Чёрный лёд, белые лилии (СИ) - "Missandea"

— Кто следующий к Бондарчук идёт?

— Дайте нитки!!

О боже. От количества голов, волос, тряпок, расчёсок, заколок и туфель рябило в глазах. И откуда столько шмотья в военное время? Ну, да у этих баб, видимо, всегда на чёрный день что-то припасено.

Он тряхнул головой, старательно подавляя в себе волну раздражения, и хотел уже, правда, захлопнуть к чёртовой бабушке эту дверь. Пусть Ронинов ищет свою ненаглядную дочурку сам.

Но в этот момент он увидел её.

Ноги. Но-ги.

На Соловьёвой был один только китель. Короткий китель. Он видел её ноги выше колена, ноги, вечно упрятанные в идиотские армейские брюки.

До шизофрении недалеко, нет?

Антон сцепил зубы, вздыхая, отчего она быстро взглянула на него и мгновенно отпрянула ближе к Ланской. На безопасное расстояние.

Но щёки, твои щёки, дура-Соловьёва, вспыхнули красным. Давай, красней. Я-то знаю, что ты думаешь. Что ты чувствуешь.

Хотя она тут же отвернулась, довольно сердито, потянула длинноватый подол кителя вниз и принялась перебирать гору вещей, помогая Ланской. Надо же, деловая какая.

Думаешь, самая умная? Ну-ну.

— Соловьёва, в канцелярию пулей, — перед ним мгновенно оказалась злющая Ланская, но он только отмахнулся: — Сгинь. А ты сними это убожество.

Дверь захлопнулась. Глубокий, до самого донышка, вздох.

Он — Антон Калужный, и он не может позволить себе продемонстрировать хоть какую-то слабость. Никогда.

Вдавливая педаль лексуса в пол, он уже заранее представлял себе холодную белизну квартиры, сделать которую уютней не получалось даже у Мии. Видимо, это не по силам никому. Ещё и бал этот идиотский вечером, на который, видите ли, нельзя не пойти, потому что «вы, Антон Александрович, отвечаете за свой взвод». Нужно будет снять с себя форму, которая приросла к нему, словно вторая кожа.

Снять форму — значит снять уверенность, оставшись в чём-то тем мальчиком, которым он был до училища. Тем, кто любил отца и Христин, кто никогда не орал в темноте от невозможности заснуть, чья грудь была здоровой и гладкой, тем, чьи брат и мать были ещё живы. Стать уязвимым. Открытым. Стать собой.

Он чуть не споткнулся о Мию, сидящую на полу у чемодана. Несколько секунд смотрел, не понимая, потом отвернулся, пожал плечами и спросил невзначай, открывая шкаф:

— Что, в свою общагу съезжаешь?

— Да, начинаю учиться на следующей неделе, — виновато улыбнулась она.

— То есть взяла кота, а я смотри? — сказал вообще не то, что хотел.

— Постараюсь пристроить его на днях. Не сердись, Тон. Я бы… всё равно не смогла бы здесь.

Вот так просто. Раз — и поражение признано.

— Я думала, что смогу оживить всё это. И тебя. Но у меня не вышло, понимаешь? — Мия встала, бросив все вещи на пол, и расстроенно отвела глаза. — Ты молчишь, ты закрываешься, и я не обвиняю тебя. Просто… не могу. Здесь всё о маме. И так холодно.

Каждое слово впивалось иглой под рёбра, больно, остро, но ожидаемо.

— Я знаю, — Антон заставил себя улыбнуться. Пускай в груди хоть сотня этих игл — Мию успокоить важнее. Он взял её за руки и окончательно поднял с пола.

— Я знаю, моя неугомонная сестрица, что ты сделала всё, что могла. И я обещаю навещать тебя в твоей академии и следить за этим чудовищем, если ты так хочешь. Просто пойми: это я. Теперь такой. Как ни старайся, я уже не стану тем, кем был. Нужно просто принять это, ладно?

— Ладно, — сдалась, но это поражение отражается добрым блеском в её глазах.

— Знаешь, у меня вечером бал. Даже не знаю, что с этим делать, — сказал он, хитро щурясь, потому что знал: это средство самое надёжное.

— Бал? — восторженно завизжала Мия. — О, как здорово! Как прекрасно! И ты что, собрался идти так? Ты видел, что у тебя на голове? Ну ничего, сейчас мы всё подправим, будешь у меня таким красавчиком, что все просто рты пооткрывают!

Довольный лоснящийся серый кот, совершенно по-хозяйски вошедший в комнату, подтверждающе мяукнул.

