Беременность на сдачу (СИ) - Черно Адалин

— Вы немного поладили с Матвеем? — спрашиваю у мужчины, потому что муж мне практически ничего не говорит. Единственное, что я знаю, они, вроде как, нормально общаются. Без обвинений друг друга во всех смертных грехах и без хука справа.

— Он все еще не хочет выслушать меня. Я пытаюсь объяснить ему, что не делал ничего такого, что навредило бы Даше, но он меня совершенно не слышит.

— Он умеет, — отшучиваюсь я. — Но и вы поймите, эта тема непроста для него. Он за день потерял два близких человека и…

— Я тоже потерял два близких человека в тот день. Более того, я стал тому виной, — его голос звучит серьезно, а сам мужчина, кажется, переносится в параллельную вселенную. — Это был мой ребенок, Вероника. Мой.

От его признания приходится задержать дыхание и в ужасе распахнуть глаза.

— Но… как? — все что могу выдать я, потому что осознание, что все это время Матвей скорбел не по своему ребенку гулко отдается в груди.

И он не хочет знать? Не хочет слушать и говорит, что это неважно? Это, черт возьми, важно. Я не говорю, что это поможет ему справиться с болью и за день все забыть, но так он окончательно простит брата и перестанет винить его.

— Я пытался поговорить, но в последние пару раз получил в нос и угрозы, но все еще намерен все рассказать. Может быть не сегодня и даже не завтра, но в ближайшем будущем.

— Я не могу поверить, — бессвязно шепчу я. — Это… он будет шокирован.

— Он не поверит, — пожимает плечами Демьян. — Ни единому моему слову не поверит.

— Смотря что ты скажешь, — слышу голос Матвея и цепенею.

Поворачиваюсь на звук и замираю, смотря в темные, полные злости глаза. Они с отцом действительно выходят из-за дома, я разворачиваюсь к Демьяну, ища поддержки в его лице, но он смотрит на брата. Когда переводит глаза на меня, я мотаю головой, давая понять, что ему не стоит ничего говорить, но мужчине, кажется, плевать.

— Я устал молчать, Матвей. Даша носила не твоего, а моего ребенка. И мы любили друг друга.

Я прикрываю рот ладонью, потому что Матвей двигается в сторону Демьяна. Вскрикиваю, когда муж впечатывает кулак в челюсть брату и подбегаю, чтобы оттащить его, но он полностью игнорирует меня.

— Еще раз. Еще хотя бы один раз я услышу с твоего рта имя Даши и упоминание моего сына… ты, блять, забудешь, как тебя зовут.

Матвей отпускает брата и поворачивается ко мне. Хватает меня за руку, прощается с опешившим отцом и матерью, которая, видимо, выбежала на мой вскрик, и тащит меня к машине. Открывает дверцу и с силой запихивает меня на переднее сиденье, хотя я пытаюсь сопротивляться.

— Вероника, просто сядь, блять, в эту машину.

Я подчиняюсь и залезаю на переднее сиденье. Отворачиваюсь к окну, чтобы не видеть разъяренное лицо Матвея, и в полной тишине мы едем домой. Я не понимаю его упрямства. Он ведь ни слова не сказал, не спросил, почему Демьян это утверждает. Неужели даже мысли не допускает, что его некогда любимая девушка могла быть влюбленной в его брата?

— Неужели ты настолько толстокож, что готов жить прошлым? Не хочешь узнать больше? — не выдерживаю я.

— И что это больше? Вранье от Демьяна? У него нет никаких доказательств и единственный человек, который мог бы подтвердить или опровергнуть его слова в могиле. Знаешь что он сказал мне в ту ночь? Знаешь? Ничего ты не знаешь. И я никогда не поверю, что Даша любила его. Она его боялась, понятно?

— Она могла сказать так, потому что чувствовала, что не справляется со своей любовью к нему! — резко выдаю я и поворачиваю к нему голову, встречаясь взглядом с его потемневшими глазами.

— Просто молчи, когда не уверена в том, что говоришь.

