Мне уже не больно (СИ) - "Dru M"

Мысль о том, что же за документы могут храниться на даче, почему-то не приходит в этот момент мне в голову.

========== 6. Пустые гнезда ==========

Горе не беда, и не важно, на сколько зим -

Гнезда навестим,

Однажды.

(Mujuice «Журавли»)

Впервые за все время моего обучения в лицее отменяют урок.

Причем не какой-нибудь, а священную алгебру, хотя «эй, Арнольд» в начале года вещала о том, что количество часов, отпущенное на ее дисциплину, и так слишком мало, чтобы пренебрегать даже одним занятием.

Директор разрешает нашему классу устроиться в кафетерии, попросив вести себя тихо. Мы с Виком, Дублем и Кариной занимаем столик у одного из панорамных окон, выходящих на заснеженную парковую территорию. Громов, явно находясь не в духе, садится на диванчик у входа вместе с Пашей Минераловым, тем парнем, факт наличия которого в нашем классе как-то из раза в раз забывается.

Ромашка, Антон и Алик не появляются даже к середине урока.

И внутри моей грудной клетки настойчивым зудом растет дурное предчувствие.

— Мне это ох как не нравится, — заявляет Вик, откидываясь в кресле. Он задумчиво разглядывает трубочку в своем молочном коктейле и пожевывает нижнюю губу. — Они ведь не могли втроем, не сговариваясь, заболеть или решить прогулять. Их богатенькие задницы ничто бы не спасло от гнева Арнольдовны, будь она здесь.

Вик поднимает на меня вопросительный взгляд, а Карина, теребя кончик рыжей косички, легонько с намеком покашливает.

— Нет, — предугадываю я незаданный вопрос, откусывая от сникерса. Нуга с орехами противно липнет к зубам. — Алик не отвечает на звонки.

Я был в полной уверенности, что мы пересечемся еще на школьном дворе. А сейчас, не получив от него ничего, кроме серии протяжных гудков и мертвой тишины в ответ на восемь смс, я начинаю медленно и вдумчиво себя накручивать. Может, что-то случилось по пути с дачи? Застрял в пробке, попал в аварию? Или проспал, сморенный свежим загородным воздухом, и видит сейчас десятый сон?

Дубль, поглядывающий на меня из-под русой челки, замечает мою нервозность, поэтому успокаивающе произносит:

— Да не парься, Ник. Если бы что случилось, давно бы уже всех на уши подняли. Мы бы сразу узнали.

Его слова немного, но успокаивают.

Я еще раз кусаю сникерс, на этот раз стараясь сразу же слизать с зубов нугу.

— И все же, — не унимается Виктор, барабаня пальцами по подлокотнику кресла. — У меня создается впечатление, будто кто-то методически рушит все, что наработали за долгие годы три гиганта нашего города.

Мы с Дублем и Кариной смотрим на него с недоумением, и Вик терпеливо поясняет:

— Мой папа не последний человек у Романова. Он сказал, что и у них не все идет так гладко, как хотелось бы… Кто-то прокатил между Милославским, Громовым и Романовым яблоко раздора.

— Даже если так, — с нажимом произносит Дубль, подаваясь чуть вперед, чтобы его слова не услышала работница кафетерия, протирающая соседний столик. — Ничего не буду говорить про Ромашку. Но Алик и Антон слишком многое на себя берут. За последний месяц-другой они по уши вляпались в родительский бизнес, таковы были обстоятельства… Но как бы их не поматросило и не вынесло на обочину. Все же, у них нет ни должного опыта, ни знания всех фишек и подводных камней, чтобы пытаться собственными силами предотвратить крушение корабля… Они все еще мальчишки.

«Они все еще мальчишки», — эти слова врезаются в мысли оглушительной ударной волной. Мне вспоминаются все слухи о выходках этих ребят, разбитые и подорванные тачки, исключение из американской школы, подложенный огнестрел. Драки до выбитых зубов и сбитых в кровь костяшек. Жуткий опыт Антона с наркотиками, после которого он чуть не задохнулся в луже собственной рвоты.

Они все еще мальчишки, чтобы браться за сопряженный с риском бизнес и разбираться в сложной системе вовсе не деловых отношений, за этим бизнесом стоящей.

Но они все еще мальчишки, чтобы совершать глупые опасные вещи.

