Проводница - Ласкарева Елена

— Ну мать! С тобой не соскучишься! — сказала Ольга. — Ну и кто ты у нас теперь?

Ксения укоризненно посмотрела на нее.

— Я ж тебе и это говорила. Першина я теперь.

— А имя ты тоже поменяла? — ехидно осведомилась Ольга. — Может, ты уже и не Ксения, а Эмма? Ты как хочешь, а у меня язык не повернется тебя так называть.

— Нет, имя я не меняла, — вздохнула Ксения. — Привыкла уже. А фамилия… Ведь если б я замуж вышла, так все одно сменила бы. И ты бы не Кореневой была…

— А если б я вышла, так и Антошка был бы не Коренев… — подхватила Ольга.

— Вот-вот, — кивнула Ксения. — Так что бог с ней, с этой фамилией. Не наша она.

— Нет, погоди, я не понимаю, — упрямо сказала Ольга. — Как это не наша? Ведь я с ней родилась. И Корешок тоже с ней родился. Тебе какая-то выжившая из ума дура насвистела в уши, а ты и подхватилась, поверила! А если она тебя с кем-то спутала9 Обозналась? Что тогда?

— Нет… Не может такого быть, — уперлась Ксения. — Я ведь и Антоше документы на смену фамилии подала… Да пока ты считалась без вести пропавшей, оформление затормозили. Мать должна согласие дать. Отложили, пока срок не выйдет.

— Какой срок?

— Ну… — замялась Ксения. — Ты ж понимаешь… Пока не смогли бы тебя юридически мертвой признать.

Ольга нервно закурила и нехорошо усмехнулась:

— Ловко у тебя все вышло, мать! Еще, как говорится, башмаков не сносила, а уже подсуетиться успела. Быстренько все обстряпала.

— Да просто так получилось, — растерялась Ксения. — Так совпало. Я ж не специально…

— Так вот, запомни, — жестко сказала Ольга. — Корешок мой Корешком останется. И чтоб я больше никогда не слышала об этой твоей дури. Антон Першин! Выдумает же! Как язык повернулся только? Буду я или не будет меня, не смей ему фамилию менять, слышишь?!

Голос ее сорвался на тоненький-тоненький, жалобный взвизг.

— Ой, да прекрати ты, Оля! — сморщилась Ксения. — Не стану я ничего с Антоном делать, раз ты не хочешь. Только не надо опять ругаться, а? У меня знаешь, как сердце кровью обливалось, когда вспоминала, как мы с тобой в последний раз распрощались…

— Ладно, не буду, — буркнула Ольга и отвернулась.

Ксения поднялась, взяла сумку.

— Ты когда в рейс?

— Еще не знаю.

— Ну, пока, что ли?

Ксения неловко шагнула вперед и обняла Ольгу.

Та тоже прильнула к ней на секунду и неловко отстранилась.

— Отвыкла я от нежностей, мать. Пока… Возвращайся…

Ксения остановилась в дверях, помедлила и сказала:

— Я вот что еще подумала… Я ведь знаю, ты на квартиру копишь, хочешь с Антошей от меня сбежать, как от бешеной собаки.

— Мам…

— Да не спорь, я знаю! — остановила ее Ксения. — Хочешь. Ну и что, много тебе еще осталось?

— Немного, — Ольга отвела глаза.

Не хотелось говорить матери, что все накопленное осело в чужом кармане. Узнает, что Ольга пустая, опять начнет изгаляться, права свои качать…

Ксения тяжело вздохнула:

— А может, передумаешь, а, Оль? Ты подумай, как я тут одна? С кем поговорить? О ком мне заботиться?

— Ой, мать, — покачала головой Ольга. — Это ты сейчас такая добренькая. А через годик опять начнешь гнать да попрекать… Разве ж это в первый раз? Ты вспомни, сколько ты мне говорила, писала: приезжай, доченька, живи… И что? На горе мочало — начинай сначала?

— Нет, что ты! — воскликнула Ксения. — На этот раз честно. Вот те крест! — И она размашисто перекрестилась.

Ольга отвернулась и буркнула в сторону:

— Да ты и покрестишься, недорого возьмешь. Плавали — знаем…

— Ох и дура ты, Ольга, — в сердцах сказала на прощание Ксения. — Много ты знаешь! Вот состаришься так же, хлебнешь, как я, не приведи господь.

