Одна отвергнутая ночь (ЛП) - Малпас Джоди Эллен

— Этого не будет, — он вздыхает и прижимает меня к своей груди, пытаясь дать мне чувство комфорта. Странно, но это работает, и я плавлюсь в его расслабленном теле, вторя его уставшим вдохам. Он говорит уверенно. Слишком уверенно. — Прекрасная девочка, я говорил тебе однажды, и в данном случае без проблем повторюсь. — Он падает на спину, увлекая меня за собой, и борется со мной до тех пор, пока я не оказываюсь прижата к его боку и он не получает доступ к моему лицу. Дорожка легких, как перышко, поцелуев от одной щеки до другой и обратно. — Единственный человек на свете, который может причинить мне боль, в настоящее время находится в моих руках, — он приподнимает мой подбородок так, что мои губы оказываются на одном уровне с его, в нос ударяет тягучий запах виски. Сейчас не обращать на это внимания не составляет труда. Он смотрит на меня так, как будто в его мире есть только я, эти глаза уничтожают во мне беспокойство этого затянувшегося дня. Он приближает ко мне губы, и я храбрюсь, кладу руку ему на грудь, чтобы его почувствовать. — Можно? — шепчет он, замирая в доле миллиметра от моих губ.

— Ты спрашиваешь?

— Я осознаю, что от меня разит, как от ликероводочного завода, — бормочет он, заставляя меня улыбнуться. — И уверен, на вкус лучше не будет.

— Готова поклясться в обратном. — Все мое нежелание позволять ему обладать мной ослабевает под влиянием его нежности, и я преодолеваю крохотное расстояние между нами, наши рты сталкиваются сильнее, чем я намеревалась. Мне плевать. На смену нежеланию пришла острая потребность восстановить покой и некогда расслабленное расположение Миллера. Я чувствую виски, но вкус Миллера сильнее алкоголя, он накрывает меня страстным желанием. Голова начинает кружиться. Единственные посылы, которые я получаю из своего вдруг ставшего туманным сознания, говорят мне позволить Миллеру боготворить меня. Что это развеет мои проблемы. Это снова сделает все правильным. Это успокоит его. Наши желания сталкиваются, и все прочее уже не важно. В такие моменты все совершенно, но сталкиваясь с бесконечными препятствиями, это чувство тяжело удержать.

Миллер перекатывается на спину, не разрывая нашего поцелуя, одну ладонь он кладет мне на затылок, второй сжимает мою попу, убеждаясь, что надежно меня удерживает.

— Наслаждайся, — шепчет он мне в губы, и это знакомое слово заставляет меня переступить через свою отчаянную в нем потребность и последовать его просьбе, замедляясь. Напрасно я боялась, это меня приходится сдерживать, Миллер же все контролирует и находится в здравом рассудке, несмотря на огромное количество виски, которое чувствуется даже на его губах. — Лучше, — хвалит он, рукой спускаясь к моей шее. — Так намного лучше.

— Хммм, — я не готова отпустить его для высказывания своего одобрения, лучше промурлычу. Чувствую в нашем поцелуе, как его губы растягиваются в улыбку, и это заставляет меня отстраниться, и отстраниться быстро. Уловить блеск одной из редких улыбок Миллера — это сведет меня с ума от счастья. Я поспешно сажусь, убирая волосы с глаз, и когда взгляд проясняется, я ее вижу. Есть что-то еще, открытая, на полную мощность улыбка, которая кружит мне голову. Он всегда выглядит умопомрачительно, даже когда кажется совершенно несчастным, но прямо сейчас он превзошел все идеалы. Он взволнован, потрепан и всклокочен, но невероятно прекрасен, и в то время, как я должна была бы улыбнуться ему в ответ, в соответствии с его легким и ласковым видом, я начинаю плакать. Вся та чушь, с которой мне сегодня пришлось иметь дело, как будто, собралась сейчас вместе и выходит из меня молчаливыми, неконтролируемыми рыданиями. Я чувствую себя глупой, взвинченной и слабой, и в попытке скрыть это, в ладонях прячу лицо и вслепую сползаю с Миллера.

Единственный звук в окружающем нас спокойствии — это мои жалкие рыдания; Миллер молча передвигается, будто целую вечность подбираясь к моему вздрагивающему телу, возможно, потому что его обычно ловкие движения затруднены слишком большим количеством алкоголя. В конце концов, ему удается изменить свое положение, и он обнимает меня, с шумом вздыхая мне в шею, и осторожно вырисовывает на спине успокаивающие круги.

