Время. Ветер. Вода (СИ) - "Ида"

И тут мне пришла в голову великолепная мысль.

Женщина, которой мы отдали деньги Артёма, посмотрела на нас, как на ненормальных, но клятвенно пообещала ухаживать за старушкой «со всей душой и старательностью».

Наш поступок меня сильно напугал, я до конца не верила, что Артём отдаст ей всё, но он оставил себе всего одну тысячу и, пожелав всем здоровья, без сожаления ушел. Я же, борясь с желанием вернуться и попросить назад хоть немного, задержалась. Но то были деньги Артёма, его решение и его право. И я к ним не имела никакого отношения.

Пирожки оказались на месте. Странно, что Макс не забрал их, но теперь у нас тоже не было денег, а есть хотелось сильно. Я нашла три оставшихся пирожка с капустой, выбрала наугад ещё два нетронутых пакетика и оставила их в том же шкафчике на случай, если Макс вспомнит про них.

Думала, что мы съедим их по дороге в парикмахерскую, но не успели пройти и двух шагов, как столкнулись с Юлей. Мы поздоровались, и она рассказала, что «наши» недавно ушли. Они подошли к ней вечером в Логове и попросили найти, где переночевать. За Викино колечко Юля договорилась с подружкой, живущей в деревенском доме.

А теперь они поехали на строительный рынок искать мужика, которого Лодочник на тот берег возил. У него жена в городе рожала, и ему очень нужно было туда попасть. Это Плюш им рассказал.

Выяснив, что рынок находится за поселком и добираться до него небыстро, Артём повел меня в «Марципан».

Это было чистенькое, светлое, уютное заведение с нормальным туалетом и водой из-под крана.

Артём заказал кусок торта и четыре чашки кофе, а для меня вишневый рулет и зеленый чай. Молоденькая чернобровая официантка узнала его со вчерашнего дня и так стреляла глазами, что я сначала почувствовала себя неловко, а потом подумала, что будет здорово, если она решит, будто я его девушка и нравлюсь ему со спутанными волосами, в грязных джинсах и в свитере с растянутыми рукавами. Пусть считает, что любовь зла, и разглядывает меня, пытаясь понять, что же во мне такого особенного.

— О чем так серьёзно задумалась? — он поймал меня за этими мыслями.

— Думаю, как ты можешь питаться одними тортиками.

— Разве ты в детстве не любила сладкое?

— Любила, конечно. В детстве все любят.

— И я вот тоже любил, но мои родители придерживались здорового питания, и у нас в доме никто сладкое не ел, — по-свойски закинув ногу на ногу, он развалился на стуле. — Даже когда устраивался какой-нибудь приём и заказывались дорогущие десерты. Они предназначались только для гостей. А Киндер сюрпризы мама сама разворачивала, раскрывала яйцо и выбрасывала, оставляя только игрушку.

Свою первую конфету я съел лишь, когда появился Макс. И потом он меня регулярно ими подкармливал. Один раз моя мама, обнаружив у меня на рубашке след от шоколада, заставила нас обоих вывернуть карманы, нашла у него трюфель и устроила нам обоим приличную головомойку, а его маме выговор. Но он всё равно таскал конфеты и приносил мне. Так что я буду есть всё это до тех пор, пока не почувствую, что наверстал упущенное.

Официантка принесла наш заказ и долго, пытаясь привлечь к себе его внимание, расставляла на столе тарелки и чашки.

— Как же мы будем расплачиваться? — спросила я, когда она, наконец, отошла. — Сбежим? Меня наверняка поймают. Нога болит страшно.

— Со мной не поймают, — Артём сделал глоток кофе, прислушался к вкусу и одобрительно кивнул. — Бегаю я хуже Макса, но зато умею кое-что другое.

— Что же?

— Вообще-то многое. Рад, что ты не пошла с ним.

— Мне не зачем было с ним идти.

— Рассказывай. Вчера вон, как припустила.

— Я ушла, потому что вы с Викой меня цепляли. Я всегда так делаю, когда это начинается. Может я и лохушка, но оправдываться не обязана. Ни за себя, ни за маму. Не понимаю, почему людям так нравится обижать других без какой-либо причины.

Неожиданно Артём оживился:

— Помнишь свой самый стыдный поступок?

Я кивнула.

— Ты рассказывала кому-нибудь о нём?

— Нет, конечно.

— А если бы рассказала? Как бы ты себя чувствовала?

— Неприятно и унизительно.