— Не хлебну! — процедила Ольга.

— Ну и ладно, — покладисто согласилась Ксения. — Время все по своим местам расставит… А ты все же подумай над тем, что я сказала… Может, не будете с Антошей съезжать?

— Подумаю, — пообещала Ольга.

Она уже злилась на себя за недавнюю слабость Размякла, разнюнилась, а Ксения опять все по-своему повернуть хочет. Но ведь стоит Ольге согласиться остаться, как Ксения тут же воспрянет, опять начнет поучать, опять станет носом тыкать, попрекать тем, что они приживалы в чужой квартире…

Вот и как тут поступить? И что придумать, уму непостижимо…

А может, она правду говорила, что не станет больше мотать нервы? Может, сумеют они жить нормальной дружной семьей, как все люди? И будут просто счастливы, обычным обыденным счастьем, когда радуешься уже тому, что все дома, все живы и здоровы?

Проводив мать, Ольга заперла дверь, достала лист бумаги, ручку, и села к столу. Первую фразу она вывела легко, она давно была заготовлена.

«Довожу до вашего сведения, что я, Коренева Ольга Павловна, получила на станции Тоннельная и привезла в вагоне своего поезда в Москву приблизительно десять мешков белого порошка, предположительно гексогена. Я полностью сознаю свою вину и хочу в меру сил помочь следствию».

Она написала о погибших Никите и Лидке, связав их смерти с опасным грузом, и об отцепленных цистернах, указав число и время. Пусть сами разберутся, какой там был состав. В общем, флаг им в руки.

Ольга сложила свое послание, запечатала в конверт, подумала и написала сверху: «Москва. ФСБ. В отдел по борьбе с терроризмом».

Вот так, Лидка. Вот так, Никита. Пусть те, кому положено, получат по заслугам.

Она пошла к главпочтамту и опустила письмо в ящик для срочной корреспонденции.

Ольга не знала, что через несколько часов ее письмо будет вынуто из ящика и отправлено вовсе не по написанному на конверте адресу.

По распоряжению местных властей все письма с адресами правительственных учреждений, а тем более отправляемые в Москву, первым делом оказывались на столе у начальника почты, а уж он, прочтя корреспонденцию, сортировал, кому отдать выуженное послание.

Чаще всего письма отправлялись в помойку, потому что писались парой местных сумасшедших, которые сигнализировали лично президенту о том, что их обвесили в магазине или что их дворник запил и неделю не метет вверенный ему участок.

Но иногда письмо оказывалось действительно реальным сигналом, и тогда его передавали начальнику милиции, а уж он сам вызывал к себе недовольных потолковать. Дескать, зачем ждать милостей из столицы, когда мы в силах все оперативно решить самостоятельно.

Так и Ольгино письмо после прочтения начальником почты было передано ему. Оно лежало на столе, куда его положила вместе с остальной почтой секретарша, пока начальник милиции ездил обедать домой. А потом исчезло.

Глава 16

Раньше Ольга не слишком злоупотребляла мытьем в душе. Когда ездишь с оборота, трудно ежедневно принимать водные процедуры, разве что забежишь домой раз в три-четыре дня, обмоешься наскоро и опять в дорогу.

А теперь, после больницы, после трудной дороги домой, она готова была каждую свободную минуту проводить под струей теплой воды. Ольга зажигала газовый титан, разогревала воду и становилась под душ, закрыв глаза и подняв лицо. Равномерный шум воды успокаивал, уносил прочь тревожные мысли, а тело наслаждалось нагой свободой и чистотой, ароматом мыла и шампуня. С него словно сползала слой за слоем старая, больная кожа, которую она как будто пыталась сбросить, сменить на новую.

Вода утекает, как время… Нельзя дважды войти в одну и ту же воду. И Ольге очень хотелось, чтобы вода смыла все плохое, страшное, болезненное и забрала, унесла с собой безвозвратно.

Перед глазами стояли страшные развалины московских домов, дымящиеся руины, почерневшие от горя люди… Искупила она уже эту вину или ей еще платить и платить по предъявляемым счетам? А то, что все случившееся является возмездием судьбы за казавшийся таким безобидным сероватый порошок, Ольга уже не сомневалась.