— Не плачь, — шепчет он, голос его, словно наждачная бумага, низкий и грубый. — Мы справимся. Не плачь, пожалуйста, — его нежность и высказанное понимание только усиливают мои эмоции, моя единственная цель — крепко к нему прижиматься.

— Почему они не могут оставить нас в покое? — спрашиваю, слова едва различимы.

— Не знаю, — признается он. — Иди сюда. — Он убирает мои руки из-за своей шеи и сжимает их между нами, бессознательно крутит мое колечко, наблюдая за тем, как я пытаюсь остановить слезы. — Хотел бы я быть для тебя идеальным.

Его признание ранит меня.

— Ты идеален, — возражаю, хотя глубоко внутри знаю, как я неправа. В Миллере Харте нет ничего идеального, за исключением его внешнего вида и его нескончаемой одержимости делать все вокруг себя аккуратным. — Ты для меня идеален.

— Я ценю твою неустанную веру, особенно учитывая, что прямо сейчас я пьян и опозорен перед твоей бабушкой. — Раздраженно вздыхая, он качает головой и прижимает к ней руку какое-то время так, как будто обстоятельства его действий стали ясны только что, или их последствия.

— Она взбесилась, — говорю ему, не видя причин пытаться заставить его чувствовать себя лучше. В конечном счете, ему придется столкнуться с ее гневом.

— Я заметил, когда она собственноручно вытолкала меня из вашего сада.

— Ты заслужил.

— Согласен, — сознается он добровольно. — Я позвоню ей. Нет. Схожу. — Он хмурится и тщательно что-то обдумывает, после чего снова обращает на меня все свое внимание. — Думаешь, я смогу задобрить ее, предложив ущипнуть меня за задницу?

Поджимаю губы, когда он, в ожидании серьезного ответа, поднимает брови. А потом он проигрывает в попытке сохранить серьезное лицо, его дрожащие губы растягиваются в улыбку.

— Ха! — смеюсь я, шокированная его чувством юмора, шутка испаряет всю мою грусть. Я не сдерживаюсь. Запрокидываю голову и сдаюсь, плечи трясутся, желудок сводит, и слезы теперь уже текут от веселья, что гораздо привлекательнее недавнего отчаяния.

— Гораздо лучше, — слышу заключение Миллера, он берет меня на руки и направляется в ванную комнату. Не уверена, что именно является результатом его покачиваний и шатаний, алкоголь или мои постоянные содрогания в его руках. Он осторожно сажает меня на столешницу с раковиной и оставляет разбираться со своей истерикой, сам же расстегивает жилетку, смотря на меня с тенью улыбки на его невероятно красивом лице.

— Прости, — говорю тихо, концентрируясь на глубоких вдохах, чтобы успокоить дрожь.

— Не надо. Для меня нет большего наслаждения, чем видеть тебя такой счастливой. — Он снимает свою жилетку, и мне до странного приятно наблюдать за тем, как он аккуратно ее складывает, прежде чем проворно бросить в корзину с бельем. — Ну, есть еще кое-что, но твое счастье не отстает. — Он принимается за свою рубашку, первая пуговица расстегнута на туго натянутой ткани, обнажая кожу.

Я тут же перестаю смеяться.

— Тебе стоит больше смеяться. Это…

— Делает меня менее пугающим, — заканчивает он за меня. — Да, ты говорила. Только думаю, я….

— Прекрасно себя выражаешь. — Тянусь к нему и помогаю его неуклюжим пальцам справиться с крошечными пуговицами, после чего стягиваю с его плеч белый хлопок. — Идеально, — вздыхаю я, отстраняюсь и получаю удовольствие от потрясающего вида; полными желания глазами наблюдаю за тем, как перекатываются мышцы на его сверх идеальном торсе, пока он складывает рубашку. Он искусно бросает ее в корзину для белья и снова оказывается передо мной, руки по швам, голова опущена, взгляд тяжелый. Я впитываю в себя его беспокойный взгляд и тянусь к нему, стремясь почувствовать щетину, которая уже темнеет на его лице. Он позволяет мне какое-то время просто ощущать его, пальцами я очерчиваю линию его подбородка, прорисовываю уголки его глаз и очень нежно провожу по его векам, когда он их для меня закрывает.