Новогодний офицерский бал традиционно проходил в огромном доме офицеров на Чернышевской. Это было огромное здание с высоченными потолками и сверкающими полами, украшенное новогодней ерундой по всему периметру. Стены, портреты на них, шкафы с книгами, какие-то декорации — всё было занавешено тёмно-синей тканью, и только огромная пушистая ёлка посреди главного зала оставалась открытой.

Половина девятого. На улице было темно и морозно. Антон, игнорируя всяческие взгляды, быстро прошёл к гардеробу, стянул с плеч кашемировое серое пальто, которое Мия откопала чёрт знает где, и мельком взглянул в огромное настенное зеркало.

Всё так, как должно быть. Костюмы на нём всегда сидели хорошо. Мама наряжала его в них когда было можно и когда нельзя со времён утренников в детском саду. Говорила: «Красиво»...

Расстегнул пиджак, стряхивая с лацканов пылинки. Чёлку, чуть отросшую (надо побриться наголо, да и дело с концом) ― набок. Застегнул последнюю пуговку на матово-чёрной рубашке, кинул взгляд на туфли. Весь в чёрном.

Настолько хорошо, что неинтересно.

— Хорош выпендриваться, — сзади неожиданно подскочил Макс, отвешивая подзатыльник. Правильная короткая чёлка растрепалась. Так даже лучше.

— Иди лесом, а? — ухмыльнулся Антон, оборачиваясь и кидая взгляд на друга. Тот в это время тщетно пытался застегнуть пуговицу тёмно-серого пиджака ― кажется, с чужого плеча. — Давай уже помогу, идиот.

Пуговица заняла своё законное место, и Макс, розовощёкий с мороза, уставился на него, демонстрируя пляшущие огоньки в глазах.

— Как выгляжу?

— Отвратительно.

— Сам не лучше.

— Сейчас ещё раз по башке схлопочешь. Нормально выглядишь. Что, есть кого очаровывать?

Назар только заговорщически улыбнулся, приподняв светлые брови.

— Что ещё? — закатил глаза Антон, в последний раз поправляя манжеты.

— О, ты бы видел своих девушек.

— Баб.

— Девушек, Тони. Просто поверь мне.

— Они уже там? — безразлично указал в сторону входа в зал.

— В холле пока, никак не могут оттуда уйти: Широкова поедает бутерброды, — отмахнулся Назар, провожая глазами высокую брюнетку в изумрудном платье, открывающем восхитительный вид на обнажённую спину. Из мед академии, что ли? Антон размахнулся и как следует впечатал ему ладонь между лопаток.

— Собрался очаровывать кого-то? Вот и пошли, хватит раздевать её глазами.

— Я?!

Свет в зале был сине-фиолетовым, и куча народа уже весьма неумело кружилась на сверкающем полу. Небольшой оркестр расположился в конце зала, и Антон недовольно поморщился: было громко, звуки резали по ушам. Быстро окинул глазами зал: вон их парни со второго, разодетые, как шуты, кто в чём, вон академия связи, академия МЧС, первый курс…

Ни Алексеева, ни Красильникова не было. Эти смазливые кретины куда-то испарились, и Антон довольно ухмыльнулся, сознавая, что хотя бы сегодня вечером они не будут мозолить ему глаза.

Туда-обратно прохаживались девушки, преимущественно одетые в длинные вечерние платья, оголявшие или грудь, или спину. Смотрели на него, а потом шептались. Он видел. Это было привычно и неинтересно.

— А где десантное? — поморщившись, прошептала блондинка в крепдешиновом красном платье своей подруге. — Эти мужички, очень интересно. Они…

И замолкла.

Общий говор в зале на секунду стал тише, а потом, на самое-самое крошечное мгновение, исчез совсем.

Антон быстро обернулся: у других дверей, прямо напротив, через все эти танцующие пары, столпилась робкая стайка девушек. Красивых незнакомых девушек. И через секунду: его девушек. Это второй курс.

В следующую секунду среди светлых и тёмных головок он различил…

Её.

Кажется, Макс за спиной что-то сказал, но Антон не услышал.

Не услышал… Не слышал и не видел ничего ещё, наверное, минуту, а то и две. Только фигуру, искрящуюся серебром. Только улыбку на светящемся изнутри лице.

На осознание того, что это — не просто молодая, серьёзная, красивая девушка, это — Соловьёва, ушло ещё полминуты. Тогда же закончились все едкие слова, приготовленные по поводу внешнего вида баб.