных кожаных куртках.

Нервно икаю.

«Неужели он всё же решил меня похитить?» — эта мысль обрушивается на меня как ушат холодной воды.

Догулялась, доходилась по лезвию бритвы…

Ругая себя на все лады, поворачиваю прямо к дому и ускоряю шаг. Однако те два бугая тоже увеличивают скорость. Пыхтят, преследуя меня по каменному берегу.

Если бы я не ушла так далеко, если бы я не пошла одна… глупая, глупая девчонка…