— Вот именно унизительно. Когда люди замечают твои промахи, они осознают своё превосходство. Дешевое, сиюминутное превосходство. Всем нравится унижать других. Это отлично спасает от комплексов и самоедства.

— Тогда почему ты сегодня не спал всю ночь?

— Всё-то ты видишь, — на этот раз улыбка у него вышла неожиданно тёплая. — Слушал музыку. Хотел разбудить тебя, но пожалел.

— Какую ещё музыку?

— Прекрасные женские голоса. Сопрано. Будто церковный хор. Что-то похожее на Аве Марию.

— Где же она играла?

— Где-то наверху. По всему небу, — он широко взмахнул рукой, охватывая всё вокруг. — Это была очень красивая музыка. Хотел её запомнить, но всё равно не смог бы повторить, потому что больше этого не делаю.

— И тебе не хочется?

— Хочется, — ответил он без сомнений. — Особенно, когда слышу её там.

Он кивнул наверх.

И тут меня осенило:

— У тебя какая-то травма? Ты сломал руку? Пальцы? И из-за этого пришлось всё оставить?

Артём рассмеялся над этим предположением, как над шуткой.

— Нет, я ничего не ломал. Во всяком случае из того, что могло бы помешать держать смычок и зажимать струны.

— Но тогда почему?

Он с любопытством подался вперед:

— А расскажешь про самый стыдный поступок?

— Конечно, нет.

— Хорошо, тогда и я ничего не расскажу, — сказал по-детски, а потом таинственно добавил. — У меня секретов много.

Слово «секрет» обладает какой-то невообразимой силой, подобно ключу от всех дверей, оно способно отпирать даже самые замысловатые замки.

— Если я расскажу, ты будешь смеяться, а потом унижать меня, чтобы потешить свои комплексы. Как тогда со сказкой.

— Не буду. Клянусь. Вот правда, даже не улыбнусь. И ничего не скажу, — пообещал он, взяв за руку и доверительно заглянув в глаза.

Официантка смотрела на нас.

— Мы с родителями как-то ездили на пикник отмечать день рождения их знакомой. Там были дети — брат и сестра, почти моего возраста. Взрослые сидели за накрытыми раскладными столами, а мы маялись рядом, не зная, чего бы придумать, потому что гаджеты у всех отняли. Сначала мы играли в слова, потом в пантомиму. А после стали бегать друг за другом по лесу. Мы с девочкой за её братом. Когда же догнали, она сказала, что нужно его связать. Девочка была на два года старше, и я во всем её слушалась. Нашли в машине веревку и привязали его к дереву. Он не сопротивлялся.

Девочка приказала мне его охранять, а сама пошла за угольком из костра, потому что собиралась его пытать. Услышав про пытки, мальчик начал умолять отпустить его. До этого момента он не особо был мне интересен. Рыжий и лопоухий, но когда я увидела его связанным, во мне что-то дрогнуло, разжалобилось. Появилась какая-то очень сильная симпатия. Трудно объяснить. В общем, это был очень глупый и стыдный поцелуй. Очень стыдный, потому что мальчик сразу всё выложил своей сестре со словами: «спаси меня от жирной, она целоваться лезет».

Артём равнодушно пожал плечами, хотя глаза улыбались.

— Не вижу ничего стыдного. Я бы тоже так поступил, если бы связал девчонку в лесу.

— Ты обещал не смеяться.

— А я и не смеюсь, это ты сама смеешься.

И действительно, мне было смешно, потому что все эти годы та история казалась мне отвратительной и позорной, а теперь после того, как я её рассказала, прозвучала совсем пустяково.

— Это ерунда. Мой отец нашел у меня рисунки Макса с голыми девками и всяким таким. Я же весь в музыке был, без компа и телека, ничего не понимал вообще в жизни. Ну типа тебя такой: невинный ребенок, — он невесело усмехнулся. — Короче, отец нашел и, решив, что рисунки мои, в качестве наказания развесил их в холле первого этажа. И когда пришла наша учительница литературы, жутко интеллигентная и возвышенная старушка, он попросил меня «показать ей свои работы». Это было ужасно. Как сейчас помню, как она отшатнулась от них, посмотрела на меня долгим-долгим взглядом, в котором я падал стремительно и безвозвратно, а потом сказала: «Горько осознавать, но в вашей душе, молодой человек, поселился порок. Я буду очень скучать по тому славному мальчику, который пел мне песни трубадуров».