Одна крошечная ложь (ЛП) - Такер К. А.

— Ничего. Я просто устала. Не высыпаюсь последнее время.

Больше всего я думаю об Эштоне, когда лежу в постели. Переживаю за него. Тоскую по нему. А в постели я времени провожу много.

— Ты на днях разговаривала с доктором Штейнером?

— Нет, — признаю я, тяжело вздохнув. Потому что мне придется ему солгать, а этого мне тоже не хочется. Смысл в избегании. И Рейган что-то задумала. Посмотрев на часы, я бормочу: — У меня пара через двадцать минут.

Английская литература. Совсем нет желания идти. Я прочитала лишь четверть требуемого, так что все равно ничего не пойму. Смотрю на кровать. Как бы хорошо было сейчас прилечь…

— Что ж…мы скучаем по тебе, Ливи.

Я грустно улыбаюсь, думая о растущем животике Шторм, о научных экспериментах Мии и о вечерах, которые мы с сестрой проводили на причале, наблюдая за океаном. Грудь наполняет глухая боль. Каким бы красивым ни был принстонский кампус, он все равно не идет ни в какое сравнение с домом.

— Я тоже по вам скучаю.

— Люблю тебя, сестренка.

Я забираюсь на верхнюю койку, чтобы прилечь, когда мобильник извещает меня, что пришло новое сообщение.

Ты в комнате? Это Эш.

Во всем теле возникает нервный трепет, когда я набираю:

Да.

Ответ приходит сразу же:

Провожу тебя на пары. Увидимся через пару минут…

«Что? Он придет сюда? Сейчас?» Округлившимися глазами я обвожу комнату: кучу грязной одежды Рейган, свои треники, бледный внешний вид и отражающееся в зеркале крысиное гнездо из своих черных волос. Вскочив, я натягиваю джинсы и кофту, которую мне подарила Шторм, но надеть ее возможности пока не было. Она бледно-голубая, как мои глаза, приталенная, с глубоким вырезом. Ведь внезапно мне сильно захотелось соблазнить Эштона. Затем я привожу в порядок волосы, пытаясь разобрать их расческой. Такое ощущение, что в них и правда крысы угнездились.

Раздается громкий стук в дверь, и сердце пропускает удар. Последний раз бросив взгляд в зеркало, я быстро наношу на губы переливающийся блеск Рейган, чтобы придать немного цвета лицу. А потом, глубоко вздохнув, открываю дверь.

Эштон стоит ко мне спиной, изучая коридор. Он оборачивается, и внутри у меня все переворачивается, как в тот раз, когда я впервые увидела эти опьяняющие черты лица. Только теперь чувство намного сильнее, потому что помножилось на притяжение, разрывающее тело и душу.

— Подумал, не проводить ли тебя до аудитории из-за растянутой ноги, — бормочет он с хитрой усмешкой, бесстыдно обводя меня взглядом.

— Спасибо, — застенчиво улыбаюсь я и подхватываю с письменного стола учебники и пальто. По правде говоря, нога меня практически не беспокоит. Но я не собираюсь говорить правду, если она означает десятиминутную прогулку с Эштоном.

Наш разговор нормален, безопасен. Он задает пару вопросов об экзаменах, отвечает на несколько моих о своей сессии. Спрашивает о близнецах. Когда впереди появляется дверь в учебный корпус, я падаю духом. Мне не нужны десять минут с Эштоном. Мне нужны десять часов. Десять дней. И еще больше.

Но Эштон не уходит. Он следует за мной в здание, вниз по лестнице прямо к первому ряду и опускается на место рядом. Я не задаю вопросов. Ни слова не говорю. Просто наблюдаю, как он протягивает свои длинные ноги, снова залезая в мое личное пространство. Только в этот раз мое тело поворачивается к нему, радуясь его присутствию. Желая его.

— Как поживают мои подкупающие черты характера? — бормочет он, когда к кафедре со своими записями подходит профессор.

Я обдумываю ответ, и, наконец, произношу:

— Дам знать, когда хоть одну найду.

Профессор три раза стучит по кафедре, оповещая о начале пары. Разумеется, Эштона это мало волнует. Его губы касаются моего уха, когда он наклоняется и спрашивает:

— Хочешь, просто скажу?

Ладонью я отталкиваю его лицо, притворяясь раздраженной. Между бедрами все начинает пылать, и мне становится так некомфортно, что я еложу на месте. Тихий смешок Эштона дает понять, что он заметил и прекрасно понимает, что со мной делает его близость.

