Ветер нашей свободы (СИ) - Манило Лина

— Не выдумывай, тут не о чем говорить, — вздыхает и, отвернувшись, пытается что-то рассмотреть в ночной черноте за окном. — Просто какое-то нехорошее предчувствие, но со мной такое случается. Не обращая внимание.

— Как хочешь, — пожимаю плечами, — но суп бесподобный.

— Правда? — смотрит на меня широко распахнутыми глазами, в которых плещется счастье.

— Правда, — улыбаюсь, набирая полную ложку восхитительной ароматной жидкости. — Мне кажется, никогда ничего вкуснее не ел.

И я не вру. В моем полуголодном детстве не принято было объедаться, да и нечем. Мать тратила все деньги на себя, своих дружков и шмотки, а после и на спиртное. Я крутился как мог: разносил газеты, мыл автомобили богатых толстосумов, помогал ребятам в авторемонтной мастерской. От голодной смерти меня частенько спасали родители Арчи: отец просил помыть его машину, за что щедро платил; мама нанимала мыть в ее магазине окна. А еще у них по воскресеньям на обед накрывался такой стол, что можно было слюной подавиться и от восторга задохнуться. И каждую неделю, с самого раннего детства, я был обязательным гостем их маленького праздника, где мог наесться от пуза, до темноты в глазах и головокружения. Ирма, мать Арчи, всегда подкладывала мне в тарелку лучшие кусочки. "Ты такой худенький, просто прозрачный, кушай, милый", — приговаривала самая добрая женщина на свете, глядя на меня полными затаенной печали большими зелёными, как у сына, глазами. Наверное, никто и никогда в моей жизни не был добрее, чем эта красивая, ухоженная бизнесвумен. Никто не заботился обо мне, но сейчас, сидя на этой крошечной кухне и поедая вкуснейший суп, чувствую такое тепло внутри, как будто мне снова семь, а ласковая женщина, сидя рядом, приговаривает: "Кушай-кушай, милый мальчик".

— Наелся? — спрашивает Птичка, разламывая ломтик хлеба на маленькие кусочки.

— Нет, — честно отвечаю, отодвинув от себя пустую тарелку. — Еще хочу. Если все остальное такое же вкусное, как и этот суп, то у меня инсульт от восторга случится.

— Не нужен нам инсульт, — смеется Агния и поднимается, чтобы положить мне еще что-то. — Ты мне живой и здоровый пригодишься.

— Согласен, живой и здоровый я гораздо эффективнее.

Она снова краснеет и отводит глаза, будто я сказал какую-то пошлость. Мне нравится это ее качество — покрываться румянцем от любого намека на интимный момент.

— Что у нас на второе? — спрашиваю, чтобы отвлечь девушку от смущающих ее мыслей.

— Паста и кордон блю, — ставит передо мной тарелку, от которой облачком распространяется вокруг, лишающий рассудка, аромат. — Надеюсь, тебе понравится.

— Шутишь? Конечно, понравится. Да мне уже нравится! — я в таком восторге, будто в лотерею выиграл.

Птичка заливисто смеется и поворачивается, чтобы налить мне кофе.

— А почему сама ничего не ешь? — спрашиваю у девушки, продолжающей издеваться над несчастным куском хлеба.

— Я, когда готовлю, часто пробую, — усмехается, не поднимая на меня глаз. — И вообще, люблю наблюдать, как другие едят и не переношу, когда на меня в момент трапезы смотрят.

— Птичка, ты меня стесняешься? Боишься? — спрашиваю, резко отодвинув от себя тарелку. — Мне почему-то казалось, что я не какой-то там другой, не посторонний человек в твоей жизни. Неужели ошибался? А если я прав, и ты действительно хоть что-то ко мне испытываешь, большее, чем к другим, то неужели нельзя расслабиться, черт возьми?

Она невыносимо долго молчит, но все-таки не выдерживает и поднимает на меня свои огромные глаза, в которых таится слишком много страхов.

— Нет, ты не ошибся, — говорит она тихо, — и я действительно кое-что к тебе испытываю. Если честно, то я ни к кому и никогда ничего подобного не чувствовала. Ты занял все мои мысли — я только о тебе целыми днями и думаю. Никогда не верила, что смогу нечто подобное ощутить — всегда считала себя кем-то вроде Снежной королевы. Но вдруг, в моей жизни, появился ты, и я совсем не знаю, что со всем этим делать. Иногда мне невыносимо тяжело думать, что ты-то ко мне ничего подобного не испытываешь. Да, вижу, что нравлюсь тебе, ты меня хочешь, а в остальном? Есть что-то большее, чем просто "нравится" и "хочу"?