Ежусь, как от холода и, когда подъезжаем к дому, быстро выпрыгиваю из машины и иду внутрь. Залетаю в дверь, разуваюсь и несусь на второй этаж. Громко хлопаю дверью и лихорадочно освобождаюсь от платья. Да как он вообще… может так? Стаскиваю с себя платье, колготки и белье и иду в душ. Закрываю дверь и залезаю под горячие струи воды. Мне необходимо расслабиться и забыть о том, что случилось. Мне чертовски надоела его перемена настроения, осточертела уверенность в святости Даши, поперек горла встало то, как он разговаривает со мной, едва мне стоит что-то сказать о ней.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Из душа выхожу все такой же злой, так что даже не сразу замечаю Матвея на кровати. Останавливаюсь на полпути, цепенея, но быстро отмираю и подхожу к шкафу, достаю оттуда пижаму и полностью игнорирую мужчину. Беру футболку и шорты и направляюсь обратно в ванную, чтобы переодеться, но Матвей хватает меня за руку и тянет на себя.

— Отпусти! — зло шиплю я. — Иди, оплакивай Дашу и верь в ее святость, — да, жестоко, но я устала от того, что мы не вдвоем.

Между нами упорно протискивается третий, давно погибший человек. Говорят, нужно отдавать дань умершим, но в эту минуту я не чувствую никакого уважения, потому что если когда-то существовала та, кто смог настолько пленить Матвея, то это точно не я.

— А ты сука, Вероника, — зло рычит Матвей и прижимает меня к двери ванной.

— У меня хороший учитель, — зло выдаю я и подаюсь вперед, отталкивая мужчину, но он остается стоять на месте и рассматривать меня.

Его взгляд опускается к ложбинке груди и темнеет. Задыхаюсь, когда Матвей касается края полотенца, сжимает его и дергает на себя, освобождая меня от мокрой ткани. После родов прошло уже больше месяца и сегодня после ужина я планировала заняться сексом. Даже свечи купила. Дура.

— Тебе уже можно? — тихо говорит Матвей. — Скажи “да”, Вероника.

— Нет, — зло выдаю я, а сама чувствую его жгучий взгляд, осматривающий каждый миллиметр тела.

— Врешь, — склоняется ближе и перехватывает мои руки, едва я упираюсь ими в его грудь, чтобы оттолкнуть. — Я хочу тебя, Вероника.

— А я нет, — борюсь с ним и с желанием, потому что если уступлю, между нами всегда будет кто-то третий.

— Врешь, — горячее дыхание опаляет мои губы, а после я чувствую, как он прижимается ко мне в поцелуе. Проталкивается языком внутрь моего рта, обжигая и переплетая наши языки. — Я заебался ссориться, — шепчет, отрываясь от меня. — Я хочу свою жену.

— Матвей, — издаю протяжный стон ему в рот и пытаюсь дернуть руками, но муж крепко прижимает их к деревянной двери и будто не слышит: покрывает мое тело поцелуями и возвращается к моим губам. — Прекрати, — говорю я, — хотя сама чувствую, как внутри живота собирается ком желания. Все-таки больше месяца без секса дают о себе знать, и я едва ли контролирую тело, когда муж отпускает мою руку и касается моего клитора.

Матвей отрывает меня от двери и тянет на кровать, опрокидывает на спину и нависает сверху. Проводит рукой по моей щеке и задевает нижнюю губу, слегка оттягивая ее и будто пробуя на мягкость. Проталкивается пальцем в мой рот, а я… я в этот момент не думаю, что творю, обхватываю подушечку губами и провожу по ней языком.

Взгляд Матвея темнеет, он одергивает руку и протягивает ее между нами, касается меня внизу и входит пальцами. Выгибаюсь дугой и пытаюсь набрать в легкие побольше воздуха, но получается отнюдь плохо. Вместо этого я выдыхаю:

— Да-а-а-а, — голос охрипший, тело дрожит от возбуждения, а губы уже искусаны от невозможности сдерживаться.

Я забываю о том, что случилось и почему, собственно, вместо того, чтобы заняться с мужем охренительным сексом, я должна сдерживаться, поэтому тянусь к его рубашке и расстегиваю пуговицы. Когда последняя не поддается, тяну ткань в стороны и слышу треск. Стягиваю рубашку до плеч и провожу руками по бугристым мышцам, касаюсь стального пресса и завожу руки ему за спину.

— Ты умеешь уговаривать, — слышу его хриплое дыхание и молча наблюдаю за тем, как Матвей отстраняется, несколькими движениями расстегивает ремень и стаскивает брюки, оставаясь в одних боксерах, но и они летят в сторону, освобождая член с тугими венами и каплей выступившей смазки на головке.