Вся сегодняшняя лекция посвящена Томасу Харди, но я не могу ни на одном слове сосредоточиться из-за витающего перед носом аромата одеколона Эштона, его колена, подталкивающего мое, и его умелых пальцев, стучащих по парте. Временами я замечаю, что он делает записи. Какие? Он этот курс даже не посещает.

В какой-то момент профессор отворачивается от нас, чтобы сделать глоток воды. Эштон вырывает лист из тетради и беззвучно подталкивает его ко мне. Нахмурившись, я изучаю написанное.

Надо было поостеречься. Надо было подождать, пока пара не закончится.

1. Я замечательный.

2. Я очаровательный.

3. Я слажен, как породистый жеребец.

4. Я прекратил развратничать.

5. Я талантлив, как ты прошлой ночью заметила.

P.S. Прекрати пялиться мне на руки. Знаю я, каких действий ими ты от меня хочешь.

* * *

В полуметре от меня профессор продолжает лекцию, а к моим голове, животу и бедрам приливает кровь. Что он делает? Зачем он написал это и передал мне посреди лекции? Последнее, о чем я хочу думать, пока профессор бубнит о дурацком Томасе Харди, — это Эштон, его руки и та ночь в машине…

Ладонь сжимает мое колено, и я подскакиваю на месте. Инстинктивно я вскидываю локоть и даю им Эштону под ребра. И этого достаточно, чтобы привлечь внимание профессора.

— Есть что-то, чем вы хотите поделиться с остальными? — спокойно спрашивает он, разглядывая нас поверх очков.

Я едва заметно качаю головой, когда семьдесят с лишним студентов приподнимаются со своих мест, а их взгляды сверлят дыру у меня в затылке.

Скорее всего, это бы сработало. Профессор мог бы закрыть на это глаза. Но тут мне обязательно надо было прикрыть лежащую за учебнике записку, словно пытаясь приглушить ее крикливые непотребности.

Я вижу, как на нее падает взгляд профессора.

А мои внутренности падают на пол аудитории.

— Во время моей лекции на первом ряду передают записки. Позволите? — Ко мне и доказательству моего скандального поведения с сидящим рядом парнем протягивается обветренная рука.

Замерев, широко раскрытыми глазами я смотрю на руку, пока мой мозг лихорадочно перебирает варианты. Их немного. Я не могу выбежать из аудитории из-за ноги, так что мне остается только запихнуть записку в рот, либо проткнуть одну из умелых рук Эштона ручкой, чтобы устроить диверсию. И то, и то гарантирует мне исключение с этого курса. Лишь одно будет включать в себя специальную рубашку и бонус в виде ночевки с доктором Штейнером.

Так что, бросив колкий взгляд в сторону Эштона, я передаю листок бумаги преподавателю и молюсь, что он не станет читать записку вслух, ведь тогда в жизнь еще может претвориться мой план с диверсией.

— Посмотрим, что у нас тут…

Аудитория плывет перед глазами, а к ушам приливает кровь. Не сомневаюсь, что помещение вибрирует от предвкушающих шепотков, ведь все ждут, как зеваки перед смертной казнью. Но я не слышу ни звука. И не осмеливаюсь взглянуть на Эштона, потому что, увидь я ухмылку на его лице, двинула бы точно по ней.

— Мистер Хенли, советую Вам оставлять свои завоевательные потуги вне моей аудитории, — наконец, говорит профессор, бросив колкий взгляд на Эштона. Он сворачивает записку в крошечный шарик и бросает в мусорную корзину. Весь воздух покидает мои легкие. «Естественно, он знает Эштона. Все знают Эштона…»

Эштон откашливается, когда позади нас нарастает тихий гул от шепотков.

— Да, сэр.

Не уверена, стыдно ему или нет. Даже не подумаю на него смотреть.

Когда преподаватель подходит обратно к кафедре, аудитория заполняется разочарованным гулом: студенты осознают, что сегодня казнь не состоится. Но прежде, чем продолжить лекцию, профессор добавляет:

— И будь я на месте этой девушки, серьезно бы задумался над пунктом номер один.

* * *

— Ты вообще понимаешь, как близко был к тому, чтобы эта ручка оказалась в твоей руке? — Я поднимаю ее для эффекта, когда мы выходим из здания.