Сижу, будто меня по голове кто-то ударил, настолько ее слова неожиданны. Не думал, что в этой хрупкой девушке может храниться такое большое чувство. Ощущаю ее печаль, неуверенность в себе, неподъемную груду комплексов — их настолько много, что она не верит, даже мысли не допускает, что ее можно полюбить.

— Знаешь, Агния, — протягиваю к ней руку и убирая за ухо блестящий, шелковистый локон, — ты мне сразу понравилась. Смешная и очень красивая девочка, которая упала на скользком порожке и чуть без ноги не осталась. Поверь, если бы я не испытал к тебе сильной симпатии, то никогда, ни при каких условиях, не стал с тобой возиться. Уловила мою мысль?

Птичка смотрит на меня, не отрывая взгляд. Не знаю, что она ожидала услышать, каких признаний добивалась, но явно не этого. Наверное, рассчитывала, что скажу: "Эй, детка, тормози! Ты нужна мне только на пару ночей. Засунь свои чувства в далекий угол, и давай просто получим удовольствие. К чему эти сложности?!"

— Думаешь, я каждой девушке даю прозвища? — улыбаясь, встаю в полный рост и захожу девушке за спину. Птичка сидит, словно закостенела: пошевелиться боится. Кладу руки ей на плечи и, медленно поглаживая кожу под тонкой майкой, пальцами чувствую, какая Агния горячая — просто пылает, как брошенное в костер полено. Чем дольше прикасаюсь к ней, тем тяжелее становится ее дыхание.

— Ты для меня не просто девушка, с которой я вынужден, не по своей воле, общаться по условиям контракта. Сама видишь, фотосъемка почти сразу перестала быть основной связующей нас нитью, превратившись в повод. И, кстати, единственное, что заставило меня согласиться — твоя кандидатура в качестве фотографа.

— Неужели? — ее голос тихий, и я чувствую легкую дрожь, прошедшую по ее слишком сексуальному телу. — Никогда бы не подумала.

— А ты подумай, — усмехаюсь, ощущая, как сильно волнуют ее мои прикосновения. — На самом деле, не знаю, что испытываю к тебе. Любовь ли это? Не хочу тебе врать, но одно ты должна уяснить: никогда раньше никто мне не был дороже тебя. И я знаю, что пропади ты из моей жизни, меня, наверное, разорвет изнутри. От боли.

Хочется, чтобы она поверила, чтобы поняла. Потому что мне сложно об этом говорить — не научен выказывать свои эмоции, разучился чувствовать. Однажды просто запретил себе любить — от этого одни неприятности. Но Птичка… то, что чувствую к ней ни на что не похоже — будто я долго находился под водой и, наконец, всплыл, получив возможность, впервые за долгие годы, надышаться.

С каждым моим прикосновением, с каждым поглаживанием она все больше расслабляется, как будто ее тело только этого и ждало.

— Что ты делаешь? — ее голос прерывается, словно в комнате разом закончился кислород.

— Догадайся.

Наклоняюсь и дотрагиваюсь губами до ее кожи — такой нежной и шелковистой. Мне нравится, что ее тело чистое — ни одного рисунка, ни одного тату. Контраст между нами заводит еще сильнее.

Каждый поцелуй, которым я "клеймлю" ее, отдается во мне сладкой болью — Птичка настолько прекрасна, что дух захватывает.

Вдруг она опирается руками о столешницу, резко поднимается и поворачивается ко мне лицом. Смотрю в глаза и меня поражает, насколько затуманен ее взор, сколько в нем желания. Если до этого момента еще мог сдерживаться и изображать из себя джентльмена, то сейчас внутри будто рушится плотина. Теряю контроль — возможно, всему виной алкоголь или огромные глаза, что манят и зовут, но я набрасываюсь на нее как голодный путник. Она нужна мне как никогда раньше. Как никто раньше.

Подхватываю ее под ягодицы — такие округлые и аппетитные — и усаживаю на стол. Она обхватывает меня бедрами и инстинктивно прижимается ко мне, от чего пульсация внизу живота становится невыносимой. На ней надеты, обтягивающие ее соблазнительный зад, короткие шорты, и я чувствую под пальцами шелк ее кожи, когда медленно провожу руками по бедрам.