Вилья на час (СИ) - Горышина Ольга

Мы дошли до самого центра церкви, так и не перестав дрожать, и тут снова воцарилась тишина, оборвав марш на середине. И эта тишина разорвалась в наших ушах пистолетным выстрелом. Мы оба сорвались с места, точно сдавали стометровку. Пабло не выпустил моей руки, и я не отстала от него ни на шаг. Лишь на лесенке схватилась рукой за стену и чуть ли не рухнула на колени перед органом и органистом. Пабло удержал меня и сейчас поднял мои пальцы, которые сжимал со звериной яростью, к своему бешено стучащему сердцу, а я впечаталась щекой в татуировку на его правом предплечье.

Альберт не поднялся нам навстречу. Он еле сидел на скамеечке, держась рукой за верхнюю клавиатуру.

— Простите, что не доиграл… Боялся, что тогда не хватит сил на то, чтобы сказать вам последнее слово…

Нет! Нет, я не крикнула, я лишь беззвучно пошевелила губами в бесполезном протесте. Пабло же сделал шаг, но Альберт предупреждающе поднял руку с клавиш.

— Ни о чем не жалейте, — голос его оставался молодым и звонким. — Смотрите только вперед. И первенца назовите Альбертом…

Его слова перекрыли эхо от мужского голоса. Я не поняла, что и кто кричал сейчас в церкви. Пабло обернулся, а я не сводила глаз с поникшей фигуры. Пиджак висел на плечах точно на вешалке. Из не по размеру длинных рукавов торчали лишь тонкие пальцы и не видно было, что у рубашки оторван рукав. Пабло побежал вниз, а я осталась стоять, как статуя, неподвижно, с зависшей в воздухе рукой.

— Виктория!

Пабло пришлось позвать меня трижды, прежде чем я сумела пошевелить рукой и лишь потом ногой, а голова моя так и осталась повернутой к сгорбившемуся на скамейке подле величественного органа Альберту, хотя тот уже трижды кивнул мне

— уходи. Я спускалась медленно, все так же вполоборота, и на последних ступеньках Пабло поддержал меня под руку и даже подставил плечо — видимо, я пошатнулась.

Внизу стоял мужчина, продававший билеты: лицо его продолжало носить следы недавнего гнева. Он сказал еще что-то Пабло, тот ответил ему все так же по- французски, и я услышала знакомое слово «фьянсе» — да какая я ему невеста!

Я чуть не закричала от возмущения — вернее, не выплюнула ком рыданий, перекрывший мне кислород, но сверху на нас с Пабло вдруг посыпались белые лепестки. Я в изумлении задрала голову и зажмурилась из-за лепестка, опустившегося прямо мне на глаза, а потом, все еще жмурясь, подставила ладонь, как для первых снежинок, и на нее упало что-то тяжелое: я открыла глаза и ахнула, громко, и эхо унесло мое удивление под высокие сводчатые потолки аббатства. На моей ладони поверх белых лепестков лежало кольцо — золотое с витым дизайном, словно виноградная лоза, в которой ягодами служили несколько крупных бриллиантов.

— Кто там наверху? — спросил мужчина все так же по-французски, но я поняла его, потому что сама, зажав кольцо в кулак, пыталась высмотреть за трубами органа бессмертного когда-то музыканта.

— Никого, — ответил Пабло смотрителю и повторил для меня уже по-английски, когда я попыталась сделать по лестнице два шага вверх: — Вики, там никого больше нет.

Я обернулась к нему: он смотрел мне в глаза своим жгучим темным взглядом, и я вырвала руку и, наплевав на окрик смотрителя, побежала вверх. На полу лежала груда белых лепестков поверх пустой смятой одежды. Я опустилась перед ней на колени, скомкала все, вплоть до башмаков, и прижала к груди вместе с кольцом, а потом уткнулась лицом в ворот рубахи и заплакала: тягуче, навзрыд — завыла, как органные трубы.

Глава XXVI

Прошел по меньшей мере час, как мы покинули аббатство, а я так и не разогнула спины, так и осталась носом в рубашке Альберта — Пабло меня и спускал по лестнице таким вот колесом и такую же скрюченную вел к машине. И даже не попросил пристегнуться, когда перегонял ее от рынка обратно к реке.

— Вики…

Я осталась неподвижна, и Пабло перегнулся назад за бутылкой вина и умудрился ключом протолкнуть пробку внутрь.

— Пей.