Дубль со вздохом откидывается на спинку дивана и достает телефон, включая очередную игрушку и демонстрируя тем самым, что не намерен продолжать разговор. Виктор берет свой и мой бокалы из-под молочного коктейля и идет за добавкой, а Каринка шустро пересаживается ближе ко мне, наклоняется и шепчет мне на ухо:

— Дима сегодня утром ругался по телефону. С Аликом.

Я удивленно вздергиваю брови. Сердце бьется быстрее.

Все утро телефон у Алика был недоступен. Что означает как минимум то, что он сейчас пользуется вторым номером.

— О чем они говорили? — шепчу я в ответ, поглядывая на Виктора, смеющегося и болтающего с кассиршей кафетерия.

Карина пожимает плечами и кидает полный досады взгляд на Громова. Тот неподвижно сидит на диване в противоположном конце кафетерия, хмуро уставившись в одну точку на стене.

— Он только повторял все время «ты никогда меня не слушал», — говорит Карина, а потом неуверенно добавляет: — Я сначала подумала, что речь о ситуации с Ульяной. Но с ней отец Алика разобрался еще вчера, быстро и без лишнего шума… А потом все опять скатилось на личности, и Алик с Димой как обычно стали цапаться на почве прошлых своих отношений…

Карина запинается, будто сболтнула лишнего, и смотрит на меня виновато.

— Черт. Ты ведь, наверное, не особо хочешь слушать о… Ну, о них…

— Карин, — фыркаю я мрачно. — Алик неизвестно где, неизвестно чем занимается, и неизвестно в какую передрягу может попасть. Ты действительно думаешь, что сейчас самое время для меня, чтобы ревновать?

Карина слабо улыбается и мягко поглаживает меня по ладони.

— Ты ведь не похож ни на кого из нас, знаешь?

Знаю.

Но ничего ей не отвечаю, только принимаю из рук подошедшего Виктора бокал с шоколадным коктейлем и вновь глушу свое беспокойство в сладости напитка.

Мы сидим в молчании еще какое-то время, поглядывая то на часы, то на экраны своих телефонов. Нас объединяет в этот момент железная уверенность в том, что чей-то мобильник вот-вот зазвонит, и на том проводе окажется Алик или Антон.

А потом дверь кафетерия распахивается, и заходит, тяжело опираясь на трость, Олег Милославский. Его светлые с проседью волосы серебрятся в приглушенном свете ламп, широкие плечи кажутся налитыми сталью из-за напряжения — ему все еще трудно подолгу ходить и даже стоять. За спиной Милославского маячит русоволосая статная женщина в приталенных брюках и розовом кашемировом свитере. Я узнаю ее в большей степени по пронзительным зеленым глазам — это Мила Васильева, мать Антона.

— Господи, — охает Карина, прижимая ладони ко рту.

Дима дергается и бледнеет, увидев отца Алика.

У меня падает сердце.

*

— Я ничего не знаю! — упрямо повторяет Дима. Он складывает руки на груди, сильнее вжимаясь в спинку стула, закрывается от нас всех.

— Он ничего не обязан вам говорить, — подает голос Димин телохранитель, устрашающего вида крепкий парень Илья, прислонившийся плечом к стеллажу. С самого начала аудиенции у директора он молча стоял в стороне, но всем своим видом показывал, что ненавидит всех, кто пытается надавить на Диму, и каждого по отдельности.

— Еще как обязан! — раздраженно гремит отец Алика, впиваясь пальцами в подлокотники кресла. — Мой сын непонятно где. И Дима последний, кто выходил с ним на связь.

Директор тихо переговаривается с кем-то по телефону в смежном помещении, а Мила Васильева, уперев руки в бока, вышагивает перед массивным рабочим столом, сосредоточенно прислушиваясь к каждому слову, но мыслями явно пребывая далеко отсюда.

Дима поднимает на отца Алика больной взгляд и произносит глухо:

— Я пересказал весь наш с ним разговор. Знаю только, что они с Антоном валят из города.

С каждым новым словом, с каждой новой фразой во мне гаснет что-то жизненно важное, я теряюсь в омуте беспорядочных мыслей и неясных притупленных изумлением и неверием ощущений. Алик ведь не мог, не мог бросить меня здесь одного, ничего не объяснив.