13
Дам тебе один совет: когда найдешь себе очередную мать-одиночку, не надо сразу знакомиться с ее ребенком.
Не надо водить вышеупомянутого ребенка на футбол. Не надо изображать счастливое семейство в пиццерии. Не надо говорить, как тебе нравится проводить время вместе, а потом сваливать, потому что, как ты сказал ***, ВООБЩЕ-ТО, ТЫ С САМОГО НАЧАЛА СОМНЕВАЛСЯ, ЧТО ОНА ТЕБЕ НРАВИТСЯ.
Женщина — мужчине, в открытке
— Ну, не знаю… Мне казалось, ты поставил крест на этой части света. С какой радости тебя опять туда понесло?
— Это сенсация, а я самый подходящий человек для этой работы.
— Ты прекрасно справляешься со своими обязанностями при ООН, наверху тобой довольны.
— Но настоящая сенсация — в Конго, Дон, и ты это знаешь.
Несмотря на катаклизмы в редакции, несмотря на то что Дон Франклин перестал быть главой новостного отдела и занял пост ответственного редактора, и его кабинет, и он сам мало изменились с тех пор, как Энтони О’Хара покинул Англию. Раз в год Энтони приезжал повидаться с сыном и заглянуть в редакцию, и с каждым годом слой никотина на стеклянных перегородках становился все толще, а на столе возвышалось все больше и больше штабелей газетных вырезок. Когда у Дона спрашивали, почему он не велит уборщице помыть окна, редактор обычно отвечал: «А мне и так неплохо. На что там смотреть? На это жалкое зрелище?!»
Донельзя запущенный и заваленный бумагами кабинет Дона теперь стал исключением из правил. «Нэйшн» менялась: страницы становились более яркими и смелыми, предназначенными для молодежной аудитории. Появились разделы, посвященные советам по макияжу и обсуждению последних музыкальных течений, письма читателей о способах предохранения и хроника светской жизни, в которой обсуждались внебрачные связи знаменитостей.
По офисным помещениям теперь расхаживали не только мужчины в рубашках с закатанными рукавами, но и девушки в коротких юбках, постоянно занимающие копировальный аппарат и о чем-то болтающие с подругами в коридоре. Когда он проходил мимо, они резко замолкали и пристально смотрели на него. Лондонские девушки стали куда более смелыми. Приезжая домой, Энтони редко оставался один.
— Тебе прекрасно известно, что только у меня есть необходимый опыт и знания по Африке. И дело не в том, что в заложники взяли сотрудников американского консульства, — белые по всей стране в опасности. Доходят жуткие слухи о том, что лидерам симбы вообще наплевать, что творят повстанцы. Да ладно тебе, Дон, ты же не думаешь, что Фиппс или Макдональд сделают эту работу лучше, чем я?
— Я не знаю, Тони…
— Поверь мне, американцам не нравится, что миссионера Карлсона [14] используют как козырную карту при переговорах. Говорят, они планируют спасательную операцию, — наклонившись вперед, тихо произнес Энтони, — говорят о некоем агенте по имени Красный Дракон.
— Тони, я не думаю, что редакция хочет кого-то посылать туда. Эти повстанцы совсем сбрендили.
— У кого есть столько связей, как у меня? Кто знает больше о Конго и ООН? Я провел в этом гадюшнике четыре года, Дон. Четыре года, твою мать! Я нужен вам там. Я должен быть там!
Непоколебимость Дона пошатнулась. Годы, проведенные Энтони за пределами редакции, придали ему лоска, добавили веса его заявлениям. На протяжении четырех лет он добросовестно писал о политических интригах и закулисном лабиринте ООН.
В течение первого года он мало о чем задумывался. Главное — встать с утра и сделать свою работу. Но вскоре в нем созрела убежденность в том, что настоящая игра происходит в другом месте, что его собственная жизнь — где-то далеко отсюда. Сейчас, после убийства Лумумбы, судьба Конго повисла на волоске, ситуация стала взрывоопасной, и легкий гул недовольства постепенно превратился в отчаянный вой сирен.
— Там сейчас все изменилось — другие игры, и мне это не нравится. Я не уверен, что нам стоит посылать кого-то в Конго, пока там все немного не успокоится, — увещевал его Дон, прекрасно понимая, что Энтони прав: освещение ситуаций в конфликтных точках всегда было непростой задачей.
Оказываясь в гуще событий, журналист сразу понимает, кто прав, кто виноват, уровень адреналина зашкаливает, вас переполняет юмор, безрассудство и братство. Этот огонь может спалить тебя дотла, но любой, кто побывал в такой ситуации, впоследствии с трудом возвращается к рутине повседневной жизни.