И я пила, то и дело встряхивая бутылку, чтобы пробка не перекрывала горлышко. Букета я не почувствовала, но бабочки в животе запорхали очень быстро. Я откинулась на разобранное сиденье и позволила Пабло забрать из моих рук все, что осталось от Альберта, хотя в последний момент все же схватилась за темный рукав пиджака, заметив на ткани белый пух волос.

— Вики, кет!

Пабло жестоко оттолкнул мою руку, она упала мне на колени, туда же упала голова, чудом не встретившись с торпедой, и я громко зарыдала.

— Плачь, Вики, плачь…

Он вышел из машины, хлопнул дверью, и мне будто кто-то надавал пощечин. Я встрепенулась и выскочила следом.

— Что ты делаешь?!

Пабло сложил одежду кучкой на асфальте пустой дороги и вытащил из кармана зажигалку.

— Так надо, — повернулся он ко мне с каменным лицом. — Одежду умершего всегда сжигали. Да и мне надо просохнуть.

Пабло глядел на меня исподлобья, зверем, и я в страхе попятилась, поверив в его колдовские умения. Одежда запылала не сразу — тоже была мокрая. Потребовалось насобирать сухих веток, но меня о помощи не просили, и я стояла на обочине дороги прямая и безучастная, ощущая в коленях предательскую дрожь. Теперь я осталась с Пабло один на один, а кто он и на что способен, не знала.

— Иди поближе. Тебе ведь тоже холодно.

Если он увидел в сумерках мою дрожь, то, без сомнения знал, что ее причина вовсе не в ночной прохладе, которой не было и в помине, и даже не в опьянении, которое у меня, кажется, как рукой сняло при виде тлеющей одежды Альберта, а в страхе перед ним. Но я подошла. Покорно. Рука Пабло опустилась мне на плечо, и я почувствовала даже через кофту холод его влажной футболки, но не отстранилась.

— Ты уронила…

Пабло раскрыл ладонь: на ней лежало брошенное Альбертом кольцо. А я до сих пор сжимала кулак, уверенная, что держу подарок у сердца. Даже не заметила, когда Пабло успел разжать мои пальцы, чтобы забрать кольцо.

— Бриллианты потускнели от времени, но оно даст фору в красоте любому современному, верно? Не в блеске ведь красота камня, да?

Я ничего не ответила, и Пабло сильнее прижал меня к себе.

— Ты можешь отказаться от него, наплевав на последние слова Альберта. А можешь дать мне шанс. Выбор за тобой.

— Это кольцо не с черным камнем, — проговорила я, глядя на мерцающий огонь: на ресницах снова дрожали слезы.

— Глупая, — Пабло ткнулся губами в мою склоненную макушку. — Неужели поверила? Я — трус, я не полезу к демонам. Вольтер считал главным признаком века Просвещения отказ от веры в нечисть, ведьм и колдунов. Так вот, век Просвещения еще не наступил. Хотя бы для нас с тобой. Мы-то не просто верим, мы знаем, что в этом мире мы не одни…

Он тяжело вздохнул и еще сильнее прижался губами к моим волосам.

— Теперь, увы, одни, без всякой защиты. И я лично не хочу больше иметь никаких контактов с нечистью, какой бы доброй в своих делах она ни была. Ну что? — он чуть отстранил меня и покрутил в воздухе кольцом: — Будешь моей женой или нет?

Я выскользнула из-под его руки и отошла на пару шагов, с опаской косясь на его неподвижную фигуру.

— Хочешь подумать? Я пойму… Только недолго, до завтрашнего вечера. У меня из- за тебя скопилось много неотложных дел и полно других забот.

Даже надвигающаяся темнота не скрыла от меня наглой усмешки Пабло. Я молча развернулась и ушла в машину, оставив его просыхать у погребального костра одного. Лучше бы мы поехали на мотоцикле — видеть на этом тонком руле большие пальцы испанца вместо тонких длинных пальцев румына было невыносимо больно, и я снова заплакала. Возможно, даже в голос, потому что Пабло распахнул мою дверцу и навис надо мной.

— Вики, прекрати реветь! Нам нужны сильные люди в команду.

Я провела ладонью по мокрым глазам и когда убрала ее, Пабло уже присел подле двери, вжавшись в железо голыми коленками.

— Давай я расскажу тебе, кто такие мы. Давай?

Я кивнула.

— Мы — это благотворительный фонд, созданный на деньги Альберта. Мы творим чудеса, которые можно купить за деньги: оплатить операцию, помочь сиротам, дать нуждающимся стипендию, пенсию, найти работу… Дарим то, что можно подарить