Каждое утро Энтони звонил знакомым, выискивал в газетах скупые заметки касательно Конго, пытаясь понять, что же там происходит на самом деле. Это будет настоящая сенсация, в этом у него не было никаких сомнений, и он должен поехать туда, ощутить вкус жизни, передать его в словах.
Четыре года он чувствовал себя полумертвым, эта поездка — единственное, что может снова дать ему ощущение жизни.
— Послушай, — наклонившись к Дону, заговорил Энтони, — Филмор сказал, что редактору нужен именно я. Ты ведь не хочешь разочаровать его?
— Конечно нет, — прикурив, ответил Дон, — но он у нас еще не работал, когда ты… — Он постучал сигаретой о край переполненной окурками пепельницы.
— Ну-ка, ну-ка! Значит, ты просто боишься, что я снова психану? — Он взглянул на Дона, тот смущенно закашлялся, и Энтони понял, что не ошибся. — Я уже несколько лет не пью. Веду себя безупречно. Сделал прививку от желтой лихорадки, если тебе интересно.
— Я просто беспокоюсь за тебя, Тони. Это дело рискованное. А как же твой сын?
Энтони получал от сына в лучшем случае пару писем в год. Кларисса, конечно, думает лишь о благе Филлипа: для него лучше не общаться с отцом лично, чтобы лишний раз не переживать, поэтому он сдержанно ответил:
— Мой сын тут ни при чем. Отпусти меня на три месяца, все говорят, что к концу года эта история закончится…
— Не знаю…
— Я хоть раз сдал статью не вовремя? Я же хорошо пишу, и ты это знаешь. Ради бога, Дон, я нужен тебе там! Я нужен газете! Нужен человек, который знает местные нравы, имеет связи. Ты только представь себе, — театрально взмахнув рукой, словно подчеркивая воображаемый заголовок, воскликнул Энтони, — «Наш корреспондент в Конго рассказывает о спасении белых заложников»! Дон, сделай это для меня, а потом поговорим.
— Все тебе не сидится на одном месте…
— Я знаю, где мое место.
— Ладно, я поговорю с главным. — Дон надул щеки, словно хомяк, и шумно выдохнул. — Ничего не могу тебе обещать, но я поговорю с ним.
— Спасибо, — вставая, поблагодарил Энтони.
— Тони, подожди.
— Что?
— Хорошо выглядишь.
— Спасибо.
— Я серьезно. Не хочешь сегодня сходить в бар? Ты, я и еще кое-кто из старой компании? Бар «Миллер». Возьмем по пиву, ну или там содовой, кока-колы, какая, к черту, разница.
— Я обещал появиться на каком-то рауте с Дугласом Гардинером.
— Вот как?
— Какой-то прием в посольстве ЮАР, надо поддерживать связи.
— Гардинер, значит? — покачал головой Дон. — Передай ему, что для его писанины даже оберточной бумаги жалко.
Около шкафа с папками стояла новая секретарша новостного отдела Шерил. Когда Энтони шел на выход, она подмигнула ему. Не он ей, а она — ему. О’Хара с удивлением подумал, что за время его отсутствия и правда многое изменилось…
— Она тебе подмигнула? Тони, сукин ты сын, вот везунчик! Скажи спасибо, что она тебя за шкафом не прижала.
— Меня не было всего несколько лет, Дагги, страна не так уж изменилась.
— Ошибаешься, дружок, — заверил его Дуглас, обводя зал взглядом. — Лондон теперь центр Вселенной. Все вертится вокруг него. И равноправие между мужчинами и женщинами — это еще цветочки.
В словах Дугласа была доля истины, нехотя признал Энтони.
Город даже выглядел по-другому: строгие улицы, элегантные фасады домов, отголоски послевоенной нищеты — все это уступило место неоновым вывескам, женским магазинам с названиями вроде «Пати гёрл» или «Джет Сет», экзотическим ресторанам и небоскребам. Каждый год, приезжая в Лондон, он все сильнее чувствовал себя чужим: знакомые ориентиры исчезали, а те, что оставались, были едва заметными на фоне Почтовой башни и других образчиков футуристической архитектуры. Здание, где он снимал квартиру, снесли и на его месте построили нечто дикое в модернистском стиле. Бар «Альберто» превратился в рок-н-ролльный клуб. Люди стали ярче одеваться. Старое поколение, одетое в коричневый и темно-синий, казалось вышедшим в тираж и куда более древним, чем на самом деле.
